Биография Шевченко Тарас Григорьевич

(Шевченко-Грушевский) — известный украинский поэт; родился 25-го февраля 1814 года, в селе Моринцах, Звенигородского уезда Киевской губернии, в крепостной крестьянской семье помещика Василия Энгельгардта.
Семья Грушевских, которая стала именоваться сначала Шевченками-Грушевскими, потом просто Шевченками, принадлежала к числу крестьянских семей, издавна живших в с. Кирилловке, Звенигородского уезда. Отец поэта, Григорий Шевченко-Грушевский, женившись на дочери крестьянина села Моринец, Акима Бойка, переехал в Моринцы и поселился в усадьбе, приобретенной для него тестем; вскоре, однако, Шевченко переселились обратно в Кирилловку, где и прошло детство Тараса Григорьевича.
Семья Шевченко была многочисленна и бедна, и Тарасу рано пришлось познакомиться с нуждой.
До 9-летнего возраста Тарасу жилось, однако, сносно.
Он был предоставлен самому себе и отчасти попечению старшей сестры Екатерины.
Около девяти лет Тарас пережил значительные перемены в своей семейной обстановке: вышла замуж в другую деревню его любимая сестра Екатерина, а вскоре умерла его мать. Отец Тараса, оставшись вдовцом с большой семьей, женился вторично, чтобы иметь в доме хозяйку.
Мачеха Тараса Григорьевича была вдова, имевшая троих своих детей и обладавшая очень сварливым нравом.
Между детьми мачехи и отца была вечная вражда и драки. Мачеха истязала детей мужа по наветам своих детей; так, однажды, в возрасте около 11-ти лет, Тарас Григорьевич был заподозрен в краже 45 копеек, скрывался 4 дня в кустах и, наконец разысканный детьми мачехи, был жестоко избит и заперт в амбар. Впоследствии оказалось, что деньги украл сын мачехи, Степанко.
Вскоре после этого факта отец, как полагают, чтобы избавить сына от вечных преследований мачехи, отдал его в школу. Что это была за школа, точно не установлено.
Предполагают, что это была церковно-приходская школа, в которой учительствовал отрешенный от должности священник Губский.
На 12-м году Тарас Григорьевич потерял и отца, который умер 21-го марта 1825 года. После этого положение Шевченко дома сделалось еще более тяжелым.
Чтобы уйти от домашних неурядиц, а также чтобы удовлетворить свое стремление учиться, Т. Г. поступил опять в школу, где уже учительствовал не Губский, а два дьячка.
Платить за Т. Г. было некому, и он попал в полную кабалу к одному из дьячков, на которого должен был работать за право учиться.
Собственное пропитание Шевченко добывал чтением псалтыря над покойниками, но и этот скудный заработок почти целиком поступал в пользу дьячка.
Тарасу Григорьевичу приходилось в это время жестоко голодать и холодать, а сапоги и шапка были для него недостижимой роскошью.
Немало пришлось испытать Шевченко и от дьячка, который был горячим поклонником розги и тройчатки и бил своих воспитанников, а в особенности Тараса, за которого некому было заступиться, немилосердно.
Дьячок довел мальчика до такого озлобления, что однажды, найдя своего учителя мертвецки пьяным, Шевченко связал его по рукам и по ногам и высек его самого.
После этого Тарасу оставалось только бежать, что он и сделал, уйдя ночью в местечко Лысянку.
В Лысянке и соседних селах было много иконописцев, среди которых были и духовные лица. Шевченко, с ранних лет чувствовавший страсть к живописи, поступил в Лысянке в ученики к одному из таких иконописцев, дьякону; однако, он скоро ушел от этого дьякона в село Тарасовку к дьячку-живописцу, славившемуся в окрестностях; но этот живописец, занимавшийся хиромантией, на основании этой науки не признал в мальчике никаких способностей, и Шевченко должен был вернуться на родину в c. Кирилловку.
Здесь Шевченко попал в пастухи общественного стада, но, вследствие своей рассеянности, оказался совершенно неспособным к такому занятию.
Та же рассеянность и неспособность всецело отдаться мелким интересам сделали его малопригодным и для земледельческих работ. В конце концов он оказался мальчиком-«погоничем» у священника с. Кирилловки, Григория Кошицы.
Здесь мальчик тоже оказался неспособным и ленивым.
От Кошицы, у которого пробыл недолго, Шевченко ушел и опять попытался поступить в учение к живописцу в село Хлипновку.
Этот живописец признал в Шевченко способности, но отказался принять его без письменного разрешения помещика.
Отправившись за этим разрешением к управляющему имением, Шевченко, в качестве бойкого мальчика, обратил на себя внимание управляющего; последний оценил по своему талантливого подростка, и Шевченко был взят в дворовые мальчики, а вскоре его делают учеником повара.
Не проявил он дарований и в изучении поварского искусства, и в конце концов управляющий Дмитренко отослал его к сыну владельца, Павлу Энгельгардту, в «штат» которого он предназначался, с аттестацией, что Шевченко способен к живописи, и с предложением сделать его «комнатным живописцем». Молодой Энгельгардт сделал Шевченко комнатным казачком, — и Тарасу Григорьевичу приходилось целые дни проводить в передней, в ожидании приказания подать стакан воды или набить трубку.
Страсть к живописи, однако, не покидала Шевченко, и в свободное время он срисовывал бывшие в передней картины.
Однажды, увлекшись срисовкой портрета атамана Платова, он за этой работой не заметил появления хозяина, который, рассерженный тем, что Шевченко не слыхал его появления, отправил его на конюшню.
Страсть к живописи не ослабела в Шевченко после этого случая, и в конце концов, помещик, убедившись, что из него не выйдет толкового казачка и лакея, решил отдать его в учение к маляру в Варшаве.
Маляр через полгода сообщил помещику о выдающихся способностях юноши и советовал отдать его к художнику-портретисту Лампи. Энгельгардт понял выгодность иметь собственного живописца-портретиста и последовал совету маляра.
Подготовлявшееся польское восстание заставило предусмотрительного Энгельгардта, не желавшего стать в неприязненные отношения к какой бы то ни было из сторон (Энгельгардт был православный по религии, полковник русской службы, но поляк по языку), уехать в Петербург.
За ним должен был переселиться в Петербург и Шевченко.
В Петербурге Шевченко опять попал в тягостное положение казачка при Энгельгардте, которое было, конечно, значительно тяжелее после работы у Лампи. Он стал проситься опять учиться живописи.
Энгельгардт снова отдал его к маляру, Ширяеву.
Это был человек грубый, деспотичный и невежественный.
Работа, которую пришлось выполнять у него Шевченко, не имела ничего общего с искусством; внешняя обстановка жизни была ужасна.
Шевченко пришлось прожить у Ширяева несколько лет в полной кабале.
Страсть к искусству, однако, не угасла и в этой неблагоприятной обстановке.
Случай свел его с земляком-художником Сотенко, который обратил внимание на талантливого юношу. Сотенко познакомил Шевченко с Брюлловым, Венециановым, Жуковским, Гребенкой.
Участь крепостного маляра заинтересовала их; в Шевченко приняли участие, и в жизни его начался поворот к лучшему.
Друзья Шевченко позаботились о некотором его образовании и стали подготовлять его освобождение от крепостной зависимости.
Гребенка и Сотенко снабжали его книгами; последний руководил его художественными занятиями, выпросил у Ширяева месяц свободы для Шевченко, за что обязался написать портрет Ширяева.
Чтобы освободить Шевченко от крепостной зависимости, Брюллов и Венецианов ездили к Энгельгардту, надеясь убедить его дать Шевченко свободу, во внимание к его таланту.
Энгельгардт потребовал за свободу Шевченко 2500 руб. Деньги эти собраны были следующим образом: Брюллов написал портрет Жуковского, и этот портрет был разыгран в лотерею.
В апреле 1838 года Шевченко получил наконец свободу.
Тогда он стал посещать классы Академии Художеств и вскоре сделался одним из любимых учеников Брюллова.
В мастерской Брюллова Шевченко уже обдумывал свои поэмы. Биографы его, правда, не выясняют, когда он начал писать стихи. Наиболее ранним упоминанием о стихотворстве Шевченко является упоминание Сотенка, который сердится на Шевченко за его «вирши», отвлекающие его от настоящего дела. Весьма вероятно, что писать стихи Шевченко начал поздно, после своего знакомства с Сотенко и литераторами, когда ему стали известны «Энеида» Котляревского, «Полтава» Пушкина в переводе Гребенки и т. д. До этого он слагал только народные песни, что весьма понятно, так как форма народной поэзии настолько была «своей» для Шевченко, что трудно сомневаться, что его поэтическое творчество развилось непосредственно из народнопоэтической традиции.
Но, с другой стороны, сам Шевченко говорит, что его первые стихотворные опыты начались «в Летнем саду, в светлые безлунные ночи», и, что «украинская строгая муза долго чуждалась его вкуса, извращенного жизнью в неволе, в помещичьей передней, на постоялых дворах, в городских квартирах»; эта Муза «обняла и приласкала Шевченко» в чужой стороне, как дыхание свободы возвратило его чувствам чистоту первых лет. Таким образом, вероятно, первые произведения Шевченко написаны были не по-малорусски, во время его пребывания в Петербурге у Ширяева (в Летнем саду встретил его впервые Сотенко).
Малорусские произведения он стал писать, по-видимому, уже по освобождении (в мастерской Брюллова он обдумывал некоторые из своих ранних произведений).
В печати малорусские произведения Шевченко впервые появились в 1840 году, когда на средства полтавского помещика Мартоса был напечатан первый выпуск «Кобзаря». В этот выпуск вошли «Думы мои, думы», «Перебендя», «Катерина», «Тополя», «Иван Пикдова», «Тарасова ничъ» и некоторые другие произведения.
Видную роль в появлении «Кобзаря» сыграл Гребенка, которому, по-видимому, принадлежит и самая идея издания малорусских произведений Шевченко и заслуга добывания средств на издание.
Мартос, по-видимому, привлечен был к делу Гребенкой.
Русская критика встретила произведения Шевченко очень сурово, и наиболее суровым был отзыв Белинского.
Белинский отрицал самую законность существования малорусской литературы.
Биограф Шевченко, Конисский, полагает, что эти отзывы были причиной, заставившей Шевченко начать писать по-русски.
Но насколько несочувственно встречены были произведения Шевченко русской критикой, настолько же горячее сочувствие вызвали они в его земляках.
Шевченко скоро стал любимым украинским поэтом, гордостью своих соотечественников.
До 1843 года Шевченко пишет то по-малорусски, то по-русски.
В 1843 году он окончательно останавливается на малорусском языке и до половины 50-х годов ничего по-русски не пишет. В том же 1843 году Шевченко задумывает издавать «Живописную Украйну» (издание это не состоялось).
С целью собрания материала для этого издания Шевченко отправляется в 1843 году в Малороссию, прежде всего к Тарновскому, известному в качестве малорусского мецената, в его имение в Черниговской губернии.
Тогда же в Черниговской губернии он познакомился с семейством князей Репниных.
С княжной Варварой Николаевной Репниной у Шевченко устанавливаются прочные дружеские отношения на много лет. В эту же поездку Шевченко побывал на родине в Кирилловке, посетил место последней сечи, Хортицу и место запорожской святыни — Межигорский монастырь.
Отдаваясь литературе, Шевченко не забрасывал, однако, и живописи.
С 1839 г. по 1841 год Шевченко неоднократно получал в Академии художеств награды.
Вернувшись из поездки на родину, он опять принялся за академические работы, мечтал о командировке за границу.
Однако, работы над «Живописной Украйной» и другие хлопоты, связанные с национальными интересами Шевченко, помешали его занятиям в Академии, и поездка за границу не состоялась.
В феврале 1844 года Шевченко ездил в Москву.
Там виделся он с земляками Щепкиным и Бодянским, там же написал он свою поэму «Чигирин». В июне того же года Шевченко написал поэму «Сон», послужившую впоследствии одним из главных поводов к ссылке.
Летом 1844 года Шевченко опять предпринял поездку в Малороссию.
Он был в родной Кирилловке, гостил, между прочим, у помещика Закревского, с которым познакомился в предыдущее лето. Закревский был главой общества «Мочемордия». Это общество было нечто вроде «Зеленой Лампы», в которой в свое время участвовал Пушкин: члены его проводили время в кутежах.
Шевченко сблизился с Закревским и «мочемордами», что очень огорчало друга его — княжну Репнину, которая всеми силами старалась отвлечь поэта от этой компании.
Осень и часть зимы 1844 г. Шевченко провел у Репниных, затем опять вернулся в Петербург, где продолжал работать в академии. 25-го марта 1845 года Шевченко получил диплом свободного художника.
К этому же времени относится работа Шевченко над портретами 12-ти полководцев, для издания того же имени, предпринятого Полевым.
Весной 1845 года Шевченко покинул Петербург, на этот раз надолго.
Он через Москву, где опять виделся с Бодянским и Щепкиным, отправился в Малороссию.
Жил у разных знакомых и в родной Кирилловке, осенью же приехал в Киев. Здесь он познакомился лично с Кулишем (переписывался он с Кулишем раньше, а, по некоторым указаниям, и виделся раньше).
Кулиш задумал привлечь Шевченко в Киев, как центр малорусской образованности, и подготовил его назначение сотрудником Археографической комиссии.
Шевченко подал прошение в августе 1845 года и опять уехал в Полтавскую губернию и на родину.
К этому времени относится сватовство Шевченко.
Он влюбился в дочь того самого священника Кошица, у которого когда-то служил погоничем; девушка тоже полюбила его, но родители не сочли возможным иметь зятем своего недавнего «хлопца», и Шевченко получил отказ. В октябре Шевченко был назначен сотрудником Киевской комиссии по разбору древних актов и немедленно же отправился в Полтавскую губернию разыскивать и зарисовывать памятники старины.
В эту поездку Шевченко посетил известный Густынский монастырь.
В том же году им написано несколько поэтических произведений, и в том числе поэма «Кавказ». Экскурсии Шевченко охватили значительную часть Полтавской и Черниговской губернии.
В конце апреля 1846 года Шевченко вернулся в Киев. К этому времени относится знакомство Шевченко с Костомаровым, который еще осенью 1845 года был переведен из города Ровна, Волынской губернии, учителем в Киевскую первую гимназию.
