Биография Серошевский Вацлав

(Sieroszewski) — выдающийся польский беллетрист и этнограф.
Род. в 1858 г. По окончании гимназии занимался слесарной работой в ремесленной школе Варшавско-Венской жел. дор. в Варшаве и за участие в рабочем движении был сослан в Сибирь (1878). Здесь С. стал писать рассказы из жизни инородцев и собирать материалы для научной работы о якутах.
По возвращении из ссылки С. на польско-русском съезде в Москве 12 апреля 1905 г. произнес речь о совместной борьбе «za nasza wolnosc i wasza»; эти слова сделались своего рода лозунгом для сочувствующих русско-польскому сближению.
За статью в «Ежедн. Курьере», требовавшую отражения военного положения в Царстве Польском, амнистии и фактического осуществления свобод манифеста 17 октября, С. был арестован и предан военному суду. Несмотря на энергичный протест «Союза в защиту свободы печати» («Русь» 1906 г., № 21), С. не был освобожден и бежал за границу, где живет до сих пор. Рассказы С. появлялись и по-польски, и по-русски (в «Русск. Богатстве» и др. изд.), иногда под псевдонимом Sirko (Серко); некоторые он сам переводил с польского.
Из них более известны: «Na kresach lasow» — «На краю лесов»; «W matni» — «В западне»; «Chailach» — «Хайлак»; «Czukcze» — «Чукчи»; «Nang-ming-tse» — «Нанг-минг-цзе»; «Jang-chun-cdzy» — «Янг-хун-цзы»; «Kuli» — «Кули»; «Wsrod lodow» — «Среди льдов»; «Na dnie nedzy» — «Предел скорби»; «Risztau» — «Риштау»; «Brzask» — «Рассвет»; «Latorosle» — «Побеги», «Powrot» — «Возвращение». Часть рассказов С. вошла в сборник «Powiesci chinskie» (1903). Первая научная работа С. издана русск. геогр. общ-вом — «Якуты» (1896); затем вышли «Дальний Восток» (Сибирь, Маньчжурия, Япония, Сахалин, Китай) — «Na daleki Wschod» (1904) и «Корея. Очерки природы, жизни, государственного строя» — «Korea. Klucz Dalekiego Wschodu» (1905). По определению польской критики, С. — «самая несложная, самая светлая, менее других мятежная, следовательно, едва ли не самая счастливая душа, и вместе с тем самая первобытная, следовательно, едва ли не самая поэтическая… Подобно изгнанникам, С. страдал не по своей вине и не за себя. Его не отравленное болью воображение чисто, могуче и, как все могучее, светло, оживлено улыбкой, наклонно к оптимизму» (Я. Стен). Отвергнув принцип национальности, С. стал искать «человека» и в отверженных судьбой якутах («W ofierze bogom»), и в гордых, диких чукчах («Czukcze»), и в озлобленных боксерах-китайцах («Bokser»), и наконец, в «последнейших среди последних» — в прокаженных («Dno nedzy»). Он проник в души «язычников», нашел там сокровища духовной красоты, сделал их близкими для каждого читателя.
Когда один из героев С., Вихлицкий, ожидает смерти у обвала на вершине Риштау и убеждается, что спасения нет, что смерть неминуема, черкес-проводник говорит ему: «Да будет так, как определено Богом. Ты, барин, трясешь головой; ты, я вижу, никогда не молишься.
Однако, ваш Бог — также Бог». «Я верю только в людей, Селим, — отвечает Вихлицкий, — этого довольно» («Risztau»). Веря в конечное торжество «человека», С. не дает погибнуть ни одному из симпатичных для него героев.
Пантеизм дикарей сделался его собственной «религией». Сила природы, по их мнению — в ее бессмертии; той же силой обладают, по основной идее рассказов С., и люди, жертвующие собой для других.
