Биография Шишков Александр Семенович

Адмирал, министр народного просвещения, родился в 1754 г., образование получил в Морском кадетском корпусе, из которого был выпущен мичманом в 1772 г. В царствование Екатерины II ему пришлось сделать ряд плаваний по Белому, Балтийскому, Северному Немецкому и Средиземному морям; эти плавания закалили его характер, обогатили его сведениями и дали возможность изучить многие иностранные языки. Ш. начал заниматься литературой с ранних лет; он воспитался на произведениях Ломоносова, Сумарокова, Державина и других писателей XVIII века, почему и остался на всю жизнь их почитателем и подражателем.
По поручению президента Академии Наук Домашнева он перевел немецкую детскую библиотеку Кемде, состоящую из нравоучительных рассказов и стихотворений; книжка эта до 30-х годов прошлого века была сильно распространена в русских семьях при обучении детей грамоте.
В 1780 г. Ш. написал пьесу: «Невольничество», в которой прославлялась Екатерина II по поводу пожертвования ею значительной суммы на выкуп из Алжира христианских невольников.
Произведенный в лейтенанты в 1779 г., Ш. был назначен преподавателем тактики в Морском кадетском корпусе.
В 1790 г. он принимал участие в Шведской войне, за которую получил золотую саблю с надписью «за храбрость» и золотую осыпанную бриллиантами табакерку.
В 1793 г. была напечатана его книга «Морское искусство», перевод с французского.
Товарищ Ш., Кушелев посоветовал ему поднести это сочинение наследнику Павлу Петровичу, как генерал-адмиралу, чтобы снискать его расположение.
Когда князь Зубов был назначен начальником Черноморского флота, Ш. было предложено занять при нем место правителя канцелярии, но он решился это сделать только с разрешения Павла Петровича.
Воцарение Павла I-го сильно поразило Ш., о чем он так писал в своих «Записках». «Павел I воцарился.
Никто не ожидал сей внезапной перемены… Перемена сия была так велика, что не иначе показалась мне как бы неприятельским нашествием.
Дворец был наполнен множеством разного рода людей, стоявших неподвижно с изображенной на лицах скорбью и беспокойством.
Весь прежний блеск, вся величавость и важность двора исчезли.
Везде в нем и вокруг него появились солдаты с ружьями.
Знаменитейшие особы, первостепенные чиновники, управлявшие государственными делами, стояли как бы лишенные уже должностей и званий, с поникнутой головой, неприметные в толпе народной.
Люди малых чинов, о которых день тому назад никто не помышлял, никто почти не знал их, — бегали, повелевали, учреждали.
Казалось, настал иной век, иная жизнь, иное бытие». Ш. весте с другими опасался за свое будущее, но новый император милостиво отнесся к нему. Он был произведен в капитаны 1-го ранга, получил 250 душ в Кашинском уезде. а после коронации император Павел назначил его в эскадр-майоры при своей особе. В этом звании он должен был сопровождать императора в его десятидневном плавании по Балтийскому морю на фрегате «Эммануил», за что он был пожалован в генерал-адъютанты.
Новое назначение принесло много беспокойства Ш.: ему приходилось часто исполнять различные мелочные поручения императора; малейшая неточность в исполнении вызывала гнев последнего.
Между прочим, император поручил ему составить описание своего морского путешествия, но остался недоволен трудом Ш., так как последний упомянул в нем об испытанной императором морской болезни.
Возвращая книгу автору, Павел сухо сказал ему: «Вы много лишнего написали». По поручению государя Ш. пришлось ехать в Вену, чтобы там принять на русскую службу голландских офицеров и матросов.
По независящим от него обстоятельствам Ш. не мог исполнить этого и просил разрешения императора на поездку в Карлсбад.
Павел разрешил ему отпуск, но вместе с тем возложил на него обязанность, которая возмущала и тяготила Ш., а именно: «иметь прилежное наблюдение за поступками всех русских, которые окажутся в Карлсбаде, особенно же за князем Зубовым, Орловым и Разумовским и, если в их поведении приметятся какие худости, немедленно с нарочным присылать о том донесения». По возвращении в Россию Ш. скоро постигла опала за то, что он, будучи на дежурстве, задремал и не заметил, как мимо него прошел император.
На другой день после этого он был уже назначен членом адмиралтейств коллегии; в этой должности получил чин вице-адмирала.
Восшествие на престол Александра I-го Ш. приветствовал одой, начинавшеюся следующими стихами: «На троне Александр! Велик российский Бог! Ликует весь народ, и церковь и чертог, Твердят Россияне и сердцем и устами: На троне Александр! Рука Господня с нами!» Ш. радовался, что новый император обещал в манифесте «идти по стопам бабки своей Екатерины Великой», но уже скоро его начало беспокоить то обстоятельство, что Александр окружил себя не остававшимися еще екатерининскими людьми, а образовал Негласный Комитет из своих молодых друзей: Строганова, Кочубея, Новосильцева и Чарторыжскаго.