Кулиша в это время в Киеве уже не было, и Костомаров был центром киевской молодежи.
Шевченко скоро познакомился и близко сошелся с ним. У Костомарова Шевченко познакомился с Гулаком, Белозерским и некоторыми другими, которые потом вошли в состав так называемого Кирилло-Мефодиевского общества.
В мае Костомаров был избран профессором университета св. Владимира, а осенью образовалось панславистское Кирилло-Мефодиевское общество, имевшее целью распространять идею славянской взаимности и будущей федерации славянских народов на почве полной свободы и автономии отдельных народностей.
В программу общества входило освобождение крестьян и просвещение народа.
Члены общества должны были носить кольца с именами Кирилла и Мефодия.
Общество было организовано во время поездки Шевченко по Полтавской губернии, так что по возвращении его в Киев он был вскоре введен Костомаровым в общество.
Летом Шевченко вместе с проф. Иванишевым производили раскопки в Васильковском уезде, около местечка Фастова.
Осенью Шевченко был командирован в юго-западный край записывать песни и сказки, срисовывать курганы и исторические памятники.
Во время этой поездки Шевченко посетил Каменец, Почаев, село Вербки близ г. Ковеля Волынской губернии, где похоронен князь Курбский.
Во всех этих местах Шевченко сделаны были рисунки, из которых, однако, большинство не сохранилось.
В декабре 1846 года, в первый день Рождества, Шевченко присутствовал на собрании Кирилло-Мефодиевского кружка, много и резко говорил.
В беседе принимали участие и другие, и беседа шла откровенно.
Между тем присутствовал некто Петров, студент университета св. Владимира, недавно введенный в общество Гулаком, к которому он сумел втереться в доверие.
Этот Петров вкрался в доверие общества с целью его выследить и через некоторое время обо всех разговорах донес по начальству.
Результаты доноса сказались не сейчас.
После Рождества Шевченко уехал в Черниговскую губернию на свадьбу Кулиша, а затем жил у разных знакомых в Черниговской губернии до пасхи. В это время состоялось его назначение преподавателем рисования в Киевском университете.
После пасхи Шевченко отправился в Киев, куда спешил на свадьбу Костомарова.
При въезде в Киев Шевченко был арестован.
Делу Кирилло-Мефодиевского общества, несмотря на безусловную невинность его программы, придано было большое значение: все обвиняемые привезены были в Петербург, где следствие производилось третьим отделением под непосредственным руководством самого графа Орлова.
Характер общества был довольно правильно определен следствием, которое не преувеличило его опасности. «Цель, по докладу Орлова, заключалась в соединении славянских племен под скипетром русского императора.
Средствами для достижения цели предполагалось воодушевление славянских племен к уважению их собственной народности, водворение между славянами согласия, склонение их к принятию православной религии, заведение училищ и издание книг для простого народа». Несмотря на то, что задачи эти не представляют сами по себе ничего преступного, граф Орлов считал нужным подвергнуть всех этих лиц «наказанию без суда, но не сохраняя в тайне решение дела, дабы всем известно было, какую участь приготовили себе те, которые занимаются славянством в духе, противном нашему правительству, и дабы отвратить других славянофилов от подобного направления». Приговор по этому делу был необыкновенно суров. Особенно тяжело пришлось Шевченко, который, хотя был признан не принадлежащим к обществу, но, по возмутительному духу и дерзости, одним из важных преступников.
По предположению гр. Орлова виновных должно было постигнуть такое наказание: заключить в крепостях — Гулака в Шлиссельбурге на три года, Костомарова в Петербурге на год, Белозерского и Кулиша на четыре месяца, Навроцкого выдержать на гауптвахте шесть месяцев, Андрузского и Посяду отправить в Казань для окончания университетского курса, Шевченко же, как одаренного крепким телосложением, определить рядовым в Оренбургский отдельный корпус, с правами выслуги, поручив начальству иметь строгое наблюдение, дабы от него ни под каким видом не могло выходить возмутительных и пасквильных сочинений.
Наказание было смягчено всем, кроме Гулака, Костомарова и Шевченко. 9-го июня Шевченко был уже доставлен фельдъегерем в Оренбург и зачислен рядовым в пятый батальон, расположенный в Орской крепости, куда он и был препровожден в 20 числах июня. Орская крепость была ничтожным поселком среди пустынной киргизской степи, с населением из военных и каторжников.
Пейзаж, окружавший Орскую крепость, давил своим однообразием и мертвенностью.
Если прибавить к этому бесправное положение солдата и запрещение писать и рисовать, то трудно не признать условия, в которых оказался Шевченко, главным образом, благодаря «крепкому телосложению», ужасными.
До известной степени они были смягчены заботливостью оренбургских малороссов: Лазаревского, Левицкого и других, которые сумели расположить в пользу Шевченко батальонного командира и кое-кого из орских чиновников; но тем не менее Шевченко приходилось жить в тяжелой обстановке захолустных казарм дореформенной эпохи, изучать солдатскую «словесность», шагистику и т. д. Все это, после блестящего периода жизни в Киеве, свободной работы, общества симпатичных ему, интеллигентных людей. Неудивительно, что и испытанному в несчастьях человеку это приходилось нелегко; «все мои прежние страдания, — писал Шевченко одному из своих друзей, — по сравнению с настоящими, были только детские слезы». Одним из крупных бедствий Шевченко была полная неспособность его к шагистике, которую он так и не осилил за все время своей военной службы.
Лишен был Шевченко возможности читать, получать свои прежние рисунки, одним словом, он находился в положении заживо погребенного.
Ужасные условия существования отразились и на физическом здоровье Шевченко, хотя он и обладал крепким телосложением.
Осенью 1847 года он заболел ревматизмом, а потом цингой.
В 1848 году Шевченко принимал участие в экспедиции в Каим и по Аральскому морю, под начальством генерала Шрейберга и капитан-лейтенанта Бутакова.
Шевченко был назначен в экспедицию в качестве рисовальщика, по ходатайству Бутакова, которого просили за Шевченко Лазаревский и другие оренбургские друзья его. Экспедиция пешком дошла до р. Каима, а оттуда на двух шхунах «Константин» и «Михаил» отправилась по Сыр-Дарье в Аральское море. Плавание по Аральскому морю продолжалось два месяца;
Шевченко в это время занимался срисовыванием берегов Аральского моря. Жил он в офицерской каюте и чувствовал себя относительно сносно.
Осенью шхуны бросили якорь в устье Сыр-Дарьи, и экспедиция осталась зимовать в крепости Кос-Арал. Зимовка эта была очень тяжела для Шевченко, который должен был проводить все время в казарме, без общества интеллигентных людей (руководители экспедиции уехали на зиму в Оренбурга») и без всяких вестей из дорогого поэту мира. Почта приходила в Кос-Арал раз в полгода.
В 1849 году экспедиция Бутакова продолжала работы, и Шевченко вновь в ней участвовал.
По окончании экспедиции Бутаков просил откомандировать в его распоряжение в Оренбург для окончания работ унтер-офицера Фому Вернера (по-видимому, тоже из ссыльных) и рядового Тараса Шевченко.
Предлогом выставлялась невозможность закончить их работы на море, но по всей вероятности Бутаков просто хотел дать возможность Шевченко хотя некоторое время провести в сносных условиях.
Разрешение последовало, и Шевченко в начале ноября был в Оренбурге.
Там ему удаюсь пожить некоторое время человеческой жизнью.
В нем принял участие капитан генерального штаба Герн, который предложил поэту поселиться у него в доме, отведя ему целый флигель; тот же Герн предложил Шевченко право получать письма на его имя. Таким образом, Шевченко получил возможность возобновить переписку со своими друзьями и вести ее свободнее, чем прежде.
Земляки-малороссы, служившие в Оренбурге, и ссыльные поляки наперерыв домогались чести принять поэта Украйны.
Явились надежды и на освобождение, по крайней мере, на официальное снятие запрещения писать и рисовать.
Сам генерал-губернатор Перовский ходатайствовал за Шевченко.
Явилась у Шевченко мысль обратиться к заступничеству Жуковского.
Однако эти надежды скоро рассеялись.
В декабре 1849 года Орлов сообщил командиру Оренбургского корпуса Обручеву, что он входил с всеподданнейшим докладом о дозволении рядовому Шевченко рисовать, но «Высочайшего соизволения на это не последовало». Между тем друзья Шевченко устроили дело так, что, по окончании работы у Бутакова он был назначен в батальон не в Каим, куда почта ходила раз в полгода, а в Новопетровское укрепление, для исследования открытого в горах Kapa-Тау каменного угля. Таким образом, Шевченко должен был бы на некоторое время освободиться от казарменной обстановки.
Судьба, однако, решила иначе. Шевченко имел неосторожность раскрыть похождения жены одного из своих друзей с офицером Исаевым.
Этим он нажил в Исаеве врага, и побитый мужем герой написал корпусному командиру донос о том. что Шевченко не только нарушает Высочайшее повеление не рисовать и не писать, но еще вдобавок ходит в партикулярном платье.
Корпусный командир, который сам командировал Шевченко в экспедицию Бутакова и заказывал ему портрет своей жены, опасаясь осложнений, велел произвести у Шевченко обыск, донес о происшедшем третьему отделению и арестовал Шевченко.
В результате Шевченко просидел полгода в разных казематах, был отправлен в Ново-Петровское укрепление, но не для исследования каменного угля, а во фронт, под строгий надзор.
В Ново-Петровском Шевченко не только было строго запрещено писать и рисовать, но даже не дозволялось иметь при себе карандаши, чернила, перья и бумагу.
Положение Шевченко здесь было ужасно.
Само Ново-Петровское было не менее глухим углом, чем Каим. Заброшенное на восточный берег Каспийского моря, в глухую степь, оно, на время прекращения навигации, было отрезано от мира. Вдобавок Шевченко попал в роту к грубому и жестокому капитану Потапову, со строгой инструкцией следить за всеми его действиями.
Положение это было хуже каторги.
Надзор за Шевченко был так строг, что около 2-х лет он не мог написать ни одного письма.
Жил он в общих казармах, для надзора за ним был приставлен особый «дядька» и его выводили на работы и на учение.
Пьяный Потапов всячески издевался над Шевченко, доводя его, видавшего виды пожилого человека, до слез. К этому надо прибавить, что Шевченко лишен был возможности получать письма и от своих друзей: княжны Репниной и Лизогуба, которым было, под угрозой весьма неприятных последствий, предложено гр. Орловым прекратить переписку с опальным поэтом.
С половины 1852 года гнет, который приходилось выносить Шевченко, стал несколько ослабевать.
Из Оренбурга ушел Обручев, а из Новопетровска Потапов.
Комендант Новопетровска Маевский, добрый, но боязливый человек, теперь мог делать некоторые послабления Шевченко, и он получил возможность переписываться с друзьями.
Писать и рисовать, однако, он и теперь не имел возможности и получил эту возможность не скоро. Более значительные улучшения в жизни Шевченко произошли с назначением комендантом Новопетровска майора Ускова.
Усков, отчасти по собственному побуждению, отчасти под влиянием оренбургских друзей Шевченко и некоторых намеков Перовского, решился сделать то, на что не хватило мужества у Маевского.
Он предложил офицерам не допекать Шевченко фронтом и освободить его от тяжелых работ; когда же приехала жена Ускова, женщина образованная и гуманная, Шевченко стал бывать у них в доме и скоро стал там своим человеком.
Особенно привязался он к детям Усковых.
При Ускове Шевченко получил возможность хотя в минимальной доле, удовлетворить свой потребность в творчестве — он стал лепить из местной глины статуэтки.
Это занятие возбудило среди начальства Шевченко вопрос о том, разрешено ли Шевченко заниматься скульптурой? Усков имел мужество признать, что то, что не запрещено — разрешается.
Жил Шевченко и при Ускове в казарме, хотя один из артиллерийских офицеров предлагал ему поселиться в его квартире.
Чрезвычайно характерным является один из фактов, имевший место в этот период времени.
Чтобы дать возможность Шевченко рисовать, Усков ходатайствовал о разрешении ему написать образ для местной церкви, но в этом ходатайстве было отказано.
Тем не менее, Усков дал возможность Шевченко изредка рисовать «воровски» и писать, но не на малорусском языке. Этим занятиям Шевченко мог предаваться в беседке разводимого по его почину сада, в которой он, с разрешения Ускова, жил летом. Здесь написаны были его повести на русском языке. Наступившее новое царствование, принесшее освобождение многим политическим ссыльным, возродило надежды на свободу и в Т. Г. Шевченко.
Однако, манифест 27-го марта не коснулся его. Биограф Шевченко, г-н Конисский, говорит, что имя Шевченко было вычеркнуто из списка политических ссыльных, получающих амнистию, самим императором.
Несмотря на хлопоты за него президента академии художеств гр. Ф. П. Толстого, Шевченко не дождался облегчения своей участи и на коронацию.
Гр. Толстой и петербургские друзья Шевченко продолжали, однако, хлопотать, и 17-го апреля 1857 года амнистия была подписана.
Однако, Шевченко и после этого радостного для него дня пришлось ждать три месяца фактического освобождения, причем в это время начальство, не получившее еще официального уведомления, продолжало требовать от него фронтовой службы.
Особенно тяжело пришлось Шевченко в дни приезда батальонного командира Львова, не любившего Шевченко и издевавшегося над ним уже после помилования.
В это же время с Шевченко произошел очень неприятный случай, который грозил опять лишить его только что полученной свободы.
Инженерный офицер Кампиони пригласил Шевченко на пирушку.
Шевченко отказался наотрез, и обидевшийся Кампиони подал рапорт о том, что Шевченко оскорбил его. Усков постарался замять это дело, но Шевченко пришлось просить у Кампиони извинения и поневоле пьянствовать с его компанией, но уже за счет Шевченко.
Уже совсем накануне освобождения, в июле (официальное извещение об освобождении получено 21-го июля), Шевченко снова усердно обучали фронту для того, чтобы назначить в почетный караул к великому князю Константину Николаевичу, которого напрасно ждали в Новопетровском.
Наконец, бумага об освобождении Шевченко была получена, и 2-го августа 1857 года Шевченко оставил Новопетровск.
Всего пробыл он в солдатах 10 лет и несколько месяцев.
Из Новопетровска Шевченко отправился на лодке в Астрахань.
В Астрахани Шевченко пришлось прожить около двух недель.
