Биография Репнин князь Николай Васильевич

— сын князя Василия Аникитича Репнина, генерал-фельдмаршал, родился 11 марта 1734 года; скончался 12 мая 1801 г. Получив первоначальное воспитание под ближайшим наблюдением матери, Р. в 1745 г. был записан в л.-гв. Преображенский полк солдатом и на 15 году принял уже участие в походе Репнина-отца за Рейн; 11 июля 1749 года произведен в прапорщики, в 1751 г. — в подпоручики гвардии, а в 1753 году был назначен полковым адъютантом Преображенского полка. При открытии военных действий против Пруссии, Р., с соизволения Государыни, вступил волонтером в армию Апраксина.
В 1758 году, после занятия русскими войсками Кенигсберга, он участвовал, в составе небольшого отряда Виганта, в захвате Фишгаузенского королевского замка и Пилау, затем принимал участие в сражении при Куннерсдорфе, в занятии Мариенвердера и был с Фермором под Кюстрином.
За боевые отличия произведенный в капитаны гвардии, князь Р. в 1759 году командирован был во французскую армию, и, под начальством маршала Контада, «находился в Минденском сражении». Отозванный в начале 1760 года в Петербург, он вернулся в действующую армию уже полковником (2 Московского полка) и в том же году участвовал в набеге на Берлин графа Тотлебена и, по отзыву последнего, «против прочих многой похвалы достойным себя показал и против неприятеля отличные оказал поступки». В 1761 г. он находился в корпусе графа Чернышева, присоединенном к австрийской армии, а 2 апреля 1762 г. произведен был в генерал-майоры и в июне того же года командирован в главную квартиру Фридриха, для переговоров о «созыве конгресса в Берлине для соглашения с датским Двором голштинских дел, при медиации короля Прусского». Вступление на престол Екатерины сняло голштинский вопрос с очереди.
Тем не менее, Р. был оставлен на посту «министра» при Прусской главной квартире и 23 июля (н. ст.) вручил королю свои новые кредитивные грамоты и письмо Императрицы с извещением о ее воцарении.
Насколько полезна была, для выработки военных взглядов будущего фельдмаршала, фридриховская боевая школа, пройденная Репниным как в армии Апраксина, и Контада, так и теперь, в главной квартире короля, где на его глазах разыгрались Рейхенбах и Швейдниц,-настолько полезной представлялась и школа фридриховской дипломатии, в которую вводило Репнина новое его назначение.
Конечно, для начинающего дипломата школа эта была слишком трудна и первые шаги Репнина на этом поприще не могут считаться удачными.
Несмотря на исключительно выгодное положение — министра державы, сохранение дружбы которой представляло особенную ценность для Фридриха в эти последние месяцы Семилетней борьбы,-Репнину не удалось добиться благоприятного разрешения тех, незначительных в огромном большинстве своем поручений, которые ставил ему Петербургский Двор. Только в тех вопросах, которые могли интересовать Императрицу лично, как, напр., вопрос о возмещении убытков Ангальт-Цербстскому Дому, Фридрих проявлял величайшую предупредительность, все же представления Репнина политического характера встречали уклончивые ответы и заверения, не приводившие ни к каким реальным результатам.
Так было с предложением посредничества России «для восстановления всеобщего мира», сделанным Репниным по неопытности, в излишне прямолинейной форме, не соответствовавшей видам Государыни, желавшей предоставить в том вопросе инициативу Фридриху.
Так было с вопросом об очищении Саксонии, на котором настаивал Р., с вопросом о вознаграждении Мекленбург-Шверинского, и т. д. и т. д. Не больше, в сущности, успеха имела и негласная миссия Репнина — «всеми средствами склонять короля к миру». Попытка Репнина произвести в этом смысле давление на Фридриха не дала результатов, и король кончил войну, как хотел, с настолько развязанными руками, что при подписании прелиминарного договора Р. был только «допущен к присутствию», а к самому подписанию приглашен не был, под предлогом отсутствия у него нужных полномочий и спешности дела, исключавшей возможность выждать их получения.
На деле же, и самое приглашение состоялось не столько в знак внимания к Императрице Всероссийской, сколько потому, что в тот момент Фридриху необходимо было выиграть несколько дней,-как раз тот срок, который нужен был, чтобы снестись с Веной по вопросу о допущении Репнина.
Если прибавить к этому, что Р. обнаружил, в своих донесениях ко Двору, излишнюю доверчивость к лишенным, подчас, всякого основания слухам; что он не всегда бывал достаточно осторожен и однажды отправил в Петербург копию королевского письма шифрованной, что могло повести к раскрытию нашего шифра, — становится понятным, что Императрица была не вполне довольна своим министром в Пруссии.