Сотрудники государя, по мнению Ш., были проникнуты новыми понятиями, возникшими из хаоса «чудовищной французской революции». Ш., еще в молодости отличавшийся презрением ко всему французскому, и теперь желчно нападал на галломанию русского общества.
К учреждению министерств он относился отрицательно.
Критика политики Александра I и ссора с влиятельным морским министром Чичаговым повели к тому, что император начал выказывать неблаговоление Ш. и воспретил посылать ему приглашения на эрмитажные спектакли.
Лишь после примирения с Чичаговым Ш. был назначен председателем ученого департамента Адмиралтейств-коллегии.
По удалении от двора, Ш. отдался научной и литературной деятельности.
Еще в 1796 г. он был избран в члены Российской академии, в которой он завоевал себе выдающееся положение и преобладающее влияние среди своих сочленов, особенно же тех из них, которые всего усерднее посещали академию и неуклонно участвовали в ее работах.
В течение почти сорока лет до самой смерти Ш. принимал непосредственное и постоянное участие в академической жизни и деятельности.
В собраниях российской академии читались его сочинения, трудами его наполнялись академические издания; в его руках находился и выбор членов и выбор предметов для разработки их совокупными силами.
В 1803 г. им было напечатано «Рассуждение о старом и новом слоге российского языка», вызвавшее большие споры в литературных кругах.
В этом сочинении, как и в последующих, Ш., не имея ни надлежащего филологического образования, ни философского мышления, а опираясь лишь на свои рассуждения и фантазию, старался доказать, что церковнославянский и русский языки тожественны; русский язык он называл чадом ц.-славянского, его наречием.
Разницу между этими языками он видел лишь в их назначении.
Ц.-славянский язык должен был служить для выражения предметов высокого стиля, а русский только для предметов обыденных; ц.-славянский язык дает материал, из которого русский язык образует новые слова. Попытки самого Ш. дать примеры такого изобретения слов вызывали против него долго непрекращавшиеся насмешки.
В своих лингвистических трудах Ш. вместе с тем являлся и публицистом, отстаивающим идеи национализма, понимаемые им в узком смысле.
По словам Стоюнина, он злобился против молодых администраторов, которые получили не русское воспитание, злобился против Карамзина, который не совсем благосклонно отнесся к слогу прежних русских писателей, назвав его славянорусским и который только за слогом новейшим признал некоторую приятность, злобился на него и за новые идеи, которые им вносились в литературу и за то, что некоторые распоряжения администрации оправдывались им в его новом журнале.
С 1805 г. по мысли Ш. академия начала издавать «Сочинения и переводы», в которых Ш. был помещен его перевод «Слова о Полку Игоревом» и разбор этого слова. С 1807 г. Ш. вместе с своими друзьями: Державиным, Хвостовым, Муравьевым и другими начал устраивать литературные вечера, которые с 1810 г. стали публичными и обратились в общество: «Беседы любителей русского слова», целью которого было развитие патриотизма при помощи русского языка и словесности.
В 1811 г. Ш. было написано «Рассуждение о любви к отечеству», обратившее на него снова внимание Александра I. 9 апреля 1812 г. пал государственный секретарь Сперанский.
Неожиданно для себя, чрез фельдъегеря, Ш. был вызван к государю, Император милостиво встретил Ш. и сказал ему: «Я читал Ваше рассуждение о любви к отечеству; имея такие чувства, вы можете быть ему полезны Кажется, у нас не обойдется без войны с французами, нужно сделать рекрутский набор, я бы желал, чтобы вы написали о том манифест». Манифест понравился государю, и вслед за этим Ш. был назначен на должность государственного секретаря.
Во время войны 1812-1814 гг. он постоянно сопровождал Александра I в его походах, и все манифесты, приказы по армии и рескрипты, касающиеся войны принадлежали его перу. Приказ по армии после вступления Наполеона в Россию заканчивался следующими словами: «не нужно мне напоминать вождям, полководцам и воинам об их долге и храбрости.
В них издревле течет громкая победами кровь Славян.
Воины! Вы защищаете веру, отечество, свободу.
Я с вами. На зачинающего Бог!» С. Т. Аксаков в своих воспоминаниях о Ш. говорит, что писанные им манифесты действовали электрически на целую Русь. Когда началось бегство французов, и Александр I в декабре 1812 г. приехал в Вильну, Ш. был пожалован орден св. Александра Невского «за его примерную любовь к отечеству», как говорилось в Высочайшем рескрипте.
В 1813 г. после смерти президента Российской академии Нартова он просил государя о своем назначении на это место. Александр I согласился исполнить его просьбу, сказав, что «со свечкой не сыщет лучшего человека». Будучи президентом академии, Ш. продолжал свои филологические труды, печатавшиеся в «Академ.