Местные малороссы, узнав о его прибытии, поспешили в нанятый им чулан приветствовать освобождение поэта. Вслед за ними чествовали Шевченко интеллигентные великороссы и поляки.
Миллионер Сапожников устроил в честь Шевченко вечер. 22-го августа Шевченко на пароходе отправился по Волге в Нижний.
По дороге Шевченко виделся в Саратове с матерью Костомарова, который был в это время в Стокгольме. 20-го сентября Шевченко добрался до Нижнего.
В Нижнем Шевченко пришлось оставаться довольно долго. Дело в том, что из Новопетровска он выехал с видом, выданным ему Усковым, который, не зная, что Шевченко воспрещено пребывание в столицах, выдал вид для следования через Москву в Петербург.
Получив через несколько дней после отъезда Шевченко предписание отправить его в Оренбург, Усков забил тревогу и известил полицию петербургскую, московскую и нижегородскую, что, по прибытии Шевченко, нужно объявить ему о воспрещении пребывания в столицах и предложить ему отправиться в Оренбург, где он должен жить впредь «до окончательного увольнения на родину». Нижегородская администрация отнеслась к Шевченко очень предупредительно.
Ему посоветовали заболеть, акт освидетельствования послали в Оренбург, а Нижегородский губернатор выдал разрешение жить в Нижнем «до выздоровления». Между тем начались хлопоты о снятии с Шевченко запрета въезжать в столицы.
В Нижнем Шевченко энергично принимается наверстывать потерянное время, — много читал, начал переписку с Кулишом о малорусском журнал и книжках на малорусском языке для крестьян.
Здесь он зачитывался Щедриным и повестями Марка Вовчка.
В Нижнем Шевченко написал поэму «Неофиты», много рисовал, впрочем, главным образом, портреты, чтобы добывать средства, в которых очень нуждался.
Он был окружен интеллигентными, симпатизировавшими ему людьми, тем не менее, его сильно тянуло в Петербург.
Много радости доставил ему приезд семидесятилетнего старика Щепкина, приехавшего специально повидаться с Шевченко и проведшего 6 дней в Нижнем.
Приезд Щепкина послужил началом романа Шевченко.
Щепкин в Нижнем выступал несколько раз на сцене, между прочим в «Москале-Чаривнике». На главную женскую роль этой пьесы он избрал молодую, хорошенькую артистку Пиунову и поручил Шевченко заняться с ней малорусским произношением.
Шевченко увлекся Пиуновой и, несмотря на очень значительную разницу лет, решил жениться.
Сватовство это не принесло Шевченко ничего, кроме огорчений: его эксплуатировали некоторое время, но и только.
В марте 1858 года Шевченко получил разрешение въезда в столицы и 8-го марта покинул Нижний. 10-го марта Шевченко приехал в Москву.
Здесь он остался несколько дольше, чем рассчитывал, вследствие болезни.
Пребывание в Москве было для Шевченко ознаменовано встречей с многими старыми друзьями и новыми интересными знакомствами.
Здесь он виделся опять с княжной Репниной, с Максимовичем, Щепкиным, Аксаковыми, Бодянским и многими другими.
Максимович устроил ради него вечер, на котором присутствовали, между прочим, Погодин и Шевырев.
Здесь же Шевченко познакомился с стариком декабристом Волконским, с Чичериным, Бабстом, Кортели и другими представителями московской интеллигенции.
Всего пробыл Т. Г. в Москве с небольшим две недели и 26-го марта выехал в Петербург по железной дороге.
В Петербурге, после свидании с друзьями и знакомыми, обедов, вечеров и т. д., Шевченко принимается за работу; он готовит издание своих произведений, писанных в ссылке, и занимается гравированием.
Первой картиной, которую Шевченко взялся гравировать, была «Святое Семейство» Мурильо.
Жил Шевченко в здании Академии, чем было обусловлено разрешение въезда, в видах «наблюдения», которое поручено было гр. Толстому.
Кроме офортов, Шевченко рисовал карандашом, сепией и красками.
В это время им написано несколько больших картин на сюжеты из истории Малороссии.
Вскоре в Петербург вернулся Костомаров.
Старые друзья с трудом узнали друг друга, но отношения их восстановились.
Костомаров, говоря о впечатлении, произведенном на него в это время Шевченко, отмечает, что Шевченко мало изменился в своих воззрениях и нравственном складе, но талант его значительно слабел.
Заметно разрушалось и его здоровье, чему способствовало пристрастие к спиртным напиткам, возникшее во время ссылки.
Хотя Шевченко в это время пользовался общим вниманием; хотя в самом обществе подготовлялось дело, бывшее лучшей мечтой всей жизни Шевченко — освобождение крестьян, но эти годы были для Шевченко далеко не тем, чем были его киевские годы перед ссылкой.
Тяготил Шевченко и петербургский климат, и тоска по родине.
В июне 1859 года Шевченко предпринял поездку на родину, которую не видал более десяти лет. В Малороссии Шевченко посетил оставшихся в живых старых друзей.
Он гостил у доктора Козачковского и Максимовича.
От Максимовича он отправился в родную Кирилловку, где жили его братья и сестры.
Остановившись в отцовской избе у брата Никиты, Тарас Григорьевич нашел мало перемен.
В Кирилловке Шевченко прожил недолго: слишком тяжела для него была картина крепостного состояния его родных.
Через несколько дней он уехал в местечко Корсунь, к своему родственнику Варфоломею Шевченко, служившему управляющим у владельца Корсуня, князя Лопухина.
Корсунь славится своим парком, представляющим одно из живописнейших мест в юго-западном крае. Шевченко, по воспоминанию его родственника, много рисовал в этом парке, но этюды его не сохранились.
В это время у Шевченко явилась мысль купить на берегу Днепра маленький кусочек земли и поселиться на нем. Был подыскан уже подходящий участок, но дело расстроилось из-за ареста Шевченко.
Шевченко имел несчастье чем-то обидеть шляхтича Козловского, с которым познакомился во время переговоров относительно покупки земли. Тот написал донос, и исправник Табачников арестовал Шевченко и отправил его в Киев. Мотивом ареста являлось «богохульство» Шевченко, якобы допущенное им во время спора с Козловским.
Дело было прекращено по распоряжению генерал-губернатора князя Васильчикова.
Шевченко разрешили остаться в Киеве сколько ему угодно, но под особым надзором жандармского полковника.
В Киеве Шевченко прожил несколько дней и переселился на Преварку.
С Преварки Шевченко ходил в город к своему старому приятелю Сотенко.
Из Киева Шевченко опять отправился в Переяславль к Козачковскому, где пробыл меньше недели, и через Конотоп отправился в Петербург.
По дороге он останавливался в Москве и в начале сентября приехал в Петербург.
Там он продолжает, через Варфоломея Григорьевича Шевченко, свои хлопоты о покупке земли, но хлопоты эти окончились неудачей.
К этому же времени относится довольно странное сватовство Шевченко на Довгополенковой.
Она была крепостной девушкой князя Лопухина и служила у Варфоломея Шевченко.
Сватанье это не удалось — Довгополенкова предпочла старому поэту молодого писаря, за которого и вышла замуж. Однако эта неудача не отбила у Шевченко охоты жениться.
Летом 1860 года, оставшись один в Петербурге, откуда разъехались на лето все его друзья, и чувствуя особенно сильную тоску одиночества, Шевченко опять задумал жениться.
Объектом опять была молодая крепостная девушка Лукерья Полусмакова.
На этот раз дело зашло дальше.
Шевченко виделся с Лукерьей, имел возможность в самом деле полюбить ее. С другой стороны, Лукерья, грамотная, более развитая и, быть может, более хитрая, чем Харита Довгополенкова, сумела понять, что Шевченко завидный жених, и приняла его предложение.
Довольно долго Тарас Григорьевич и Лукерья были в положении жениха и невесты, но в конце концов между ними произошел разрыв, причины которого, как в значительной степени и самый нравственный облик Лукерьи Полусмаковой, остались неясными.
Литературная деятельность Шевченко в последние годы не была особенно производительна.
Шевченко издал своего «Кобзаря», средства на печатанье которого дал один из южных друзей поэта Симиренко.
Сильно занимал в это время Шевченко вопрос об издании малорусского журнала.
Первая попытка осуществить эту мечту украинского литературного кружка была сделана Кулишем, хлопотавшим о разрешении ему издавать журнал «Хата». Журнал этот не был разрешен, но вскоре одному из членов кружка Белозерскому удалось добиться разрешения на издание журнала «Основа», который издавался в Петербурге в 1861-1862 годах. Малорусский кружок в Петербурге организовался в это время в «громаду», которая собиралась у одного из членов, Черненка, еженедельно.
Нечего говорить, что Шевченко играл в этой громаде выдающуюся роль. Это не удовлетворяло, однако, поэта. Он по-прежнему чувствовал одиночество и не мог подавить в себе мечты о семейной жизни. После разрыва с Лукерьей, почти накануне смерти, Шевченко задумывает новое сватовство на дочери чиновника Витовского.
На этот раз Шевченко не видел не только своей невесты, но и ее портрета.
Все сватовство шло через третье лицо — одного из приятелей Шевченко — Ткаченко.
Биограф Шевченко, Конисский, совершенно основательно считает это сватовство результатом отчаяния, в которое приводило Шевченко одиночество.
Между тем здоровье Шевченко сильно пошатнулось.
В декабре 1860 года он почувствовал себя скверно и обратился к доктору Бари. Бари обратил внимание Шевченко на серьезность болезни, не говоря всей истины, — у него начиналась водянка.
Шевченко однако мало придал значения предупреждению: не берегся, не отказался от употребления спиртных напитков.
Не покидали его и мечты об устройстве своей жизни: он продолжал хлопотать о покупке земли над Днепром и узнав, что его последняя невеста — Витовская, сосватана, поручил Ткаченко подыскать ему новую невесту.
В феврале 1861 года Шевченко уже не мог сходить с лестницы.
В это время он все еще мечтал о поездке на Украину, думая, что эта поездка его спасет.
В последние дни своей жизни Шевченко страстно ждал манифеста об освобождении крестьян. 19-го февраля когда этот манифест должен был быть подписанным, о чем по слухам знали уже все, Шевченко сильно волновался, ожидая манифеста.
Манифест, однако, не был объявлен ввиду того, что 19 февраля приходилось на масленице и опасались народных волнений.
Объявление манифеста было отложено на 4-ое марта, но Шевченко уже не удалось дождаться его. 25 февраля был день рождения и именин Шевченко.
Этот день он провел в страшных мучениях.
На следующий день Шевченко имел еще силы спуститься в свою мастерскую, но там он сейчас же упал и умер. Похоронен был Шевченко в Петербурге, но в апреле друзья его, исполняя последнюю волю поэта, перенесли его прах на родину.
Могила Шевченко находится на высокой горе, над Днепром, вблизи города Канева.
Таким образом, только после смерти удалось Тарасу Григорьевичу успокоиться над родным Днепром.
Главным пособием являются работы А. Я. Конисского: «Жизнь украинского поэта Шевченко», Одесса, 1898 (более подробно малорусское издание, печатанное в Галиции) и г-на Чалаго, «Жизнь и произведения Т. Г. Шевченко», Киев, 1882. Кроме того, нужно указать очерк г-на Маслова «Т. Г. Шевченко», 2-ое издание 1887; воспоминания о Шевченко: Юнге (дочери гр. Толстых), «Вестник Европы», 1883, 8; Усковой (жены коменданта Новопетровского укрепления), «Киевская Старина», 1889, II; А. Чужбинского, «Русское Слово», 1861 и отдельно;
Варфоломея Шевченко, «Древняя и Новая Россия», 1876, 6; Тургенева И. С. (при пражском издании «Кобзаря»). Статьи и рецензии: Белинский, «Отечественные Записки», 1842, кн. 5 (не вошла в собрание сочинений);
Григорьев А., «Время», 1861, 4; Колесса, «Зап. Науч. Тов.»; Сумцова, «Энциклопедический Словарь Брокгауза». Также в «Истории украинской лит.» Петрова, в «Истории славянских литератур» Пыпина и Спасовича.
Много материалов о Шевченко в «Записках Науковаго товариства имени Шевченко» и в «Киевской Старине». Библиография у Межова, в труде Мезьер (позднейший из указателей), специально посвящен библиографии Шевченко труд М. Комарова «Библиографический указатель материалов для изучения жизни и произведений Т. Г. Шевченко», «Киевская Старина», 1886, III, IV. H. К-а. {Половцов} Шевченко, Тарас Григорьевич — знаменитый украинский поэт. Род. 25 февраля 1814 г. в селе Моринцы, Звенигородского уезда Киевской губернии, в семье крепостного крестьянина помещика Энгельгардта.
Через 2 года родители Ш. переселились в село Кириловка, где Ш. провел все детство.
Мать его умерла в 1823-г.; в том же году отец женился вторично на вдове, имевшей троих детей. Она относилась к Тарасу сурово.
До 9-летнего возраста Ш. находился на попечении природы, да отчасти старшей сестры своей, Екатерины, девушки доброй и нежной.
Вскоре она вышла замуж. В 1825 г., когда Ш. шел 12-й год, умер его отец. С этого времени начинается тяжелая кочевая жизнь беспризорного ребенка, сначала у учителя-дьячка, затем у соседних маляров.
Одно время Ш. был пастухом овец, затем служил у местного священника погонычем.
В школе учителя-дьячка Ш. выучился грамоте, а у маляров познакомился с элементарными приемами рисования.
На 16-м году, в 1829 г., он попал в число прислуги помещика Энгельгардта, сначала в роли поваренка, затем казачка.
Страсть к живописи не покидала его. Помещик отдал его в обучение сначала варшавскому маляру, затем в Петербург, к живописных дел мастеру Ширяеву.
В праздники юноша посещал Эрмитаж, срисовывал статуи в Летнем саду, где и познакомился с земляком — художником И. М. Сошенко, который, посоветовавшись с малорусским писателем Гребенко, представил Ш. конференц-секретарю академии художеств Григоровичу, художникам Венецианову и Брюллову, поэту Жуковскому.
Эти знакомства, особенно последнее, имели огромное значение в жизни Ш., особенно в деле освобождения его из неволи.
Жуковскому сильно помогала графиня Ю. Э. Баранова, близко стоявшая ко двору. Первая попытка склонить Энгельгардта к освобождению Ш. во имя гуманности оказалась неудачной.