Недоволен был собой и сам Р.; он настойчиво просил об отозвании; ввиду того что в это время отозван был, по желанию Екатерины, прусский посол в Петербурге, просьбу Репнина сочтено было удобным исполнить, и 27 ноября на его место назначен был князь В. Долгоруков.
Фридрих расстался с Репниным с видимым сожалением.
Р. нравился королю своей прямотой-настоящей, а не напускной, своим тактом, сдержанностью, отсутствием старания, как отмечает король в одном из своих писем,- выпытать что-нибудь в частном разговоре и своей сговорчивостью.
И потому, король был совершенно искренен, когда писал Финкенштейну, запросившему о времени прощальной аудиенции: «чем дольше Р. останется, тем будет лучше. А всего приятнее было бы мне, если бы он остался совсем». По возвращению в Петербург, Р. исправлял некоторое время обязанности Директора Сухопутного Шяхетного Корпуса; но уже в конце того же года получил новое и весьма видное назначение: «полномочным министром в Польшу»-в помощь престарелому графу Кейзерлингу.
Назначению этому он обязан был главным образом всесильному Панину, в родстве с которым находился по браку с княжной Натальей Александровной Куракиной, мать которой была урожденная Панина.
Возможно, что некоторое значение имела и благосклонность к Репнину Фридриха, на поддержку которого рассчитывала Екатерина, приступая к разрешению польского вопроса.
Отъезд Репнина, намеченный первоначально на конец октября, был отсрочен на месяц, ввиду необходимости дополнить некоторые пункты первоначально данной ему инструкции.
Указ о назначении Репнина был подписан только 11 ноября и в конце месяца он выехал в Польшу.
По прибытию в Варшаву, Р., видимо, быстро ориентировался в запутанной обстановке Речи Посполитой, несмотря на то, что привез с собой не только Панинские инструкции, но и Панинское понимание, или — вернее-непонимание Польши.
Русская политика, проводником которой должен был явиться Р., ставя целью незыблемое охранение старого порядка, обеспечивавшего государственную слабость Польши,- в силу какого-то непостижимого заблуждения искала опоры в «фамилии» Чарторыйских, определенно и твердо подготовлявших крушение старого строя, стремившихся к обновлению, а следовательно,-объединению и усилению Польши.
Это внутреннее противоречие, обессиливавшее в корень русскую политику, было, по-видимому очень скоро замечено Репниным, а в июне 1764 г. он уже определенно доносил Панину о ненадежности Чарторыйских.
Представления Репнина не встретили, однако, должного внимания в Петербурге.
Даже после конвокационного сейма, на котором Чарторыйские — под охраной русских штыков, в обстановке государственного переворота — провели конституцию, частично, но существенно изменявшую, вопреки желаниям России, государственный строй Польши,- доверие к ним русского министерства, в сущности, поколеблено не было. Ни Кейзерлинг, ни Р. не оказали на конвокационном сейме должного противодействия Чарторыйским, за исключением вопроса о liberum veto, отмене которого они решительно воспротивились.
Накануне выборов короля не время было обострять отношения с единственной партией, которая «считалась», по крайней мере, преданной России.
Надо было думать, прежде всего, о выполнении очередной задачи-возведении на престол Станислава-Августа, задачи не легкой, если принять по внимание непопулярность в Польше русского кандидата.
Тем не менее, при помощи Чарторыйских и под угрозой 26000 русского корпуса, введенного в Польшу, выборы прошли благополучно: 7 сентября Станислав-Август был провозглашен королем. 30 сентября 1764 г. скончался Кейзерлинг, и руководство польскими делами объединилось всецело в руках Репнина, как «преемника, который не меньше успел приобрести себе высочайшую апробацию и благоволение Императрицы». Неправильно было бы, однако, видеть в назначении этом знак особого доверия Екатерины.
Сложность польского вопроса не сознавалась в то время Петербургским Двором; слишком переоценивалось значение избрания Станислава.
В дальнейшем считалось достаточным «для приведения дел к благополучному окончанию» «предпочтительнее совершенно открыться королю», т. е. взять его прочно и крепко в свои руки и «все свои и прусских министров подвиги сообразовать с теми средствами, кои от него представлены будут». Р. взял в свои руки короля — умело и твердо.
Но это не содействовало ни в какой мере разрешению вопросов, поставленных на очередь рескриптом Императрицы.
У короля не было в Польше опоры; равным образом и не было русской партии.
Потраченные на создание ее русские-немалые — деньги шли через Чарторыйских и создали партию им, а отнюдь не России.
В силу этого, король, даже при желании, не мог бы ничего сделать.