Известиях». Он высказывал в них мысль, что корни европейских языков одни и те же, но впал в крайность, и сам, без всякого научного метода, основываясь только на знании некоторых языков, начал отыскивать корни слов и объяснять их по своему рассуждению, которое он называл «здравым смыслом». Для этого он составлял длинные таблицы, которые он сравнивал с деревьями: от корня шли первые ветви или колена, от каждого колена новые ветви. Мысль о родстве языков вызвала у Ш. другую мысль, имевшую большое историческое значение, а именно: о важности для России изучения Славянства.
Ш. хотел привлечь к своему делу ученых и других славянских земель: в 1813 г. он познакомился с известным славистом Добровским, который по его предложению, был избран в почетные члены академии вместе с польским ученым Линде и чешскими: Ганкой и Негедли.
Сам Ш. вел деятельную переписку с Милетичем, Шафариком и Караджичем; славянские ученые присылали чрез него свои произведения в академию; он проводил взгляд, что необходимо открыть славянские кафедры в русских университетах, необходимо устроить славянскую библиотеку, т. е. такую, в которой были бы собраны памятники литературы по всем славянским наречиям и вообще все книги по славяноведению.
В 1814 г. Ш. был уволен от должности государственного секретаря с назначением членом Государственного Совета.
На новом посту он стойко проводил свои убеждения консервативно-патриотического характера: составил новый план устройства цензуры, критиковал гражданское уложение Сперанского, защищал крепостное право. Свою деятельность он характеризовал, как борьбу с «духом времени», подразумевая под этими словами «общее стремление к своевольству и неповиновению». С нескрываемой враждой Ш. относился к министерству Народного Просвещения и писал: «кажется, как будто все училища превратились в школы разврата, и кто оттуда ни выйдет, тотчас покажет, что он совращен с истинного пути, и голова у него набита пустотой, а сердце самолюбием, первым врагом благоразумия». В мистицизме министра Народного Просвещения кн. Голицына он видел также проявление «духа времени», который, по его мнению, повел свое начало от Новикова при Екатерине II, связанного с французскими революционными учениями.
Люди, одержимые этим «духом», как думал Ш., имели своей целью пошатнуть православие в России и чрез внутренние раздоры ослабить ее могущество.
Александр I, хотя и не разделял опасений адмирала, но, уважая его искренние патриотические и религиозные убеждения, назначил его 15 января 1824 г. министром Народного Просвещения и главноуправляющим духовными делами иностранных исповеданий.
В первом же заседании Главного Управления училищ Ш. высказал мысль, что основная задача министерства? оберегать юношество от заразы «лжемудрыми умствованиями, веротленными мечтаниями, пухлой гордостью и пагубным самолюбием». Воспитание должно быть национальным, по обучать грамоте весь народ или несоразмерное числу оного количество людей принесло бы более вреда, чем пользы». Как министр, Ш. был мало самостоятелен и не хотел принимать на себя ответственности за свои распоряжения; он рассчитывал прикрываться властью государя и постоянно писал ему длиннейшие донесения и объяснения с жалобами на распространяющееся зло. Он добивался, чтобы император особым рескриптом осудил бы деятельность бывшего министерства народного просвещения, хотя и знал дружеское расположение Александра I к кн. Голицыну.
Часто Ш. ставил государя в неприятное положение подаваемыми им бестактными бумагами, и это привело к тому, что Александр I перестал принимать Ш. с докладами и поручил Аракчееву сноситься с ним. Первой мерой «для обуздания разврата» Ш. предлагал реформу цензуры.
Жестокими обвинениями были осыпаны им и библейские общества, распространявшие переводы «так называемых духовно-философских, а по настоящему карбонарских и революционных книг». В попустительстве этому он обвинял даже митрополита Серафима и архиепископа Филарета.
Катехизис Филарета за то, что тексты в нем были приведены по русски, также попал в число вредных книг. В начале царствования Николая I стали возвышаться те лица, которых Ш. считал по их идеям злонамеренными, как напр. Карамзин, Дашков и Блудов; последний был даже назначен его товарищем.
Министр понял, что он уже теряет свое влияние и спешил хотя отчасти осуществить свои взгляды в порученном его составлению новом цензурном уставе, получившем Высочайшее утверждение 10 июня 1826 г. Современники прозвали этот устав «чугунным», цензор Глинка говорил, что руководствуясь уставом Ш. «можно и Отче наш перетолковать якобинским наречием». В нем запрещалось печатание книг по геологии, философии, политике, запрещались рассуждения о божестве, а также все, что могло показаться оскорбительным какому-нибудь правительству или вероисповеданию.
Автор подвергался тяжелой ответственности как за пропущенное цензурой, так и за представленное в рукописи сочинение, если в нем оказалось бы что-либо предосудительное.
В 1826 г. Ш. состоял членом верховного суда над декабристами.
В 1828 г. он был уволен от должности министра народного просвещения по преклонности лет и по расстроенному здоровью.