Брюллов отправился для переговоров к Энгельгардту, но вынес от него лишь то убеждение, «что это самая крупная свинья в торжковских туфлях» и просил Сошенко побывать у этой «амфибии» и сговориться о цене выкупа.
Сошенко поручил это щекотливое дело профессору Венецианову, как человеку более авторитетному.
Ш. радовала и утешала забота о нем высоко просвещенных и гуманных представителей русского искусства и литературы; но по временам на него находило уныние, даже отчаяние.
Узнав о том, что дело его освобождения наткнулось на упорство помещика, Ш. пришел однажды к Сошенко в страшном волнении.
Проклиная свою горькую долю, он грозил отплатить Энгельгардту и в таком настроении ушел домой на свой грязный чердак.
Сошенко сильно перетревожился за своего земляка и ждал большой беды. По свидетельству княжны Репниной, Жуковский, узнав об ужасном состоянии духа молодого человека, близком к самоубийству, написал к нему на лоскутке бумажки успокоительную записку.
Эту записку Ш. хранил у себя в кармане, как святыню, и показывал ее княжне в 1848 г. «Сговорившись предварительно с моим помещиком, — говорит Ш. в своей автобиографии, — Жуковский просил Брюллова написать с него портрет, с целью разыграть его в частной лотерее.
Великий Брюллов тотчас согласился, и портрет у него был готов. Жуковский, с помощью графа Вьельгорского, устроил лотерею в 2500 руб., и этой ценой была куплена моя свобода, 22 апреля 1838 г.». В знак особого уважения и глубокой признательности к Жуковскому, Ш. посвятил ему одно из наиболее крупных своих произведений: «Катерына». По освобождении Ш. сделался, по собственным его словам, одним из любимейших учеников-товарищей Брюллова и близко сошелся с художником Штернбергом, любимым учеником Брюллова.
Годы 1840-47 — лучшие в жизни Ш. В этот период расцвело его поэтическое дарование.
В 1840 г. вышел, под названием «Кобзарь», небольшой сборник его стихотворений; в 1842 г. вышли «Гайдамаки» — самое крупное его произведение.
В 1843 г. Ш. получил степень свободного художника; в том же году Ш., путешествуя по Малороссии, познакомился с княжной В. Н. Репниной, женщиной доброй и умной, принимавшей впоследствии, во время ссылки Ш., самое теплое в нем участие.
В первой половине 1840-х годов вышли «Перебендя», «Тополя», «Катерына», «Наймичка», «Хусточка» — крупные и художественные произведения.
Петербургская критика и даже Белинский не понимали и осуждали малорусскую литературу вообще, Ш. — в особенности, усматривая в его поэзии узкий провинциализм; но Малороссия быстро оценила Ш., что выразилось в теплых приемах Ш. во время его путешествия в 1845-47 гг. по Черниговской и Киевской губерниям. «Нехай буду мужицкий поэт, — писал Ш. по поводу отзывов критики, — абы только поэт; то мини бильше ничого и не треба». Ко времени пребывания Ш. в Киеве в 1846 г. относится сближение его с Н. И. Костомаровым.
В том же году Ш. вошел в формировавшееся тогда в Киеве Кирилло-мефодиевское общество, состоявшее из молодых людей, интересовавшихся развитием славянских народностей, в частности украинской.
Участники этого кружка, в числе 10 человек, были арестованы, обвинены в составлении политического общества и понесли разные кары, причем больше всего досталось Ш. за его нелегальные стихотворения: он был сослан рядовым в Оренбургский край, с запрещением писать и рисовать.
Орская крепость, куда сначала попал Ш., представляла грустное и пустынное захолустье. «Редко, — писал Ш., — можно встретить подобную бесхарактерную местность.
Плоско и плоско.
Местоположение грустное, однообразное, тощие речки Урал и Орь, обнаженные серые горы и бесконечная Киргизская степь…» «Все прежние мои страдания, — говорит Ш. в другом письме 1847 г., — в сравнении с настоящими были детские слезы. Горько, невыносимо горько». Для Ш. было очень тягостно запрещение писать и рисовать; особенно удручало его суровое запрещение рисовать.
Не зная лично Гоголя, Ш. решился написать ему «по праву малороссийского виршеплета», в надежде на украинские симпатии Гоголя. «Я теперь, как падающий в бездну, готов за все ухватиться — ужасна безнадежность! так ужасна, что одна только христианская философия может бороться с ней». Ш. послал Жуковскому трогательное письмо с просьбой об исходатайствовании ему только одной милости — права рисовать.
В этом смысле за Ш. хлопотали граф Гудович и граф А. Толстой; но помочь Ш. оказалось невозможным.
Обращался Ш. с просьбой и к начальнику III отделения генералу Дуббельту, писал, что кисть его никогда не грешила и не будет грешить в смысле политическом, но ничего не помогало; запрещение рисовать не было снято до самого его освобождения.
Некоторое утешение дало ему участие в экспедиции по изучению Аральского моря в 1848 и 1849 гг.; благодаря гуманному отношению к ссыльному генерала Обручева и в особенности лейтенанта Бутакова, Ш. позволено было срисовывать виды Аральского побережья и местные народные типы. Но эта снисходительность вскоре стала известна в Петербурге;
Обручев и Бутаков получили выговор, и Ш. сослан в новую пустынную трущобу, Новопетровское, с повторением воспрещения рисовать.
В ссылке Ш. близко сошелся с некоторыми образованными ссыльными поляками — Сераковским, Залеским, Желиховским (Антоний Сова), что содействовало укреплению в нем идеи «слияния единоплеменных братьев». В Новопетровском Ш. пробыл с 17 октября 1850 г. по 2 августа 1857 г., т. е. до освобождения.
Первые три года пребывания в «смердячей казарме» были очень тягостны; затем пошли разные облегчения, благодаря, главным образом, доброте коменданта Ускова и его жены, которые очень полюбили Ш. за его мягкий характер и привязанность к их детям. Не имея возможности рисовать, Ш. занимался лепкой, пробовал заниматься фотографией, которая, однако, стоила в то время очень дорого.
В Новопетровском Ш. написал несколько повестей на русском языке — «Княгиня», «Художник», «Близнецы», заключающих в себе много автобиографических подробностей (изд. впоследствии «Киевской Стариной»). Освобождение Ш. состоялось в 1857 г., благодаря настойчивым за него ходатайствам графа Ф. П. Толстого и его супруги графини А. И. Толстой.
С продолжительными остановками в Астрахани и Нижнем Новгороде Ш. возвратился по Волге в Петербург и здесь на свободе предался поэзии и искусству.
Тяжелые годы ссылки, в связи с укоренившимся в Новопетровском алкоголизмом, привели быстрому ослаблению здоровья и таланта.
Попытка устроить ему семейный очаг (актриса Пиунова, крестьянки Харита и Лукерья) не имели успеха.
Проживая в Петербурге (с 27 марта 1858 г. до июня 1859 г.), Ш. был дружески принят в семье вице-президента академии художеств графа Ф. П. Толстого.
Жизнь Ш. этого времени хорошо известна по его «Дневнику», подробно переданному его биографами нового времени (преимущественно Конисским).
В 1859 г. Ш. побывал на родине.
Тут у него возникла мысль купить себе усадьбу над Днепром.
Было выбрано красивое место под Каневом.
Ш. усиленно хлопотал о приобретении, но поселиться тут ему не пришлось: он был тут похоронен, и место это стало местом пилигримства для всех почитателей его памяти.
Отвлекаемый многочисленными литературными и художественными знакомствами, Ш. в последние годы мало писал и мало рисовал.
Почти все свое время, свободное от званых обедов и вечеров, Ш. отдавал гравированию, которым тогда сильно увлекался.
Незадолго до кончины Ш. взялся за составление школьных учебников для народа на малорусском языке. Скончался Ш. 26 февраля 1861 г. Похоронные речи напечатаны в «Основе» 1861 г. (март). Ш. имеет двоякое значение, как писатель и как художник.
Его повести и рассказы на русском языке довольно слабы в художественном отношении.
Вся литературная сила Ш. — в его «Кобзаре». По внешнему объему «Кобзарь» не велик, но по внутреннему содержанию это памятник сложный и богатый: это малорусский язык в его историческом развитии, крепостничество и солдатчина во всей их тяжести, и наряду с этим не угасшие воспоминания о казацкой вольности.
Здесь сказываются удивительные сочетания влияний: с одной стороны — украинского философа Сковороды и народных кобзарей, с другой — Мицкевича, Жуковского, Пушкина и Лермонтова.
В «Кобзаре» отразились киевские святыни, запорожская степная жизнь, идиллия малорусского крестьянского быта — вообще исторически выработавшийся народный душевный склад, со своеобразными оттенками красоты, задумчивости и грусти.
При посредстве своего ближайшего источника и главного пособия — народной поэзии, Ш. тесно примыкает к казацкому эпосу, к старой украинской и отчасти польской культуре и даже стоит в связи, по некоторым образам, с духовно-нравственным миром «Слова о Полку Игореве». Главная трудность изучения поэзии Ш. заключается в том, что она насквозь пропитана народностью; крайне трудно, почти невозможно определить, где кончается малорусская народная поэзия и где начинается личное творчество Ш. Ближайшее изучение открывает литературные источники, которыми пользовался Ш. то удачно, то неудачно.
Таким источником была поэзия Мицкевича (см. ст. г-на Колессы в «Записках Товарыства Шевченка»), отчасти Н. Маркевич (см. ст. г-на Студинского в № 24 «Зори», 1896 г.). Ш. любил Пушкина, знал многие его стихотворения наизусть — и при всем том влияние Пушкина на поэзию Ш. трудно определить за украинскими наслоениями.
Заметно влияние «Братьев разбойников» на «Варнака», влияние «Египетских ночей», «Редеет облаков летучая гряда». Есть еще одно препятствие для научного анализа Ш. — художественная цельность, простота и задушевность его стихотворений.
Его поэмы туго поддаются холодному и сухому разбору.
Чтобы определить воззрения Ш. на задачи и цели поэтического творчества, нужно обратить внимание не только на те признания, которые находятся в «Орыся моя, ниво», «Не нарикаю я на Бога», «За думою дума»; нужно привлечь еще те места, где говорится о счастье, как понимает его поэт, о славе. В особенности важны в смысле поэтических признаний все те места, где говорится о кобзаре, о пророке и о думах, как любимых детях. В большинстве случаев поэт подразумевает под кобзарем самого себя; поэтому он внес во все обрисовки кобзаря много лирического чувства.
Исторически сложившийся образ народного певца был по душе поэту, в жизни и нравственном облике которого действительно было много кобзарского.
О кобзаре Ш. говорит очень часто; реже, сравнительно, встречается пророк.
К стихотворениям о пророке тесно примыкает небольшое, но сильное стихотворение об апостоле правды.
В обрисовке пророка, в особенности в стихотворении «Неначе праведных дитей», заметно влияние Лермонтова.
Народность Ш., как и других выдающихся поэтов, слагается из двух родственных элементов — народности внешней, заимствований, подражаний, и народности внутренней, психически наследственной.
Определение внешних, заимствованных элементов нетрудно; для этого достаточно ознакомиться с этнографией и подыскать прямые источники в народных сказках, поверьях, песнях, обрядах.
Определение внутренних психологических народных элементов весьма затруднительно и в полном объеме невозможно.
У Ш. есть и те, и другие элементы.
Душа Ш. до такой степени насыщена народностью, что всякий, даже посторонний, заимствованный мотив получает в его поэзии украинскую национальную окраску.
К внешним, заимствованным и в большей или меньшей степени переработанным народно-поэтическим мотивам принадлежат: 1) малорусские народные песни, приводимые местами целиком, местами в сокращении или переделке, местами лишь упоминаемые.
Так, в «Перебенде» Ш. упоминает об известных думах и песнях — про Чалого, Горлыцю, Грыця, Сербына, Шинкарьку, про тополю у края дороги, про руйнованье Сичи, «веснянки», «у гаю». Песня «Пугач» упоминается, как чумацкая, в «Катерыне», «Петрусь» и «Грыць» — в «Черныце Марьяне»; «Ой, не шумы, луже» упоминается дважды — в «Перебенде» и «До Основьяненка». В «Гайдамаках» и в «Невольнике» встречается дума о буре на Черном море, в небольшой переделке.
Свадебные песни вошли в «Гайдамаки». По всему «Кобзарю» рассеяны отзвуки, подражания и переделки народных лирических песен. 2) Легенды, предания, сказки и пословицы сравнительно с песнями встречаются реже. Из легенд о хождении Христа взято начало стихотворения «У Бога за дверьмы лежала сокыра». Из преданий взят рассказ о том, что «ксендзы некогда не ходили, а ездили на людях». Пословица «скачы враже, як пан каже» — в «Перебенде». Несколько поговорок рядом в «Катерыне». Много народных пословиц и поговорок разбросано в «Гайдамаках». 3) В большом количестве встречаются народные поверья и обычаи.
Таковы поверья о сон-траве, многие свадебные обычаи — обмен хлебом, дарение рушников, печение коровая, обычай посадки деревьев над могилами, поверья о ведьмах, о русалках и др. 4) Масса художественных образов взята из народной поэзии, например образ смерти с косой в руках, олицетворение чумы. В особенности часто встречаются народные образы доли и недоли. 5) Наконец, в «Кобзаре» много заимствованных народно-поэтических сравнений и символов, например склонение явора — горе парубка, жатва — битва (как в «Слове о Полку Игореве» и в думах), зарастание шляхов — символ отсутствия милого, калина — девица.
Народная песня потому часто встречается в «Кобзаре», что она имела огромное значение для поддержания духа поэта в самые горестные часы его жизни. Народность Ш. определяется, далее, его миросозерцанием, излюбленными его точками зрения на внешнюю природу и на общество, причем в отношении к обществу выделяются элемент исторический — его прошлое, с элемент бытовой — современность.
Внешняя природа обрисована оригинально, со своеобразным украинским колоритом.
Солнце ночует за морем, выглядывает из-за хмары, как жених весной, посматривает на землю. Месяц круглый, бледнолицый, гуляя по небу, смотрит на «море безкрае» или «выступае с сестрой зорей». Все эти образы дышат художественно-мифическим миросозерцанием, напоминают древние поэтические представления о супружеских отношениях небесных светил.