Вопросы же, непременного разрешения которых требовала Екатерина — прежде всего дарование равноправия диссидентам и урегулирование границ,- должны были вызвать сильнейший протест в массе шляхты; поддержка их могла только вконец дискредитировать и без того непопулярного короля.
Станислав-Август отнюдь не выражал, поэтому, склонности идти навстречу желаниям Петербургского Двора. Напротив, он проявил «неумеренную скоропостижность к собственному интересу», к «самоопределенной политике».- Его первые шаги вызвали сильное раздражение в Петербурге.
Репнину предписано было добиться во что бы то ни стало исполнения заявленных Императрицей — еще на коронационном сейме — требований, не останавливаясь перед применением вооруженной силы: «страхом вырвать у поляков то, что от них лаской добыть не можно было». Но Репнин как на коронационном сейме, когда он уступил общему протесту депутатов, так и теперь не воспользовался предоставленным ему правом решительных мер и не использовал своего несомненного влияния на короля.
Он ясно сознавал, что раньше каких-либо резких шагов, тем паче «вооруженной негоциации», — надо было создать партию, которая могла бы быть действительной, а не призрачной, как Чарторыйские, опорой русской политики.
К созданию этой партии и приступил Репнин.
Задача эта была нелегкой, так как организовывать ее приходилось на столь непопулярном в Польше лозунге, как равноправие диссидентов, против которого была не только вся, поголовно, католическая шляхта, но и Пруссия, втайне, конечно, агитировавшая против диссидентов.
Репнин, естественно, обратился, прежде всего, к противникам Чарторыйских.
Подскарбий коронный Вессель, воевода краковский Ржевусский, киевский — Погоцкий, епископ Солтык не уклонялись от соглашения, но непременным условием его ставили разрушение Генеральной конфедерации, главной опоры Чарторыйских, на которую так много потрачено было, в свое время, русских трудов и денег. Репнин не мог без колебаний сломать старое оружие для нового, которое представлялось ему едва ли более надежным.
Вместе с тем, открытое соглашение с оппозицией, помимо разрыва с Чарторыйскими, должно было «принести несказанное неудовольствие королю». Колебания Репнина вызвали в Петербурге подозрения в слабости.
Ходили слухи о сильном влиянии на него Понятовской (жены австрийского генерала), урожденной Конской, роман с которой приписывала ему молва. В Варшаву послан был Сальдерн, на месте убедившийся, однако, что дела в Польше действительно запутаны, что на Чарторыйских рассчитывать нельзя, что диссидентский вопрос удастся провести только после ожесточенной борьбы, и что Репнин стоит на правильном пути. С начала 1766 года началась деятельная подготовка к предстоявшему осенью того же года обыкновенному сейму, на котором Репнину предстояло поставить категорически вопрос о диссидентах.
Благодаря отпущенным в распоряжение его крупным суммам, он мог вести довольно обширную агитацию: его агенты разъезжали по Литве и Польше для подготовки диссидентского вопроса на местах, главным образом-для убеждения противных диссидентскому делу магнатов.
В тратах своих Репнин был, впрочем, довольно умерен, не желая расходовать средства на выборы: не без основания он находил, что «денежная коррупция» уже выбранных сеймовых депутатов вернее обеспечит ему успех. Не меньше энергии проявляла и католическая партия.
Рескриптом 24-26 августа 1766 г. Репнину преподаны были окончательные инструкции.
В основу полагалось «дело наших единоверных, купно с делом прочих диссидентов», заключавшееся в «возвращении им прав духовных и гражданских». Репнину предписывалось взять аудиенцию на сейме тотчас после избрания маршалка, «не допуская никакой делиберации ни в какие другие дела», «дабы польский Двор и другие заключить могли, что мы диссидентский вопрос поставляем ценой их собственного благополучия и без поправления оного все их советы от нас препятствованы будут». В случае отказа, Репнину предписывалось оставить сейм: Императрица прибегнет к «другим ей от Бога дарованным способам»: наготове держалось до 40000 войска. «Повеления, данные по диссидентскому делу, ужасны», писал Репнин Панину; «иетинно волосы у меня дыбом становятся, когда думаю об оном, не имея почти ни малой надежды, кроме единственной силы, исполнить волю Всемилостивейшей Государыни». Результаты выборов на сеймиках были, как и следовало ожидать, неблагоприятны для диссидентов.
На сейме, в одном из первых заседаний, епископ Солтык, в горячей речи, предложил объявить изменником каждого, кто поднимет вопрос об уступках диссидентам.
Сейм восторженно отозвался на призыв Солтыка и потребовал немедленного голосования.