Хотя Ш. после этого и оставался до смерти президентом академии и членом Государственного Совета, но уже никакого значения ни в государственной, ни в общественной жизни не имел. Скончался он в 1841 году. «Собрание сочинений и переводов А. С. Шишкова» СПб. 1818-1839 г. — «Записки, мнения и переписка адмирала Ш.» Издание Киселева и Ю. Самарина, Берлин 1870 г. ? «Собрание высочайших манифестов, грамот, указов и проч. 1812-1816 г.» Издал А. С. Ш. (СПб. 1816 г.). — С. Т. Аксаков, «Воспоминания о Ш.» («Сочинения» т. I) — Жихарев, «Дневник чиновника» «Отеч. Зап.», 1855 г. — Щебальский. «А. С. Ш., его союзники и противники» «Русск. Вестн.», 1870 г., № 11. — Пржецлавский, «Воспоминания» «Русск. Стар.» 1875 г. — Стоюнин, «А С. Ш.» СПб. 1880 г.; — Кочубинский, «Начальные годы русского славяноведения» Одесса, 1878 г.; — Сухомлинов, «История российской академии» т. VII. — Шильдер, «Император Александр I» СПБ, 1899 г.; — Шильдер, «Император Николай I» СПГ», 1903 г. — Рождественский, «Исторический обзор деятельности Министерства Народного Просвещения» СПб. 1902 г. — Пыпин, «История русской литературы» т. IV, СПБ, 1903 г. В. Троцкий. {Половцов} Шишков, Александр Семенович — писатель и государственный деятель; род. в 1754 г. О годах его детства и о его первоначальном воспитании мы не имеем никаких сведений, но весьма вероятно предположение биографов, что именно к этому периоду жизни Ш. нужно отнести первые зародыши тех патриотических и религиозных чувств, которые так ярко проявляются в позднейшей государственной и литературной деятельности Ш. «Скорее всего, — говорит Стоюнин, — он воспитывался при тех же условиях, при которых воспитывались и некоторые из его сверстников, почтенных деятелей в общей русской жизни второй половины XVIII в., как, например, Фонвизин, Державин и др. В них развивались религиозное чувство и мысль под влиянием чтения церковных книг, священной истории и Четьи Минеи, а с этим вместе и ухо роднилось с церковным языком; развивалась и любовь к природе под влиянием близких отношений к ней, развивалась любовь к человеку под впечатлениями любящей родной семьи, развивалась любовь к родине под впечатлением рассказов о славных и громких прошедших временах Петра, под впечатлением народных песен, а, может быть, и звучных од Ломоносова и других стихотворцев». С этой домашней подготовкой Ш. поступил в морской кадетский корпус, где был директором его свойственник И. Л. Кутузов.
В 1771 г. Ш. вышел в гардемарины и был вместе с товарищами отправлен в Архангельск, а в следующем году произведен в мичманы.
В 1776 г. Ш. был назначен на фрегат «Северный Орел», который должен был из Кронштадта провести кругом через Средиземное море и Дарданеллы три других корабля (под видом купеческих) в Черное море. Путешествие продолжалось целых 3 года, познакомило Ш. с современным положением Италии, Греции и Турции.
Характерно, что одно из этих путевых впечатлений было первым импульсом враждебного отношения к французам, которое впоследствии окрасило почти всю литературную деятельность Ш. «Мы видели, — рассказывает он, — несколько новейших греческих часовен с написанными на стенах их изображениями святых и не могли надивиться буйству и злочестию безбожных французов, которые, заходя иногда в сей порт, не оставили ни одной часовни без того, чтобы не обезобразить лиц святых и не начертать везде насмешливых и ругательных надписей.
Удивительно, до какой злобы и неистовства доводит развращение нравов! Пусть бы сами они утопали в безверии; но зачем же вероисповедание других, подобных им христиан, ненавидеть? Для чего турки не обезобразили сих часовен? Для чего не иной язык читается в сих гнусных надписях, как только французский?» По возвращении из заграничного плавания Ш. был произведен в лейтенанты и назначен в морской кадетский корпус для преподавания гардемаринам морской тактики.
К этому времени относится начало литературных занятий Ш.: отчасти эти занятия связаны с педагогической службой Ш. (перевод французской книги «Морское искусство» и составление трехъязычного морского словаря), отчасти же их можно считать результатом самостоятельного интереса Ш. к литературе.
К последней категории относятся перевод французской мелодрамы «Благодеяния приобретают сердца», немецкой «Детской библиотеки» Кампе. Последняя книжка, состоявшая из нравоучительных рассказов для детей, в стихах и в прозе, имела большой успех, по ней долго обучали детей грамоте. «Книжка моя, — говорил Ш., — простым своим слогом увеселяла детей и наставляла их в благонравии; они многие из нее стихи наизусть читали, и родители их принимали оную благосклонно, так что в течение шестнадцати или семнадцати лет была она троекратно издана». К начальному периоду литературной деятельности Ш. относится небольшая пьеса «Невольничество», написанная в 1780 г. для прославления императрицы Екатерины, пожертвовавшей значительную сумму денег для выкупа в Алжире христианских невольников.