Ветер у Ш. является в образе могучего существа, принимающего участие в жизни Украины: то он ночью тихонько ведет беседу с осокой, то гуляет по широкой степи и разговаривает с курганами, то заводит буйную речь с самим морем. Один из самых главных и основных мотивов поэзии Ш. — Днепр. С Днепром в сознании поэта связывались исторические воспоминания и любовь к родине.
В «Кобзаре» Днепр — символ и признак всего характерно малорусского, как Vater Rhein в немецкой поэзии или Волга в великорусских песнях и преданиях. «Немае другого Днипра», — говорит Ш. в послании до мертвых, живых и ненарожденных земляков.
С Днепром поэт связывал идеал счастливой народной жизни, тихой и в довольстве.
Днепр широкий, дюжий, сильный, как море; все реки в него впадают, и он все их воды несет в море; у моря он узнает о казацком горе; он ревет, стонет, тихо говорит, дает ответы; из-за Днепра прилетают думы, слава, доля. Здесь пороги, курганы, церковка сельская на крутом берегу; здесь сосредоточен целый ряд исторических воспоминаний, потому что Днепр «старый». Другой весьма обычный мотив поэзии Ш. — Украина, упоминается то мимоходом, но всегда ласкательно, то с обрисовкой или естественно-физической, или исторической.
В описании природы Украины выступают чередующиеся поля и леса, гаи, садочки, широкие степи. Из коренной психологической любви к родине вышли все сочувственные описания малорусской флоры и фауны — тополя, перекати-поля, лилеи, королева цвита, ряста, барвинка и особенно калины и соловья.
Сближение соловья с калиной в стихотворении «На вичну память Котляревському» построено на сближении их в народных песнях.
Исторические мотивы весьма разнообразны: гетманщина, запорожцы, запорожское оружие, пленники, картины печального запустения, исторические шляхи, могилы казацкие, угнетение униатами, исторические местности — Чигирин, Трахтемиров, исторические лица — Богдан Хмельницкий, Дорошенко, Семен Палий, Пидкова, Гамалия, Гонта, Зализняк, Головатый, Дмитрий Ростовский.
На рубеже между историей и современностью стоит мотив о чумаках.
Во время Ш. чумачество было еще чисто бытовое явление; позднее оно было убито железными дорогами.
В «Кобзаре» чумаки появляются довольно часто, причем чаще всего говорится о болезни и смерти чумака.
При благоприятных обстоятельствах чумаки везут богатые подарки, но иногда они возвращаются с одними «батожками». Вообще чумачество описано в духе народных песен, и местами под прямым их влиянием, что может быть наглядно выяснено соответствующими параллелями из сборников Рудченко, Чубинского и др. Солдатчина у Ш. тесно переплетается с панщиной и ныне в данной им обрисовке в значительной степени представляется архаическим явлением: в солдаты еще сдают паны, служба продолжительная; сравнительно наиболее полный и сочувственный образ солдата — в «Пустке» и в «Ну що, здавалося, слова». Поэзия Ш. очень богата религиозно-нравственными мотивами.
Теплое религиозное чувство и страх Божий проникают весь «Кобзарь». В послании до живых и ненарожденных земляков своих благочестивый поэт вооружается против атеизма и объясняет неверие односторонним влиянием немецкой науки. Как человек весьма религиозный, Ш. в теплых выражениях говорит о силе молитвы, о киевских святынях; о чудотворном образе Пресвятой Богородицы, о богомолке, постоянно выдвигает христианские принципы добра, в особенности прощение врагам.
Сердце поэта исполнено смирения и надежды.
Все это спасло его от пессимизма и отчаяния, лишь по временам, под влиянием тяжелых условий его личной жизни и жизни его родины, пробивавшихся в поэзию Ш. В тесной связи с основным религиозно-нравственным настроением поэта стоят мотивы о богатстве и бедности, о значении труда. Поэта смущает имущественное неравенство людей, нужда их, смущает и то, что богатство не обеспечивает счастья.
Его принцип — «и чужому научайтесь, и свого не цурайтесь». Поэту, однако, совсем была чужда идея искания истины и служения ей независимо от каких-либо традиций.
У Ш. обнаруживается местами узкое национально-прикладное понимание науки, местами отождествление науки с моралью и неудачное иронизирование над людьми «пысьменными и друкованными». Политические мотивы поэзии Ш., ныне большей частью устаревшие, известны по заграничным изданиям «Кобзаря» (лучшее изд. Огоновского).
Его славянофильству посвящено в «Кобзаре» немало страниц.
Сюда же примыкает стихотворение «Славянам», напечатанное в октябрьской книжке «Киевской Старины» за 1897 г. Кое-где разбросаны этнографические мотивы — о ляхах, евреях, цыганах, киргизах.
В особые группы можно выделить как мотивы автобиографические, например ценное в этом отношении послание к Козачковскому, так и мотивы об отдельных писателях, например о Сковороде, Котляревском, Шафарике, Марко Вовчке.
Все перечисленные выше мотивы поэзии Ш., за исключением двух-трех (Днепр, Украина, казаки), отступают перед основными мотивами семейно-родственными.
Семья — настоящая суть всего «Кобзаря»; а так как основу семьи составляет женщина и дети, то они и наполняют собой все лучшие произведения поэта. П. И. Житецкий, в «Мыслях о малорусских думах», говорит, что в произведениях малорусской поэзии, как школьной, так и народной, народная этика сводится главным образом к семейной морали, основанной на чувстве родства; в народной поэзии правда называется матерью ридною, а мать — правдою вирною, и в образе матери создана большая нравственная сила, как сила любви. Все эти суждения вполне применимы к поэзии Ш., которая по развитию семейно-родственных идеалов примыкает непосредственно к народной поэзии.
Арена развития семейно-родственных начал — село — обрисована весьма сочувственно.
Как в народной поэзии, у Ш. село обыкновенно рифмуется со словом весело.
Идеалом поэта было, чтобы «пустыню опановалы веселии села». Есть и «убоги села», и «село неначе погорило» — все от панщины.
Еще чаще упоминается и местами полнее описана хата — излюбленный мотив Ш. Большей частью хата лишь упоминается, обыкновенно с добавкой эпитета «белая»: «Хатки биленьки — мов диты в билых сорочках», «хатына, неначе дивчына, стоить на прыгори». В несчастных семьях хата «пусткою гние», покои немазаны, сволок немытый.
Лучшие описания хаты — в стихотворениях «Хатына» и «Вечир». Своеобразны сравнения и образы: погорелая хата — истомленное сердце, хата — славянство, хата — могила.
Молодость, молодые лета обрисованы в духе народной словесности, местами как подражание и перепев.
Дивчина входит во многие стихотворения; чаще всего описание девичьей красоты, любви, дивованья.
Отношение поэта к девушке — глубоко гуманное.
Одно из лучших стихотворений Ш. в этом отношении «И станом гнучкым» написано под влиянием известной «Молитвы» Лермонтова.
С чувством искренней горести поэт рисует падение девушки.
В «Черниця Марьяна» и «Назар Стодоля» описаны вечерницы, сговор, коровай, весилье, брак неравный по летам, брак неравный по общественному положению.
Потребность в семейной жизни отмечена во многих местах «Кобзаря». В особенности видное значение в поэзии Ш. имеют дети. В русской литературе нет ни одного писателя, у которого так много места было бы отведено детям. Причиной тому были сильные личные впечатления поэта из тяжелого его детства и его любовь к детям, подтверждаемая, помимо «Кобзаря», и многими биографическими данными, в особенности характерными воспоминаниями г-жи Крапивиной.
Незаконнорожденные дети или байструки встречаются на многих страницах Кобзаря, как темное пятно крепостного быта. Семейные отношения выражены в обрисовке матери вообще, отношений между матерью и сыном, отношений между матерью и дочерью.
Повсеместно рассеяно много народно-поэтических элементов, частью как результат прямого заимствования из народной поэзии, частью как наблюдение над живой действительностью.
Отношение отца к сыну в «Сотнике» построено на несколько исключительном мотиве любви к одной и той же женщине.
Один из самых излюбленных мотивов Ш. — покрытка.
У Ш. был предшественник, касавшийся этого мотива — Г. Ф. Квитка.
В народной поэзии покрытка встречается редко, кое-где в песнях, да и то большей частью мимоходом и описательно.
Ш. принадлежит заслуга обстоятельного изучения социальных условий, порождавших при крепостничестве покрыток, и заслуга изображения их не только художественного, но и гуманного.
Поэт не жалел темных красок при описании горемычной доли покрытки, местами не без крупных преувеличений.
В действительности «покрывание» сходило для девиц легче, при значительной снисходительности общественного мнения (о покрытках, как бытовом явлении, см. заметку Фон-Носа в «Киевской Старине» за 1882 г., III, 427-429). Большим сочувствием Ш. пользовались также наймички.
Целая поэма, лучшее произведение Ш., посвящено наймичке и получило такое заглавие.
Если бы Ш. не написал ни одной строчки, кроме «Наймычки», то этой поэмы было бы достаточно, чтобы поставить его во главе малорусской литературы и в один ряд с наиболее крупными славянскими гуманитарными поэтами.
В то время как народная поэзия оставляет без внимания старость, Ш. с любовью относится к старикам и старухам — бедным вдовам.
Таково симпатичное изображение деда, вспоминающего о молодости, деда в семейной обстановке, с внуками, старого кобзаря Перебенди.
Образ смерти в стихотворении «По-над полем иде» и в «Невольнике» в виде косаря — образ традиционный, стоящий в близкой связи с произведениями поэзии и искусства как южнорусских, так и западноевропейских.
Стихотворение это, при всем том, отличается в высшей степени своеобразным, чисто украинским характером, как образцовая национальная обработка широкого международного культурного мотива.
Изучение Ш., как живописца, представляется трудным делом, по разбросанности и малой доступности его произведений, лишь случайно и в очень малом числе попадавших на выставки.
Большая часть рисунков Ш. хранится в Чернигове в музее Тарновского.
Издано очень немногое и в отрывочной форме. Исследований и описаний мало (Шугурова, Русова, Горленко, Кузьмина, Гринченко); исследования кратки, касаются частных вопросов; еще недавно, в декабре 1900 г., г-н Кузьмин небезосновательно жаловался, что о Ш., как художнике, «почти ничего не говорилось». Мнения о Ш., как рисовальщике, значительно расходятся.
Так, г-н Кузьмин говорит, что «Шевченку по справедливости может быть приписана слава едва ли не первого русского офортиста в современном значении этого слова». Еще ранее Сошенко усматривал в Ш. живописца не последней пробы. Иначе смотрит г-н Русов (в «Киевской Старине», 1894 г.). По его мнению, Ш. в живописи был лишь «фотографом окружающей природы, к которой и сердце его не лежало, и в создании жанра он не пошел дальше ученических проб, шуток, набросков, в которых, при всем желании найти какую-либо художественную идею, мы уловить ее не в состоянии, до такой степени неопределенна композиция рисунков». И Кузьмин, и Русов признают в живописи Ш. несоответствие ее поэтическим его сюжетам, но в то время как г-н Русов усматривает в этом недостаток, г-н Кузьмин, напротив, видит достоинство.
Чтобы определить значение Ш., как живописца и гравера, нужно оценить его произведения в совокупности и с разных исторических точек зрения, не подгоняя их под то или другое излюбленное требование.
Ш. заслуживает изучения как сила, отразившая на себе настроение эпохи, как ученик определенных художественных течений.
Кто пожелает ознакомиться обстоятельно со школой Брюллова и выяснить его влияние, тот некоторую долю ответа найдет в рисунках и картинах Ш. Кто пожелает изучить влияние в России Рембрандта, тот также не сможет обойти Ш. Он относился к искусству с глубокой искренностью; оно доставляло ему утешение в горькие минуты его жизни. Рисунки Ш. имеют немалое значение для его биографии.
Есть рисунки, взятые прямо из окружавшей поэта бытовой обстановки, с хронологическими датами.
Распределенные по годам (что сделано уже отчасти г-ном Гринченко во 2 т. каталога музея Тарновского), рисунки в совокупности обрисовывают художественные вкусы и стремления Ш. и составляют важную параллель к его стихотворениям.
Кроме автобиографического значения, рисунки Ш. имеют значение историческое.
Одно время поэт, по поручению киевской археографическое комиссии, срисовывал малорусские памятники старины в Переяславле, Субботове, Густыни, Почаеве, Вербках, Полтаве.
Тут находятся рисунки домика Котляревского, развалин Густынского монастыря до исправления, места погребения Курбского и др. В настоящее время историческую ценность имеют многие жанровые рисунки.
Таков, например, рисунок «В былое время» (в собрании С. С. Боткина в СПб.). На рисунке изображено наказание шпицрутенами, печальная «зеленая улица». Приговоренный к наказанию сбросил сорочку; у ног его валяются снятые тяжелые железные кандалы.
Перед ним тянется длинный ряд его невольных палачей.
Вблизи ведро, должно быть, с водой. Вдали на горе очертание крепости.
Это — правдивая страница из истории русского быта. Вспоминая однажды, в конце своей жизни, солдатчину, Ш. достал из альбома этот рисунок и дал своему ученику Суханову такое пояснение его, что тот тронут был до слез, и Ш. поспешил утешить его, сказав, что этому зверскому истязанию наступил конец. Историческое значение имеет ныне и бытовой в свое время рисунок «Товарищи», изображающий тюремную камеру с двумя скованными арестантами, причем железная цепь идет от руки одного арестанта к ноге другого — превосходная иллюстрация к книге А. Ф. Кони о докторе Гаазе. Характерно обрисована вся тюремная обстановка.
Есть еще одна сторона в рисунках Ш., весьма любопытная — этнографическая.
Если разобрать многочисленные рисунки Ш. с фольклорными целями, то в итоге получится ценная этнографическая коллекция.
Так, для ознакомления с постройками могут пригодиться старинное здание в украинском селе, комора в Потоке, батьковская хата; для ознакомления с костюмами — ярмарка, девушка, рассматривающая рушник, женщина в намитке, выходящая из хаты, «коло каши» (четыре крестьянина едят под вербой кашу из казанка), «знахарь» в костюме, характерном для крестьян Киевской губернии, «старосты» в интересный момент подачи невестой рушников и многое др. Для малорусского жанра старого времени интересны рисунки чумаков в дороге среди курганов, бандуриста, деда у царины, пасечника, волостного суда («судня рада») с подписью: «отаман сбира на село громаду, колы що трапытця незвычайне, на раду и суд. Громада, порадывши и посудывши добре, расходится, пьючи по чарци позвовои» и др. В этих рисунках Ш. является достойным современником Федотова.