Типичный идеалист, ссыльный Павел Щербина, не перестает любить людей и тогда, когда якуты, ухаживавшие за ним, пока у него были деньги, бросают его голодного в одинокую и холодную юрту. Он уходит в город, сбивается с дороги, замерзает и все-таки не перестает любить людей («Na kresach lasow»). В этнографических новеллах С. инородцы не являются только «зоологическими экземплярами»; он видит в них часть «человечества». Вот почему С. — оптимист, несмотря на то, что всю жизнь имеет дело с «отверженными». Даже природа Сибири рисуется у С. не с теми ужасами, которые так уместны в этой «молчаливой бледно-мраморной усыпальнице», во «владениях беспредельной печали», в «проклятой пустыне», в крае «с сорокадневными ночами, куда ветер не залетает, где перелетные птицы не садятся». Самые суровые пейзажи озарены присутствием человека, глубоким и чутким альтруизмом автора.
В своем любовном отношении к природе и ее ближайшим детям-дикарям С. вооружается против европейцев, которые вносят в простую жизнь природы то, что нарушает вековечные законы ее гармонии.
Художественный секрет С. состоит именно в том, что читателю кажется симпатичной даже сама ненависть дикарей к европейцам — «рыжим заморским чертям», как называют их китайцы («Jang-Chun-Cdzy»). В ряде рассказов С. проводит ту мысль, что европейцы приносят дикарям лишь эксплуатацию дешевого труда, никому непонятный и жестокий «закон», с полчищами солдат, «культуру» с опиумом, развратом, наконец, слова, одни слова Христа о братской любви в устах миссионеров-соглядатаев, составляющих, в сущности, авангард настоящего войска, со штыками и пулеметами.
С. не задумывается стать на сторону дикарей, которые понимают и любят свою родину. «Разве не хороши эти тучи, это бледно-голубое родное небо, эта черная сумрачная и вместе с тем милая, знакомая тайга? — думает якутка Керемес. — Как упоительно пахнут расцветшие лиственницы лесов. Нет, хороша якутская земля! А если говорят, что там, на юге, есть лучшие страны, так наверное врут. Зачем же в таком случае приезжают сюда, к нам?!» («Chailach»). Приезжают они за тем, чтобы разрушить убогое «якутское» счастье, чтобы надругаться над привязанностью «отверженных» к их отверженной родине.
Китайцы «влюблены» в свою жалкую и бедную страну, «страну благородной желтой глины», «единственную империю», «пуп земли». Выгнанные из нее нуждой, продавшиеся в вечное рабство «белолицым собакам», два брата-кули несколько лет влачат жизнь вьючных животных. «Зачем жить, Ю-Лянг?» — спрашивает Шанг-Си. — «Пока мы живы, мы можем еще увидеть Китай», — отвечает другой («Kuli»). Боксеры наделены у С. уже настоящим «патриотизмом», сознательной готовностью жертвовать всем для родины.
По одному только знаку отца юноша А-пе оставляет «Страну цветов», свою невесту Ченг и на рассвете уходит из дома. Он погиб, защищая родину от пришельцев, но «имя его занесено в скрижали на алтаре предков; по праздникам это имя ласкает запах родных цветов, голубой дым фимиама и тихие молитвы родных» («Bokser»). Эта любовь — уже не «привязанность осла к своему хлеву»: она возвышенна, благородна и глубоко симпатична.
В противоположность «дикарям», это чувство недоступно людям цивилизации, даже тем ссыльным, которые «когда-то» любили свою родину». Степан и Осип решаются бежать из Сибири, но не в Россию, представление о которой соединено у них с памятью о бесчеловечном «законе», а в Америку, и замерзают у берегов холодного моря («Czukcze»). См. Brut, «Nowelle polskie» («Kraj», 1900, IX); J. Krzymuska, «W. S.» («Ateneum», 1901, I, 649-655); M. Mutermilch, «Piewca niedoli. W. S. Proba charakterystyki» (1903); A. Potocki, «Szkice i wrazenia literackie» (1903); J. Matuszewski, «Tworczosc i tworcy» (1904, 150-176); А. Яцимирский, «В. С.» («Слав. Известия», 1906, IV т.); его же, «Социальные мотивы в творчестве В. С.» («Вестник Знания», 1906, X, XI — XII). А. Яцимирский. {Брокгауз}