Литературные и педагогические труды Ш. были прерваны в 1790 г. войной со Швецией: в чине капитана второго ранга Ш. командовал фрегатом «Николай», который входил в состав эскадры Чичагова.
После этой короткой и неудачной войны Ш. поселяется в Петербурге и отдается научным занятиям по морскому делу. В 1793 г. был издан его перевод «Морской тактики» и, поднеся эту книгу великому князю Павлу Петровичу, как генерал-адмиралу, Ш. приобрел его расположение, которое еще более возросло, когда Ш. согласился принять должность правителя канцелярии по морской части при князе Зубове только после разрешения великого князя. По вступлении на престол император Павел немедленно произвел Ш. в капитаны 1 ранга, пожаловал ему 250 душ в Кашинском уезде, затем произвел его в эскадр-майоры и в генерал-адъютанты, но после всех этих милостей Ш. в 1798 г. постигла опала: он был удален от двора, причем, однако, был произведен в вице-адмиралы, пожалован орденом Анны I степени и назначен членом адмиралтейской коллегии.
В 1801 г. Ш. приветствовал нового императора радостной одой, но скоро оказалось, что люди его воззрений уже устарели, не подходили к требованиям Александра.
После учреждения министерств и назначения морским министром Чичагова, Ш. явно выражает свое несочувствие некоторым новым распоряжениям, за что опять подвергается опале. Устранившись таким образом от активного участия в государственной жизни и став в ряды недовольных, Ш. отдается литературным занятиям, в которых его староверство отчасти может быть объясняемо и личными причинами.
Выбранный еще в 1796 г. в члены Российской академии, Ш. углубился в изучение церковно-славянского языка, причем руководился господствовавшим в то время этимологическим направлением.
Под влиянием подобных занятий он очень скоро стал смотреть на себя как на авторитетнейшего представителя филологии, но когда, при удалении от государственных дел, усилились его занятия лингвистические, они обратились для него в орудие своеобразной националистической публицистики.
Он был недоволен всякими нововведениями, а их было много. «Он злобился, — говорит Стоюнин, — против молодых администраторов, которые получили не русское воспитание; злобился против Карамзина, который не совсем благосклонно отнесся к слогу прежних русских писателей, назвав его славяно-русским, и который только за слогом новейшим признал некоторую приятность; злобился на него и за новые идеи, которые им вносились в литературу, и за то, что некоторые новые распоряжения администрации оправдывались им в новом его журнале». Заботясь, как член Российской академии, о сохранении чистоты русского языка, Ш, решился выступить против литературных новшеств, а вместе с тем и против источника этих новшеств, против подражания французам.
На этот мотив он указывает в своем знаменитом «Рассуждении о старом и новом слоге российского языка» (СПб., 1803). Повторяя, в сущности, обычные нападки литературы Екатерининского времени, Ш; говорит: «Какое знание можем мы иметь в природном языке своем, когда дети знатнейших бояр и дворян наших от самых юных ногтей своих находятся на руках у французов, прилепляются к их нравам, научаются презирать свои обычаи, нечувствительно получают весь образ мыслей их и понятий, говорят языком их свободнее, нежели своим, и даже до того заражаются к ним пристрастием, что не токмо в языке своем никогда не упражняются, не токмо не стыдятся не знать оного, но еще многие из них с им постыднейшим из всех невежеством, как бы некоторым украшающим их достоинством хвастают и величаются.
Будучи таким образом воспитываемы, едва силой необходимой наслышки научаются они объясняться тем всенародным языком, который в общих разговорах употребителен; но каким образом могут они почерпнуть искусство и сведение в книжном или ученом языке, столь далеко отстоящем от сего простого мыслей своих сообщения? Для познания богатства, обилия, силы и красоты языка своего нужно читать изданные на оном книги, а наипаче превосходными писателями сочиненные». Отмечая этот недостаток «знатных бояр и дворян» и забывая, что из них никто почти литературой не занимался, Ш., тем не менее, здесь видит причину всяких нововведений в русской литературной речи, причину пренебрежения к церковно-славянскому языку, вследствие чего «в нынешних наших книгах господствует странный и чуждый понятию и слуху нашему слог». «Кто бы подумал, — восклицает Ш., — что мы, оставя сие многими веками утвержденное основание языка своего (т. е. церковно-славянский язык), начали вновь созидать оный на скудном основании французского языка». Пренебрежительно относясь к церковно-славянскому языку, который, по мнению Ш., тожествен с русским, новые писатели целиком переносят французские слова, составляют новые слова и речения по образцу французских, придают словам, уже прежде существовавшим, новое, не свойственное им значение. «Между тем как мы занимаемся сим юродливым переводом и выдумкой слов и речей, ни мало нам несвойственных, многие коренные и весьма знаменательные российские слова иные пришли совсем в забвение; другие, невзирая на богатство смысла своего, сделались для непривыкших к ним ушей странны и дики; третьи переменили совсем ознаменование и употребляются не в тех смыслах, в каких с начала употреблялись.