Ограниченное местное значение имеют многочисленные рисунки среднеазиатской природы — той пустынной, степной обстановки, среди которой Ш. вынужден был влачить свою жизнь: бедная природа, песчаные бурханы, скалистые берега рек, редкие кустарники, группы солдат и татар с верблюдами, магометанские кладбища.
Рисунки этого рода, сохранившиеся в значительном количестве и большей частью прекрасно исполненные, могут послужить хорошей иллюстрацией к некоторым горестным стихотворениям Ш. из первых тягостных лет его ссылки.
Картин Ш. масляными красками очень мало; Ш. лишь изредка прибегал к кисти. Судя по обстоятельному каталогу г-на Гринченко, в богатом собрании Тарновского в Чернигове (свыше 300 №№ ) находятся всего лишь четыре картины Ш. масляными красками — «Катерына», «Голова молодого человека», «Портрет княгини Репниной» и «Кочубей». Г-н Горленко в «Киевской Старине» за 1888 г. указывает еще на три картины Ш. масляными красками — «Пасечник», портрет Маевской и собственный портрет.
В Харькове, в частном музее Б. Г. Филонова, находится приписываемая кисти Ш. большая картина «Спаситель», высотой аршина два и шириной полтора.
Работа чистая, краски свежие, отлично сохранившиеся, но стиль чисто академический.
Христос изображен по пояс, в профиль, со взором, обращенным на небеса.
В музее искусств и древностей харьковского университета находится небольшая картина Ш., написанная на холсте масляными красками, с надписью белой краской: «Та нема гирше так никому, як бурлаци молодому». На картине поясное изображение пожилого малоросса, с небольшими усами, без бороды и без бакенбард.
Улыбка на лице не отвечает надписи.
Фон картины почти совсем черный.
Заметно влияние Рембрандта, которого Ш. рано полюбил.
По словам В. В. Тарновского, Ш. в академии называли русским Рембрандтом, по существовавшему тогда обыкновению давать наиболее даровитым ученикам имена излюбленных художников-образцов, с манерой которых работы этих учеников имели наиболее сходства.
В офортах Ш. обнаруживаются характерные черты работ великого голландца: те же неправильные, пересекающиеся в самых разнообразных направлениях штрихи — длинные, частые — для фонов и затемненных мест, мелкие, почти обрывающиеся в точки в местах светлых, причем каждая точка, каждый мельчайший завиток, являются органически необходимыми, то как характерная деталь изображаемого предмета, то для усиления чисто светового эффекта.
В последнее время рисунки Ш. случайно попадали и на выставку гоголевско-жуковскую в Москве в 1902 г., и на выставку XII археологического съезда в Харькове в 1902 г., но здесь они терялись в массе других предметов.
В Харькове были выставлены две гравюры Ш. 1844 г. — «Судня рада» и «Дары в Чигирине», обе из коллекций профессора М. М. Ковалевского в Двуречном Куте, Харьковского уезда. В печати неоднократно было высказано пожелание (например, г-ном Горленко в «Киевской Старине» за 1888 г.), чтобы все рисунки и картины Ш. были воспроизведены и изданы в форме собрания, что весьма пригодилось бы и для истории русского искусства, и для биографии Ш. Литература о Ш. весьма велика и очень разбросана.
Все вышедшее до 1884 г. указано в «Показчике новой украинской литературы» Комарова (1883) и в «Очерках истории украинской литературы XIX столетия» профессора Петрова, 1884 г. Издано много воспоминаний о Ш. (Костомарова, Чужбинского, Чалого, Юнге, Тургенева и др.), много биографий (лучшие — М. К. Чалого, 1882 г., и А. Я. Конисского, 1898 г.), много популярных брошюр (лучшие — Маслова и Ветринского), много критических разборов отдельных произведений (например, Франко о «Перебенде», Кокорудзы о «Послании»). Ежегодно февральская книжка «Киевской Старины» приносит исследования и материалы о Ш., иногда новые и интересные.
В Львове много лет уже работает научное общество («Товарыство») имени Ш., в изданиях которого находят место ценные исследования о Ш., например исследование г-на Колессы о влиянии Мицкевича на Ш. И в других галицко-русских периодических изданиях разбросано немало статей о Ш., иногда оригинальных по точке зрения, например ст. Студинского об отношении Ш. к Н. Маркевичу в «Зоре» за 1896 г. Как исторические, так и публицистические издания дают место статьям о Ш.; так, в «Вестнике Европы» напечатаны воспоминания Юнге, в «Русской Старине» — письма Жуковского к графине Барановой по поводу выкупа Ш. из неволи, в «Неделе» за 1874 г. (№ 37) — статья о Ш., в дополнение к лекциям профессора О. Ф. Миллера по истории новейшей литературы.
В лучших общих курсах (например, «Очерках» профессора Н. И. Петрова) Ш. отведено много места. В разных провинциальных газетах и литературных сборниках разбросаны статьи о Ш., иногда не лишенные интереса, например ст. Конисского о море в стихотворениях Ш. в № 30 прекратившегося одесского изд. «По морю и суше» за 1895 г., сведения о народных преданиях или мифах о Ш. в «Харьковских Ведомостях» за 1894 г., № 62 и др. Полные издания «Кобзаря» — заграничные (лучшее — львовское, в 2 т., под редакцией Огоновского).
В России все издания «Кобзаря» сокращенные, с пропуском резких политических стихотворений.
История изданий «Кобзаря» указывает на чрезвычайно быстрое его распространение в новейшее время, в зависимости от развития образования.
Первое издание (Мартоса) вышло в 1840 г. Через 4 года появилось 2-е издание «Кобзаря», куда вошли уже «Гайдамаки». Третье издание вышло в 1860 г., после возвращении поэта из ссылки.
Оно появилось благодаря материальной поддержке со стороны известного сахарозаводчика Киевской губернии Платона Симиренко.
Это издание встретило в Петербурге очень сильные препятствии со стороны цензуры и только благодаря заступничеству министра народного просвещения Ковалевского увидело Божий свет. В 1867 г. появляется «Чигиринский торбанист-певец» (4 изд. «Кобзаря»). В том же году Кожанчиков издает сочинения Ш. в двух томах, содержавших в себе 184 пьесы. Через два года вышло 6-е издание Ш. С тех пор в продолжение 14 лет (1869-83) стихотворения Ш. не издавались в России, но выдержали в самое короткое время (1876-81) четыре издания в Праге и Львове. 7-е издание (1884) «Кобзаря» Ш. появилось в Петербурге.
С этого времени «Кобзарь» выдержал более 7 изданий в значительном числе экземпляров (одно изд., например, в 60 тыс., другое в 20 тыс. и т. д.). Из отдельных произведений Ш. в большом количестве (50 тыс. экз.) издана была «Наймичка» (Харьков, 1892). Н. Сумцов. {Брокгауз} Шевченко, Тарас Григорьевич (Chevtchenko); писатель, живописец и гравер; из крепостных помещика Энгельгардта; род. 25 февр. 1814 г. в селе Марни Звенигородского уезда Киевской губернии.
Оставшись сиротой, служил сперва «козачком» y своего помещика; a во время его отсутствия копировал картины, украшавшие стены его дома, за что и был жестоко «выпорот» барином; но затем отдан в ученье цеховому мастеру в С.-Петербург.
Здесь в нем приняли участие К. П. Брюллов, Жуковский и В. И. Григорович.
Брюллов написал портрет Жуковского, который был разыгран в 2400 рублях, и на эти деньги Шевченко выкуплен на волю 22 апр. 1838 г. В 1830 г. он получил 2-ю серебряную медаль за натурный рисунок, a в 1844 г. звание свободного художника.
Он умер в С.-Петербурге 26 февраля 1861 г. и похоронен в Каневе.
Гравированием офортом Шевченко занимался в академии в 1844 г. и в 1859-1860 гг.; в 1859 г. он избран за две гравюры в назначенные.
Почти полное собрание его офортрв (всего 27 листов) находится в коллекции В. В. Тарновского (в Киеве), который и издал в 1891 г. с них альбом фототипий, в уменьшенном виде. 1. Портрет Шевченко в молодых годах; он рисует при свечке.
На бумаге надпись: «Т. Шевченко». 2. Он же, совсем лысый: «Т. Шевченко 1860». В 1-х отпеч. на груди нашита большая буква Ш; фон весь зачерчен рулеткой; во 2-х канифольная чернота с сюртука и с фона счищена; фон затенен чертами только слева; буква Ш уничтожена; на правом виске пригравирована прядь волос. 3. Он же, совсем лысый; голова слегка наклонена вниз, влево: «Т. Шевченко 1860»; в 1-х кругом головы темный фон; слева как будто набрызгано чернилами; во 2-х тень слева уничтожена; голова и лицо пройдены иглой. 4. Он же, в высокой шапке; в восьмиугольнике; видна вся правая рука: «Т. Шевченко 1860». 5. Такой же портрет в шапке и шубе; рук не видно: «1860 | Шевченко», и еще в круге буква: «Т». 6. «Федор Антонович Бруни. — Тарас Шевченко 1860»; последняя подпись навыворот. 7. Портрет Горностаева; по грудь, 3/4 вправо; в сюртуке, застегнутом на одну пуговицу; фон справа слегка затенен.
Без подписи. 8. «Барон Петр Карлович Клодт. | 1861 Т. Шевченко». Эта подпись сделана навыворот. 9. «Граф Федор Петрович Толстой. | Т. Шевченко 1860 (навыворот). | На память, 22 Августа 1858 года». 5.7 х 4.2. 10-15. В 1844 г. Шевченко издал 1-й и единственный выпуск «Живописной Украйны», состоящий из следующих шести листов [В состав издания входят следующие предметы: 1. Виды по красоте, или по историческим воспоминаниям примечательные: храмы, укрепления, курганы и все, что время пощадило. 2. Народный быт настоящего времени, обычаи, обряды, поверья, суеверия, сказки и песни. 3. Исторические важнейшие события от Гедимина до уничтожения гетманства и краткое описание картин на языках южнорусском и французском.
В 1845 году выйдут картины следующие: 1-е. Виды: Чигирин, Суботове, Батурин, Покровская Сечевая церковь. 2-е. Похороны молодой (невесты) ой ходыв чумак сим рик по дону (песня); перезва (свадебный обряд) и жныва — 3-е. Иван Пидкова в Львове, Сава Чалый, Павло Полуботок в Петербурге, Семен Палии в Сибири. — Цена за 12 картин 5 рублей серебром.]: 1) «Судня рада — 1844 Тарас Шевченко — Отоман сбира;… reconciliation»; 2) «Дары в Чигрыни 1649 року. — Т. Шевченко 1841. — Из Царяграда… du tzar de Moscovie»; 3) «Старосты — les starostis Шевченко 1844 — покохавшись…. de ses propres mains»; 4) «Выдубецкий Монастырь y Кыеви — Vue du Monastere de Widoubetck a Kiev — Шевченко 1844»; 5) «Казка… Шевченко 1844 — A видкиля… истинно Лубенский»; 6) «У Кыеви — 1844 Шевченко»; ландшафт, берег Днепра.
Есть экземпляры печатанные на китайской бумаге. 16. Нищий на кладбище: «Т. Шевченко 1859». Есть плохие отпечатки с перевода на камень. 17. Две хохлушки: «Т. Шевченко 1858»; есть отпеч. на китайской бумаге. 18. Верба; справа видна сидящая фигура: «Т. Шевченко 1859». 19. Лес: «грав. Т. Щевченко 1829. — М. Лебедев 1836». Есть отпечатки на китайской бумаге*. 20. Дуб: «грав. Т. Шевченко 1860. — А. Мещерский 1860». 21. Купающаяся Вирсавия: «Карл Брюлов 1831 — Грав. Т. Шевченко 1860». Оригинальная картина, не совсем конченная, находится в Галерее К. Т. Солдатенкова.
Есть отпечатки, деланные с перевода на камень, с подписью: «Доэволено цензурою Литография А. П. Червякова». 22. Спящая женщина, с полуоткрытою грудью: «1859. Т. Шевченко». Есть отпечатки с перевода на камень. 23. Спящая одалиска, почти совсем нагая: «Т. Шевченко 1860»; в овале. 24. В шинке — три фигуры: «И. Соколов. — Грав. Т. Шевченко 1859». Во 2-м состоянии доски прибавлена надпись: «Ой Встань Хардку, ой встань батьку — просят тебя люде». 25. Святя семья, с эскиза Мурильо, гравир.
Т. Шевченко 1858. 26. Притча о виноградном саде, с картины Рембрандта, в Эрмитаже; гравир.
Т. Шевченко 1858. 27. Король Лир; он идет со своим шутом к морю, во время грозы: «Т. Шевченко». Шевченко сделал еще три копии с гравюр Рембрандта (вернее сказать, с базановских копий с Рембрандта): a) Rembrandt au sabre (Ba. № 23); б) Lazarus Klap (Ba. 171); и в) Polonais portant sabre et baton (Ba. 141). Плохие копии. Подарены мне Я. П. Полонским.
Есть y меня еще маленький ландшафт, который я получил за работу Шевченки, — но подлинность его более чем сомнительна.
Что же касается до гравюры к «Цыганам» Пушкина, которую тоже приписывали Шевченке, то она оказалась работой К. Афанасьева; см. его имя в Словаре № 456. {Ровинский} Шевченко, Тарас Григорьевич (1814-1861) — крупнейший украинский поэт, художник и политический деятель, гениальный выразитель революционных стремлений беднейших и наиболее угнетенных слоев крестьянства эпохи острейшего кризиса феодально-крепостнического строя. Ленин характеризовал Ш., «как великого украинского писателя», «великого творца живого украинского слова, лучшего представителя его литературы». «Ш. тем велик, — писал о нем Герцен, — что он совершенно народный писатель, как наш Кольцов; но он имеет гораздо большее значение, чем Кольцов, т. к. Ш. также политический деятель и борец за свободу». Эпоха, к которой принадлежал Ш. и которая так замечательно рельефно отражена в его гениальных художественных произведениях, есть эпоха 30-50-х гг. 19 в., когда экономическое развитие все больше втягивало Россию на путь капитализма, когда старые формы крепостнического хозяйства рушились безвозвратно, когда все очевиднее становились гнилость и бессилие крепостной России, а крестьянские «бунты», возрастая с каждым десятилетием, заставили царское помещичье правительство взяться за реформы.
Ш. выступил как великий художник-революционер в самую мрачную пору в истории крепостнически-рабского уклада — в николаевское время. На Украине положение трудящихся еще более ухудшалось жесточайшим национальным угнетением.
Украинский язык, украинская культура находились под безусловным запрещением.
Десятки миллионов бедноты были обречены на темноту, забитость, нищету и каторжный труд. Как колонизаторы выступали здесь русские помещики, капиталисты, многочисленнейший государственный аппарат и бюрократия, армия, полиция, жандармерия, православная церковь, десятки тысяч держиморд и палачей, расставленных по всем городам и селам, которые вместе с украинскими, польскими помещиками и промышленниками доводили социальный и национальный гнет трудящихся масс Украины до неслыханных размеров. «И, если, — говорит Ленин, — века рабства настолько забили и притупили крестьянские массы, что они были неспособны во время реформы ни на что, кроме раздробленных единичных восстаний, скорее даже «бунтов», не освещенных никаким политическим сознанием, то были и тогда уже в России революционеры, стоявшие на стороне крестьянства и понимавшие всю узость, все убожество пресловутой «крестьянской реформы», весь ее крепостнический характер». К числу этих крайне немногочисленных тогда революционеров принадлежит и Ш. В своей литературно-общественной деятельности Шевченко выступает одним из наиболее последовательных, наиболее непримиримых, наиболее глубоких выразителей лозунгов крестьянской революции, мужественным и смелым бойцом за свержение монархии и власти помещиков, за уничтожение всех крепостнических и кабальных приемов эксплуатации.
Пламенные произведения Ш. вдохновляли крестьянское движение, все возраставшее накануне реформы 1861. В то время когда старые дворянские элементы от оставшихся в живых декабристов и вплоть до Герцена оказываются почти сплошь увлеченными потоком идущего сверху «обновления», Ш., наряду с другими немногочисленными революционерами 40-50-х гг., боролся за то, чтобы поднять угнетенные крестьянские массы на социальную революцию, создать общество свободных и равноправных мелких крестьян, общество «без холопа и без пана». Историческую роль Ш. нельзя отделить от его личной судьбы: во всей плеяде великих бойцов революционного фронта Ш. выделяется твердостью воли, непреклонной верностью своим убеждениям, пронесенным через величайшие испытания. «Я по плоти и по духу, — писал в одном из своих писем Ш., — сын и родной брат нашего горемычного народа; то как же соединить себя с собачьей панской кровью?». Родился Ш. в с. Моринцах Звенигородского уезда Киевской губ. в бедняцко-батрацкой семье помещика Энгельгардта. «За что — не знаю, — говорит Ш., — называют хату в роще тихим раем: я в хате мучился когда-то, мои там слезы пролились, первые слезы. Я не знаю, есть ли на свете лютое зло, которое не жило бы в той хате. Меня там пеленала мать и, пеленая, пела, свою тоску переливала в свое дитя; в той роще, в той хате, в «раю», я видел ад… Там неволя, работа тяжкая.
Там мою добрую мать, еще молодую, нужда и труд положили в могилу; там отец, плача с детьми (а мы были малые и голые), не вытерпел злой судьбы, умер на панщине…, а мы расползлись между людьми, как мышенята». В раннем детстве уже тяжелая жизнь по найму: он «носит воду», «наймитует» у более заможных односельчан, пасет общественных овец, позже — батрак у попа, «попыхач», и все это время мальчик ищет, кто бы его мог научить искусству рисования, к которому чувствует все большее влечение и способность.
Ш. секут розгами за, рисование ночью, над ним всячески издеваются, беспощадно эксплуатируют.
Уже и тогда волнует юношу-Ш. мысль: «почему бы и нам, невольникам, не быть людьми свободными?». В начале 1831 Ш. вместе с Энгельгардтом как лакей последнего попадает в Петербург, где барин отдает его в «аренду» на 4 г. в обучение мастеру-кулаку Ширяеву.
Прячась от своего хозяина, Ш. во. время зарисовки одной из статуй в Летнем саду знакомится с художником Сошенко, который вводит талантливого юношу в кружок художника К. Брюллова.
Усилиями Брюллова и поэта В. А. Жуковского Ш. выкупают у помещика (1838). Он получает высшее художественное образование, становясь человеком высокого для своего времени культурного уровня.
Ко времени пребывания его в Академии художеств относятся и первые из дошедших к нам его поэтические произведения (1838 — «Причинна», «Витре буйный», «Тече вода в сине море», «Котляревскому» и др.). В мае 1840 выходит первая книга его стихов «Кобзарь» (первое издание), содержащая: «Думи мои», «Перебендя», «Тополя», «До Основяненка», «Думка», «Іван Підкова», «Тарасова ніч», «Катерина»). Присяжные критики монархических, реакционных петербургских журналов насмешками встретили первые литературные попытки «мужицкого поэта». Но Ш. упорно продолжает начатую им литературную деятельность именно в «мужицком духе»: «Называют меня энтузиастом, — писал Ш., — сиречь дураком.
Пусть я буду и мужицкий поэт, лишь бы только поэт, мне больше ничего и не нужно!». Поэт так разрешает проблему своего поэтического творчества: с одной стороны — поэзия дворянских салонов, «султан», «паркет», «шпоры», с другой — «громада в сермягах» с ее «мертвым (т. е. мужицким) словом». В конце декабря 1841 выходит историческая поэма Ш. — «Гайдамаки». Крайне враждебно оценили дворяне уже эти ранние его произведения: «Сочинения Шевченки — «Гайдамаки», «Тарасова ночь», — писал предводитель дворянства Каневского уезда, — хотя и позволены цензурой, но заключают в себе рассказы, дышащие неумолимой ненавистью к нашему дворянству и притом резко. изображают картины гайдамацкой резни, что именно в наших сторонах, где народ и сам по сю пору сохраняет предания этих кровавых событий, крайне опасно для дворянства и всех других сословий общества, ибо народ, видя в них исключительно только изображения мести, резни, кровопролития, — побуждается к тому, чтобы повторить эти дела, столь прославляемые». В 1842 Ш. пишет на русском языке драму «Никита Гайдай», поэму «Слепая», на украинском языке — поэму «Гамалия»; рисует масляными красками большую картину «Катерина», а также выступает впервые как художник-иллюстратор.
Весной 1843, после почти 15-летнего отсутствия, Ш. приезжает снова на Украину, посещает родные места, снова видит страшные картины батрацко-крепостного ада и, возвратясь в Петербург, дает ряд новых высокопоэтических произведений («Сова», «Чигирин», «Чого мені тяжко», «Пустка», «Гоголю»), среди которых мы находим шедевр убийственной критики современного ему государственного строя, острейшую политическую сатиру на бюрократическую монархию — «Сон» (июль, 1844). В Петербурге Ш. сближается с подпольным кружком польских революционеров, с наиболее радикальными петрашевцами (Момбелли), зачитывается революционной нелегальной литературой и изучает французский язык, мечтая «удрать» за границу.
В марте 1845 Ш. опять приезжает на Украину и пишет ряд своих выдающихся произведений («Еретик», «Великий Льох», «Суботтов», «Кавказ», «Послание», «Холодний Яр», «Давидові псалми», «Заповіт» и др.). Сам Ш., как об этом рассказывают современники, нередко выступает как непосредственный агитатор среди угнетенного крестьянства, пытаясь поднять «закованных невольников» к революционному восстанию.
В Киеве на Подоле, на Куреневке, в селе Марьинском, в Переяславе, в Вьюныщах, выступая перед крестьянами и городской «голытьбой», он нещадно бичует царских опричников, разоблачает трусость и подлость украинских панов — «патриотов», пресмыкающихся перед царизмом, беспощадно эксплуатирующих своих «земляков»крестьян.
Ш. поднимается теперь во весь свой рост не только как блестящий художник, но и как пламенный политический боец. В то время как в своих ранних произведениях Ш., в поисках выхода из окружающего его крепостного ада, идеализировал крестьянские движения прошлых веков, часто обращался к картинам прошлого, прославляя под влиянием буржуазно-помещичьей историографии козацко-старшинский уклад и даже гетманов, — в дальнейшем он все больше освобождается от этих националистических представлений, все глубже подходит к пониманию классовой сути гетманщины и козатчины.
Клеймя своих земляков «панов лукавых», разоблачая и высмеивая их увлечение украинским прошлым, Ш. безжалостно развенчивает и вождей «козацкой славы». 5 апреля 1847 отряд жандармов арестовывает Ш. у «въезда в Киев» (вследствие донора на Кирилло-Мефодиевское братство, к левому, «неумеренному» крылу которого примыкал Ш.), и генерал-губернатор под строжайшим караулом отправляет его из Киева в Петербург в знаменитое III Отделение секретной царской канцелярии.
Андруский, привлеченный по делу Кирилло-Мефодиевского братства, при допросе показал: «В Киеве Славянское общество имеет две главы: Костомарова и Шевченко, из которых первый принадлежит к умеренной партии, а второй — к неумеренным, что главное правило Шевченко: «кто предан государю — тот подлец, а кто борется за свободу — тот благородный человек»». Шеф жандармов в докладной записке Николаю I подчеркивал, что Ш. «сочинял стихи на малороссийском языке самого возмутительного содержания.
В них он то выражал плач о мнимом порабощении и бедствии Украины, то с невероятной дерзостью проливал клеветы и желчь на особ императорского дома…». Во время пребывания в каземате III Отделения, Ш. в апреле — мае 1847 пишет ряд новых стихотворений («За байраком байрак», «Мені однаково», «В неволі тяжко», «Не спалося, а ніч як море» и др.), в которых он разоблачает предательскую роль украинских старшин и гетманов, изливает свой гнев на душителей народа — помещиков, особенно своих «землячков», грустит о том, что не окончил начатого им дела — освобождения «невольничьих работящих рук». 30/V 1847 был объявлен «высочайший» приговор: «Художника Ш. за сочинение возмутительных и в высшей степени дерзких стихотворений, как одаренного крепким телосложением, определить рядовым в Оренбургский отдельный корпус, поручив начальству иметь строжайшее наблюдение, дабы от него ни под каким видом не могло выходить возмутительных и пасквильных сочинений». Николай I к этому приговору собственноручно добавляет: «под строжайший надзор с запрещением писать и рисовать». Десять лет (1847-57) крепости, каторги николаевской солдатчины и далекой Закаспийской ссылки за семь лет напряженной работы — такова плата, которую получил Ш. за то, что поднял знамя борьбы за социальное и национальное освобождение.
Несмотря на запрещение и режим палочной дисциплины Ш., постоянно прячась от «бдительнейшего надзора», все же продолжает писать и рисовать.
В продолжение 1848-50 им написаны выдающиеся по своей силе и революционному размаху произведения: «Княжна», «Іржавец», «Козачковському», «Москалева криниця», «Варнак», «Царі», «Титарівна», «Марина», «Між скалами ненае злодій», «І виріс я начужені», «Чумак», «Сотник», «Петрусь», «Як-би ви знали, паничі», «Бувае в неволі іноді згадаю» и большое количество мелких, но очень важных с точки зрения идейно-художественного развития поэта стихотворений.
В ссылке Ш. написал также несколько повестей на русском языке; среди них особенно замечательны: «Музыкант», «Несчастный», «Капитанша», «Художник», «Прогулка с удовольствием и не без морали», которые помимо глубокого биографического интереса имеют также громадное историко-литературное значение, давая неприкрашенную картину разгула крепостничества, «благородного» офицерства и бюрократии.
В ссылке Ш. подвергается в 1850 новому аресту за «нарушение запрещения писать и рисовать». Ген. Обручев распорядился отправить Ш. в Орск «по этапу под строжайшим караулом, назначая от. станицы до станицы одного унтер-офицера и не менее 3-х рядовых». Все отобранные во время обыска бумаги и письма были отправлены в Петербург; о «деле» были немедленно уведомлены шеф жандармов, военный министр и другие сановники.
Более полугода просидел Шевченко в Оренбургской, Орской и Уральской тюрьмах и наконец в октябре 1850 был привезен под строжайшим караулом для продолжения ссылки в Новопетровское укрепление, «незамкнутую тюрьму», заброшенное поселение на Мангышлакском п-ове, на берегу Каспийского моря. За период 1850-57 нам известно лишь одно маленькое стихотворение всего лишь в восемь строк — отклик заключенного «политического преступника» на Севастопольскую войну, но сколько гнева и революционного возмущения слышится в этих строках: «Опять потекла мужицкая кровь… Венчанные палачи, как псы голодные из-за кости, грызутся снова». В 1857 Ш. по амнистии освобождается наконец из ссылки, оставаясь и дальше под «строжайшим надзором» полиции.
Годы, проведенные в крепости, сблизили Ш. с выдающимися революционерами — политическими ссыльными (Сераковский и др.), еще более обострили его ненависть к современному ему строю, углубили революционное содержание его творчества.
Так, Ш. пишет свои мощные, напоенные революционным гневом произведения «Неофіт», «Юродивый», «Доля», «Муза», «Слава», «Окуют царей ненасытных в железные цепи и их «славных» оковами ручными окрутят и осудят неправедных судом своим правым!», — такова основная идея этих его стихотворений.
Возвратясь наконец в Петербург (1858), Ш. сближается с кружком русской революционной демократии, возглавленной Чернышевским, с польскими революционерами, готовящими почву для нового восстания (Сераковский).
Во время своей последней поездки на Украину (1859), он снова был арестован за убеждения крестьян в том, что «не нужно ни царя, ни попов, ни панов» и был выслан в Петербург с запрещением дальнейшего въезда в пределы Украины как «лицо, скомпрометировавшее себя в политическом смысле». По возвращении в Петербург Шевченко дает ряд новых поэтических произведений: «Марія», «Осіі гл. XIV», «Молитвы», «Гимн. Черненчий», «Світе ясный», «Саул», «О люде-люде небораки», «Бували войни і військові свари» и мн. др. Проповедь восстания и мести против угнетателей принимает теперь характер лозунгов революционного трибуна.