Итак, с одной стороны в язык наш вводятся нелепые новости, а с другой — истребляются и забываются издревле принятые и многими веками утвержденные понятия: таким-то образом процветает словесность наша и образуется приятность слога, называемая французами elegance!» Для того чтобы показать образцы хорошего слога, Ш. в свое «Рассуждение» внес из Четий Миней житие Минодоры, Митродоры и Нимфодоры, прибавил к нему объяснительный словарь славянских слов, сравнение Ломоносовской оды «Иов» с книгой Иова. Благодаря таким добавлениям сочинение Ш., как он сам признавал, «вышло в неустроенном виде и составе». В научном отношении это сочинение было весьма слабо, и для многих современников ясна была несостоятельность нападок Ш. на новое литературное направление, тем более что в подкрепление этих нападок Ш. выставлял странную мысль о тождестве русского и церковно-славянского языков.
Указав в «Прибавлении к рассуждению о старом и новом слоге российского языка» (СПб., 1804) разные промахи карамзинистов Макарова и Мартынова, Ш. издал в 1810 г. рассуждение «О красноречии Св. Писания» и в этом сочинении упорно отстаивал тожество старого и нового языков. «Отколе, — спрашивал он, — родилась неосновательная мысль сия, что славенский и русский язык различны между собой? Ежели мы слово «язык» возьмем в смысле наречия или слога, то, конечно, можем утверждать сию разность; но таковых разностей мы найдем не одну, многие: во всяком веке или полувеке примечаются некоторые перемены в наречиях… Что такое русский язык отдельно от славенского? Мечта, загадка.
Не странно ли утверждать существование языка, в котором нет ни одного слова? Между тем, однако ж, невзирая на сию несообразную странность, многие новейшие писатели на сем точно мнимом разделении основывают словесность нашу». Славянский язык Ш. считает языком книг духовных, а русский — находит в книгах светских.
В этом и состоит вся разница двух языков, а поэтому нельзя их так разделять, как это делают новые писатели.
Свое «Рассуждение о старом и новом слоге» Ш. через министра народного просвещения поднес государю и был осчастливлен, по его словам, одобрением; также «похвалили его усердие и многие духовные и светские особы», и, ободренный этим сочувствием, Ш. становится весьма деятельным: с 1805 г., по его мысли, Российская академия издает «Сочинения и переводы», в которых он помещает свои оригинальные и переводные статьи, свой перевод «Слова о Полку Игореве» и обширнейший его разбор.
Но все это казалось Ш. недостаточным для борьбы с новыми писателями, даже его собственное «Рассуждение» представлялось ему «малой каплей воды к утушению пожара», и он решился образовать новую академию для подготовки молодых писателей.
Один из его младших современников, Жихарев, сообщает об этом следующее: «Ш. очень долго толковал о пользе, какую бы принесли русской словесности собрания, в которые бы допускались и приглашались молодые литераторы для чтения своих произведений, и предлагал Г. Р. Державину назначить вместе с ним попеременно, хотя по одному разу в неделю, литературные вечера, обещая склонить к тому же А. С. Хвостова и сенатора И. С. Захарова, которых дома и образ жизни представляли наиболее к тому удобств». Так начались в 1807 г. частные собрания литераторов партии Ш., а в 1810 г. эти собрания стали публичными, под именем «Беседы любителей русского слова». Целью «Беседы» (см.) было укрепление в русском обществе патриотического чувства при помощи русского языка и словесности: «торжество отечественной словесности, — по замечанию одного современника, — должно было предшествовать торжеству веры и отечества». Чтобы влиять на публику, было предпринято издание «Чтений в Беседе любителей русского слова», причем материал для «Чтений» доставлялся главным образом Ш.: здесь было напечатано упомянутое выше «Рассуждение о красотах Св. Писания», здесь же помещены «Разговоры о словесности» и «Прибавления к разговорам». В «Разговорах» была, между прочим, высказана любопытная мысль о важности изучения народных песен. «Народный язык, очищенный несколько от своей грубости, возобновленный и приноровленный к нынешней нашей словесности, сблизил бы нас с той приятной невинностью, с теми естественными чувствованиями, от которых мы, удаляясь, делаемся более жеманными говорунами, нежели истинно красноречивыми писателями». В 1811 г. в «Беседе» было читано Ш. «Рассуждение о любви к отечеству». Здесь он опять говорил о недостатках русского воспитания того времени. «Воспитание, — доказывал Ш., — должно быть отечественное, а не чужеземное.
Ученый чужестранец может преподать нам, когда нужно, некоторые знания свои в науках, но не может вложить в душу нашу огня народной гордости, огня любви к отечеству, точно так же, как я не могу вложить в него чувствований моих к моей матери». «Народное воспитание есть весьма важное дело, требующее великой прозорливости и предусмотрения.