Верный до конца своим революционным убеждениям, несгибаемый и непреклонный, окруженный бешеной ненавистью, дикой злобой, бесшабашным потоком лжи и клеветы, постоянными преследованиями, сошел Ш. в могилу.
Вначале тело Ш. похоронено было в Петербурге, позже (май 1861) перевезено согласно его поэтическому завещанию на Украину, где и погребено в Каневе на горе, возвышающейся над Днепром.
Вскоре предводитель дворянства Горват принужден был сообщить киевскому генерал-губернатору: «К могиле Ш., которого по внушению его друзей простонародье стало почитать пророком, а каждое его слово заветом для народа, — стекается множество посетителей и распространилась молва о надеждах крестьян в будущем завладеть безвозмездно помещичьей землей; о зарытых в могиле над прахом Ш. священных ножах; о том, что вскоре настанет час, когда по-прежнему будут резать панов, чиновников и духовенство, скрывающих права народа». Так и после смерти имя Ш. — пламенного борца за освобождение угнетенных масс — вселяло страшную тревогу в сердца дворян-помещиков и призывало «к сугубой бдительности» весь аппарат царской, самодержавной России.
Ш. пришел в литературу как боец: он в каждое свое произведение вкладывает боевой «мужицкий темперамент», свою глубокую ненависть к дворянско-помещичьему строю. Он пришел в Общественную жизнь и литературу для того, чтобы сказать горькую правду о жизни и заявить против рабских ее условий свой пламенный протест, который рвется с каждой страницы его произведений.
Противоречие общественных интересов, понимаемых, как возмущение «несправедливым» отношением богатых и знатных к бедным, еще не было осознано молодым Ш. как классовое противоречие и борьба классов.
Но вскоре поэт угнетенных бедняцко-батрацких масс освобождается из-под враждебных самому поэту буржуазно-националистических влияний, сдирает с себя паутину националистической романтики, развенчивает воспетых им самим недавно «национальных героев» и от воспевания «прошлой славы козацкой» переходит к главной теме своих художественных произведений — разоблачению дворянско-помещичьего строя, к срыванию всех и всяческих масок с «царства несытых палачей». «Поэзия Ш. — это сгущенная, сконцентрированная, выкристаллизированная действительность», — говорит о творчестве Ш. выдающийся украинский поэт и критик И. Франко.
Но Шевченко не просто фиксирует быт самодержавно-крепостнического строя: показывая без прикрас, во всей наготе тяжелый быт крепостничества, кровь и грязь панских дел, разворачивая потрясающие куски жизни, — он зовет на борьбу.
Творчество Шевченко — замечательнейший образец революционного, реалистического искусства.
Идеей крестьянской революции, идеей борьбы масс проникнуты лучшие произведения Ш. Поэзия бедняцкой правды и борьбы, выраженная в формах энергичной сжатости, целиком соответствовала той социальной позиции, на которой стоял поэт. Богатству революционного содержания соответствует и необычайное богатство художественных форм. Реализм поэтического стиля Ш. сказывается как в самом отношении к действительности — в стремлении с максимальной правдивостью и революционной глубиной передать самые разнообразные явления жизни и собственные переживания, — так и в методе его обращения со словом, в его образах, рифмах, интонациях.
Художественное новаторство Шевченко сказалось в создании им нового поэтического языка, новых образов, выражавших идеологию, переживания и мысли поднимающихся эксплуатируемых социальных низов. Творчество Ш. глубоко национально;
Ш. полон чувства национальной гордости: он любит свой язык и свою родину, он больше всего стремится поднять трудящиеся массы Украины к борьбе за социальное и национальное освобождение.
Его стихотворения, «Дневник», «Письма» показывают, как больно было ему видеть и чувствовать, каким насилиям, гнету и издевательствам подвергают его «сердечную», «сермяжную» Украину царские сатрапы, палачи, попы и помещики.
Ш. гордится тем, что эти насилия неоднократно вызывали отпор трудящихся, что украинские народные массы были участниками великого революционного движения.
Шевченко стремится к свободной, независимой, самостоятельной, бедняцко-батрацкой Украине, стремится на развалинах «тюрьмы народов» царской России создать новую Украину — Украину освобожденного беднейшего крестьянства, «семью вольную, новую». И эти его стремления совпадали с освободительным интересом угнетенных масс всех иных национальностей.
Недаром он, разоблачая историю завоеваний царизма как историю насилий и грабежа, мужественно и пылко отстаивал свободу Польши и угнетенных народов Кавказа; недаром он неустанно бичевал усмирителей, палачей, вешателей и холопов русского самодержавия, призывая совместными силами угнетенных народов одолеть своих общих угнетателей. «Свобода и братство народов, — свидетельствует о Ш. Кулиш, — составляли его мечту». Ш. ненавидел Россию дворян и попов, но вместе с тем благоговел перед памятью первых русских революционеров-декабристов, весьма близок был к русским революционным кружкам 40-х гг., особенно к левому крылу Петрашевцев. «В каждой нации есть две нации», — писал Ленин, и величие поэта — крепостного Ш. в том, что в каждой нации он был на стороне угнетенных рабов, невольников и батраков, призывая их «восстать, порвать цепи, и вражеской, злой кровью окропить волю». Поэзия Ш., национальная по своей форме, по содержанию своему в основных произведениях является поэзией крестьянского восстания: накаленная атмосфера революционной ситуации 50-х гг. дышит на нас с каждой страницы и она то и делает Ш. особенно близким следующему революционному поколению.
Лучшие революционные произведения его долгие годы были сугубо запретными. «Кобзарь» выходил в свет изуродованным царской цензурой; руками жандармов и попов проводилось непосредственное истребление литературного наследства Ш. Но эти лобовые атаки не давали желаемых для царизма результатов: «Запрещение чествования Ш., — писал Ленин, — было такой превосходной, великолепной, на редкость счастливой и удачной мерой с точки зрения агитации против правительства, что лучшей агитации и представить себе нельзя.
Я думаю, все наши лучшие социал-демократические агитаторы против правительства никогда не достигли бы в такое короткое время таких головокружительных успехов, каких достигла в противоправительственном смысле эта мера. После этой меры миллионы и миллионы «обывателей» стали превращаться в сознательных граждан и убеждаться в правильности того изречения, что Россия есть «тюрьма народов»». Громадное значение Шевченко как поэта отодвинуло в тень его произведения как художника.
Его картины и рисунки долгие годы не были собраны, не были так широко известны, как его поэтическое творчество.
Между тем в этой области Шевченко оставил также большое наследство, превышающее 1000 картин, рисунков и набросков, доказывающих, что Шевченко и в области изобразительного искусства был большим и весьма оригинальным мастером.
В годы учения в Академии художеств (1838-45) Ш. был до некоторой степени увлечен произведениями академического классицизма с его надуманной патетикой и высоким мастерством композиции и рисунка.
Брюллов, выступивший против мертвенности и холода старой школы, внесший много жизни и движения в искусство, один из первых начавший приучать своих учеников к требованию жизни и натуры, имел на Ш.-художника громадное влияние, но вскоре Ш. отходит от ослепительного блеска и романтизма Брюллова в сторону углубленного психологизма и реализма, выявляя тем самым протест против ослепительно нарядного, барского академического искусства.
Живопись Ш. многими моментами соприкасается с его поэзией. «Катерина» (1842), созданная еще по живописным приемам Брюлловской школы, но уже реалистичная всем содержанием своим, бросала вызов всему строю угнетения и насилия.
В 1844 Ш. выпускает серию офортов «Живописная Украина» (всего вышло 6 листов), где художник вопреки академическому воспитанию, вопреки заветам Брюллова стремится дать верное представление о природе и быте его родины.
Ш. все больше отходит от академических канонов, давая не нарядные, подслащенные фальшивым сентиментализмом, праздничные персонажи венециановского типа, а настоящие народные типы, настоящие народные сцены, рисуя задавленных тяжелым крепостным трудом простых людей в их реальном окружении.
Во время пребывания на Украине Ш. много работает в различных отраслях искусства: пишет пейзажи, портреты, офорты вплоть до икон, изготовляемых «для хлеба». Вместе с тем в целях революционной агитации Ш. дает ряд политических карикатур, что подтверждается хотя бы тем, что «при осмотре бумаг (во время ареста 1847) найдены в портфеле Ш. дурно нарисованные самые безнравственные картинки, большую часть из которых составляли карикатуры на особ императорской фамилии, в особенности на государыню императрицу» (из показаний ген. Дубельта).
Во время ссылки Ш. удается лишь тайком делать наброски киргиз, унылых степных ландшафтов, а в Новопетровском форте он подготовляет для офорта серию рисунков на тему «Блудный сын», задуманную как сатира на купечество, которая однако звучит таким грозным социальным протестом, до которого не поднимался ни один художник его времени.
Сюжеты, которые Ш. вводит в живопись, никогда до него не затрагивались в русском и украинском искусстве.
Картины солдатчины, наказаний «Блудного сына» («В казарме перед карою», «Шпицрутены», «В каторжной тюрьме») являются беспощадной, суровой иллюстрацией жизни и быта одной из самых мрачных эпох рабского уклада.
Возвратясь из ссылки, Ш. последние 2-3 года работает над офортом, сначала под руководством Иордана, затем изучая офорты Рембрандта.
Рембрандтом увлекался Ш. и раньше, и на его ранних автопортретах и в киргизских пейзажах заметны эти влияния.
Теперь он начал его изучать.
Правда жизни, простота, непосредственное чувство, насквозь враждебные формальной красивости и церемониальной условности — вот что привлекало Ш. в творениях Рембрандта — этого гениального голландского художника.
Гравюры с картин Рембрандта, Мурильо и Брюллова создают Ш. славу «Русского Рембрандта», а 2/IX 1860 советом Академии ему было присвоено звание академика «за искусство и познания в гравировальном искусстве». Искусства для немногих Ш. не признавал.
Художник для него — «носитель света истины», который должен быть «полезным людям». Именно отсюда и стремление Ш. к занятиям гравюрой. «Быть хорошим гравером, значит быть распространителем прекрасного и поучительного в обществе.
Значит быть полезным людям…Прекраснейшее, благороднейшее призвание гравера.
Сколько изящнейших произведений, доступных только богачам, коптилось бы в мрачных галереях без твоего чудотворного резца!» (Шевченко, «Дневник»). Значение Шевченко в истории общественного движения на Украине было настолько велико, что обойти его творчество означало бы отказаться и от влияния на широкие слои трудящихся.
Наряду с прямыми атаками на Ш. одновременно велась фальсификация его творчества, превращение поэта-борца в безвредную икону, канонизация его имени, выхолащивание революционной социальной сущности его творчества, притупление его революционного острия.
Вожди украинской буржуазии, лидеры всех ее националистических группировок — Грушевские, Ефремовы, Винниченки — создавали культ «батька Тараса» или зажигали лампадки перед выхолощенным «Кобзарем», а «чоботы» и «сорочки» Ш. превращали в фетиши для. «народного поклонения». Когда же грянули громы Октябрьской революции 1917, когда взвилось красное знамя пролетарской диктатуры, — все эти украинские эсефы, эсдеки, эсеры, все эти «незалежники» и «самостийники» — «добродии» Ефремовы, Грушевские, Шаповалы, Петлюры, Винниченки — пытались одеть мощную фигуру популярного, любимого в массах Ш. в «жовто-блакитное» одеяние гетманца, петлюровца, автокефалиста, кощунственно прикрывая именем Ш. политический бандитизм и погромы, выдвигая выхолощенного «батька Тараса» как знамя для кровавой расправы с революционными рабочими и крестьянами, как щит для прикрытия своих предательских сделок с международной контрреволюцией.
Вожди украинской и русской контрреволюции, польские и немецкие фашисты в борьбе против социалистической Украины пытались и пытаются отравить ядом национализма сознание трудящихся и, используя разнообразные средства идеологической подготовки войны и интервенции, всячески фальсифицируют литературное наследство Ш., цепляясь за элементы национализма, славословия козатчины, за элементы религиозности (свойственные раннему Ш.), всячески раздувая их, одновременно тщательно обходя глубоко революционную социальную сущность певца угнетенного крепостного крестьянства.
В системе пролетарской диктатуры творчество Ш., критически оцененное в свете марксизма-ленинизма, было и будет орудием революционного воспитания, всемерного укрепления братского единства трудящихся всех наций. Для пролетариата, строящего новый социалистический мир, творчество Ш. наряду с литературным наследием великих демократов — Белинского, Чернышевского, Добролюбова — входит бесспорно в тот унаследованный от боевого революционного прошлого фонд, который должен быть использован при создании новой социалистической культуры.
Соч.: Академическое издание ВУАН: «Повне зібрання творів Тараса Шевченка», т. III — Листування, Харків, 1929, т. IV — Щоденні записки, Харків, 1927 (пока вышли только эти два тома, под ред. быв. акад. С. Ефремова, осужденного как организатора СВУ. Работа По изданию полн. собр. соч. Т. Г. Шевченко продолжается под новой редакцией);
Кобзар (под ред. и с примеч.
И. Айзенштока и М. Плевакр), Харків, 1930; Кобзар (вступ. ст. В. Коряка), Харків, 1928 (попул. изд.); Повний збірник творів Т. Г. Шевченка, під редакціею Д. Дорошенка, Катеринослав, 1914 (изд. с цензурными пропусками, включающее и украинский перевод повестей Ш., писанных на рус. яз.); на рус. яз.: Дневник, Харьков, 1925; Кобзарь, пер. И. А. Белоусова, М., 1919 (перевод очень плохой).
Лит.: Коряк В., Боротьба за Шевченка, Харків, 1925; Шабльовский E. С., Пролетарська революція і Шевченко, Харків — Київ, 1932; Багpий О. В., Т. Г. Шевченко, т. I — II, Харків, 1930-31; Плевако М., Шевченко і критика (Еволюция поглядів на Шевченка), «Червоний шлях», Харків, 1924, № 3; Филиппович П., Шевченко і декабристи, [Харків], 1926; Навроцкий Б., Шевченкова творчість (Збірка статтів), Харків, 1931; Українське малярство.
Тарас Шевченко, [Харків], 1930 (сб. главнейших картин и рисунков Ш. Предпосланная ему характеристика Ш. как художника акад. Новицкого националистична и крайне примитивна); на рус. яз.: Скворцов А. М., Жизнь художника Тараса Шевченко, М., 1929. Е. Шаблиовский.