Оно не действует в настоящее время, но приготовляет счастие или несчастие предбудущих времен, и призывает на главу нашу или благословение, или клятву потомков». В «Рассуждении» Ш. чувствовалось сильнейшее возбуждение патриотизма, а момент был именно такой, когда подобное возбуждение должно было стать особенно ценным.
Приближалась тяжелая година Отечественной войны, и император Александр, прочитав «Рассуждение о любви к отечеству», решил снова призвать Ш. к делам, хотя и не был вообще расположен к нему за его резкие речи и действия в прежнее время. «Я читал рассуждение ваше о любви к отечеству, — сказал Александр III. — Имея таковые чувства, вы можете быть ему полезны.
Кажется, у нас не обойдется без войны с французами, нужно сделать рекрутский набор; я бы желал, чтобы вы написали о том манифест». Это поручение соединено было с назначением Ш. на должность государственного секретаря (9 апреля 1812 г.) на место удаленного Сперанского.
С этого момента наступает для Ш. кипучая деятельность: император берет его с собой в Вильно и, находясь при армии, Ш. пишет все важнейшие приказы и рескрипты.
Так, им написаны знаменитые приказ армиям и рескрипт графу Салтыкову о вступлении неприятеля в Россию.
Первый заключается словами: «не нужно мне напоминать вождям, полководцам и воинам нашим об их долге храбрости.
В них издревле течет громкая победами кровь славян.
Воины! Вы защищаете веру, отечество, свободу.
Я с вами. На зачинающего Бог!» В рескрипте патриотический тон еще сильнее: «не остается мне иного, как поднять оружие и употребить все врученные мне Провидением способы к отражению силы силой. Я надеюсь на усердие моего народа и храбрость войск моих. Будучи в недрах домов своих угрожаемы, они защитят их с свойственной им твердостью и мужеством.
Провидение благословит праведное наше дело. Оборона отечества, сохранение независимости и чести народной принудило нас препоясаться на брань. Я не положу оружия, доколе ни единого неприятельского воина не останется в царстве моем». Эти слова произвели глубокое впечатление на всю Россию, и те же чувства вызывались дальнейшими распоряжениями, редактированными Ш.: это были — воззвание и манифест о всеобщем ополчении, манифесты и рескрипты по ополчениям, известие об оставлении Москвы русскими войсками, заключавшееся словами: «Боже Всемогущий! Обрати милосердые очи Твои на молящуюся Тебе с коленопреклонением российскую церковь! Даруй поборающему по правде верному народу Твоему бодрость духа и терпение! С ними да восторжествует он над врагом своим, да преодолеет его, и, спасая себя, спасет свободу и независимость царей и царств!» Патриотическое увлечение Ш. выражалось в гневных обличительных речах против французов, которых он уподоблял даже «слиянию тигра с обезьяной», в обличениях духа подражания русского общества, и при таком увлечении возможны бывали порой несогласия между императором и государственным секретарем.
Так было с «известием из Москвы», занятой французами. «Написав сие, — рассказывает Ш., — подумал я, что бумага моя не может приятна быть государю, потому что упреки сии (русскому обществу) если не прямо, то отчасти на него падают.
Мысль сия остановила меня. Но когда же, — подумал опять, — и дать ему это почувствовать, как не при нынешних обстоятельствах? Ободренный сим размышлением, решился я идти к нему; но прежде, нежели начать читать, сказал ему: государь, я не умею иначе говорить, как то, что чувствую.
Позвольте мне попросить вас выслушать бумагу мою до конца, не прерывая чтения оной. После того сделайте с нею, что вам будет угодно. — Он обещал это, и я начал читать.
По окончании чтения, взглянув на него, приметил я в лице его некоторую краску и смущение.
Он, помолчав несколько, сказал мне: «так, правда, я заслуживаю сию укоризну»». Если таково бывало иногда положение Ш. по отношению к самому государю, то с министрами и другими знатными лицами у него нередко происходили крупные столкновения и пререкания.
Но началось отступление французов; в декабре император отправился в Вильно, а за ним последовал Ш. В Вильно он был пожалован орденом Александра Невского, причем в Высочайшем рескрипте было сказано: «за примерную любовь к отечеству». В 1813 г. Ш. сопровождал армию в заграничном походе.
В Праге он познакомился со знаменитым славистом аббатом Добровским, а также с этого времени начинаются его сношения с разными западнославянскими учеными.
При своем наивном этимологическом направлении в изучении языка Ш. не мог ценить по достоинству этих новых знакомых, его отношения к ним отличаются покровительственным характером, он рекомендует им свои корнесловные домыслы (по которым, например, слова грех, город, гордость, гром и т. п. производились от слова гора), — они как бы соглашаются с ним, но с их стороны видна ирония по отношению к примитивной филологии Ш. Тем не менее Ш. основательно судит о важности для России изучения славянства, как это обнаружилось при назначении его министром народного просвещения.
В 1814 г. император Александр назначил Ш. членом государственного совета, а годом ранее — президентом Российской академии.
Как член государственного совета Ш. резко проводил свои убеждения консервативно-патриотического характера: он представлял план нового устройства цензуры, критиковал проект гражданского уложения, составленный Сперанским, защищал крепостное право, отрицательно отзывался о деятельности министерства народного просвещения, говоря: «кажется, как будто все училища превратились в школы разврата, и кто оттуда ни выйдет, тотчас покажет, что он совращен с истинного пути и голова у него набита пустотой, а сердце самолюбием, первым врагом благоразумия». Как президент Российской академии, Ш. продолжал борьбу с новыми писателями, усердно работал над своим корнесловием, проводил традиции «Беседы любителей русского слова». 15-го мая 1824 г. Ш. был назначен министром народного просвещения и главноуправляющим делами иностранных исповеданий.
В первом же заседании главного правления училищ Ш. высказал, что министерство должно, прежде всего, оберегать юношество от заразы «лжемудрыми умствованиями, ветротленными мечтаниями, пухлой гордостью и пагубным самолюбием вовлекающим человека в опасное заблуждение думать, что он в юности старик, и через то делающим его в старости юношею». «Науки, — говорил министр, — изощряющие ум, не составят без веры и без нравственности благоденствия народного… Сверх того, науки полезны только тогда, когда, как соль, употребляются и преподаются в меру, смотря по состоянию людей и по надобности, какую всякое звание в них имеет. Излишество их, равно как и недостаток, противны истинному просвещению.
Обучать грамоте весь народ или несоразмерное числу оного количество людей принесло бы более вреда, чем пользы.
Наставлять земледельческого сына в риторике было бы приуготовлять его быть худым и бесполезным или еще вредным гражданином». При первом же докладе государю Ш. просил Высочайшего позволения составить план, «какие употребить способы к тихому и скромному потушению того зла, которое хотя и не носит у нас имени карбонарства, но есть точно оное, и уже крепко разными средствами усилилось и распространилось». Министерство просвещения он обвинял не только в попустительстве, но даже «во всяком покровительстве и ободрении нравственного зла под названием духа времени». Усилена была цензура, для которой выработан крайне суровый устав; преследовались библейские общества за распространение «карбонарских и революционных книг», в число которых попал даже катехизис Филарета за то, что в нем тексты Св. Писания были приведены по-русски.
Однако преобразование народного просвещения не могло быть закончено Ш.: 25-го апреля 1828 г. он был уволен с должности министра «по преклонности лет и по расстроенному здоровью». Хотя и были за ним сохранены должности члена государственного совета и президента Российской академии, общественная деятельность Ш. с этого момента может считаться законченной.
Он погрузился в свои филологические занятия, не имевшие никакого научного значения и потерявшие даже тот боевой общественный характер, какой они имели раньше.
Умер Ш. в 1841 г. См. «Собрание сочинений и переводов А. С. Шишкова» (СПб., 1818-39); «Записки, мнения и переписка адмирала Ш.» (изд. Киселева и Ю. Самарина, Берлин, 1870); «Собрание Высочайших манифестов, грамот, указов и пр. 1812-1816 гг. Издал А. С. Ш.» (СПб., 1816); С. T. Аксаков, «Воспоминания о Ш.» («Сочинения», т. I); Жихарев, «Дневник чиновника» («Отечественные Записки», 1855); Стоюнин, «А. С. Ш.» (СПб., 1880); Кочубинский, «Начальные годы русского славяноведения» (Одесса, 1878); Сухомлинов, «История Российской академии» (т. VII); Шильдер, «Император Александр I» (СПб., 1899); Рождественский, «Исторический обзор деятельности Министерства народного просвещения» (СПб., 1902). А. Бороздин. {Брокгауз} Шишков, Александр Семенович адмирал, президент Российск. акад. в 1824 г., с 1823 г. министр нар. просв., в 1814 г. 30 авг. назначен членом Госуд. совета, писатель; род. 9 марта 1754 г., † 1841 г. 9 апр. {Половцов} Шишков, Александр Семенович (1754-1841) — писатель и государственный деятель, идеолог наиболее реакционных дворянских слоев начала 19 века. Служил во флоте, вице-адмирал.
Литературная деятельность Шишкова широко развернулась в начале 19 в. «Рассуждением о старом и новом слоге российского языка» (1803). Ш. открыл поход против языковой реформы Карамзина, вылившийся в ожесточенную борьбу «шишковистов» и «карамзинистов». Исходя из нелепого предположения о полном тождестве церковно-славянского и рус. языка, Ш. призывал Карамзина и его последователей вернуться от наполненных французской заразой «светских писаний» к языку священного писания и «духовных книг». Послушными орудиями Ш. в этой борьбе явилась руководимая им Российская академия и специально с этой целью основанное литературное об-во «Беседа любителей русского слова». См. «Собрание сочинений и переводов», СПб, 1818-1839; «Записки, мнения и переписка», Берлин, 1870.