Единственно, что мог сделать король — задержать голосование, «замаячить» дело. Репнин немедленно потребовал аудиенции у сейма. 4 ноября 1766 г., в присутствии короля, сената и послов, Репнин — сидя, с покрытой головой, прочел по-русски требование Императрицы, в форме письменной декларации переданное им затем королю; вслед за ним — аналогичное, по не столь решительное представление сделал, по настоянию его, прусский посол Бенц. Датский и английский дворы ограничились частным сообщением своих пожеланий по данному вопросу.
Сейм однако, не уступил.
Его постановления подтвердили прежние законы о диссидентах, поручив, впрочем, епископам, под председательством примаса, рассмотреть жалобы диссидентов на религиозные стеснения и занести решение, которое они найдут необходимым, в метрику.
Верный своей системе, Репнин не прибег к силе, Но решение сейма и роль Чарторыйских в этом решении положило конец его колебаниям.
Он принял все меры, чтобы сломить, на этом же сейме, «фамилию». И это удалось ему во всей полноте.
Проведенные на конвокационном сейме реформы были сеймом 1766 г. сведены на нет, торжественно закреплено liberum veto и, главное, распущена Генеральная конфедерация.
Взамен ее, Репнин приступил к организации — в первую очередь-диссидентской конфедерации.
Еще раз сделана была-по инициативе Петербурга — попытка «присвоить себе Чарторыйских» в расчете, что поражение на сейме сделает их сговорчивее.
Панин не хотел терять их отчасти потому, что на них было слишком уже много затрачено, главное же потому, что, по справедливому замечанию его, — «при всей двоякости сердца», «головы они имели здравее, нежели все другие в сей земле». 27 января 1767 г. Панин лично написал Чарторыйским: но те наотрез отказались от участия не только в диссидентской, но и во всякой вообще конфедерации.
Оставалось, как и предлагал Репнин с самого начала, действовать собственными средствами.
Уполномоченный рескриптом от 31 января на решительные меры, Репнин опубликовал письмо Панина, в котором заявилось что «Императрица не допустит изменения, старых форм правления Польши», а напротив, приглашает всех поляков, если они во что-нибудь ставят свою свободу и отечество, составить законное собрание», и вступил в переговоры с вождями диссидентов и католической оппозиции.
Русские войска в Польше были усилены: до 8000 сосредоточилось на Висле, близ Торуня; в Литве, близ Вильно — столько же; 4000-5000 человек стали на линии Сандомир-Львов. Под их прикрытием, уже с начала 1767 г. — началось формирование диссидентских конфедераций: Великой и Малой Польши — в Торуне, Литвы — в Слуцке.
Конфедерации эти были, однако, крайне слабы: удалось собрать всего несколько сот подписей, да и то среди них было много подписей отсутствующих и малолетних.
Вопреки всякому ожидания, гораздо успешнее шло дело с организацией конфедераций католических.
Шляхта истолковала воззвание Репнина, как отказ России от прежней поддержки короля и Чарторыйских.
Такое толкование поддерживаюсь и агентами Репнина — коронным референдарием Погоским, полковниками Карром и Игельстромом, объезжавшими поместья оппозиционной шляхты.
Да и сам Р. косвенно подтверждал это предположение: он изменил свое отношение к королю.
Не разрывая с ним открыто, так как он был необходим, как знамя (не от своего же лица было действовать в Польше русскому послу),-Репнин обходился с ним сурово и прекратил выдачу щедрых денежных ссуд, за которыми часто и охотно обращался к нему вечно нуждавшийся в деньгах Август.
В короткий срок число примкнувшей к партикулярным конфедерациям шляхты дошло до 80000, — и Репнин имел полное основание говорить, показывая королю их акты: «теперь, Ваше Величество, вы в моих руках.» Зная настроение собравшихся шляхетских конфедераций, грозившее ему низложением, королю не оставалось иного исхода, как отдаться безусловно и окончательно в распоряжение Репнина.
По его «указанию» он созвал сенат, постановивший, под прямым давлением Репнина, собрать чрезвычайный сейм в октябре 1767 года. Чтобы обеспечить за собой будущий сейм, являлось необходимым, прежде всего, слить партикулярные конфедерации в одну — генеральную.
Маршалком этой коронной конфедерации Репнин наметил жившего в изгнании, в Дрездене, Радзивилла.
Он вызвал его в Радом, куда съехались уже, по приказанию Репнина, маршалы и консплиарии коронных конфедераций, под конвоем «почетных» русских караулов.
Собравшимся представителям конфедераций объявлен был для подписания составленный Репниным конфедерационный акт, вызвавший целую бурю протестов; акт вскрывал истинную цель конфедерации-равноправие диссидентов — и определенно указывал, что «народ соединяется при короле», т. е., другими словами, — о низложении короля, на которое сбиралась шляхта, не могло быть и речи. Протесты были, однако, подавлены заявлением читавшего акт полковника Карра о применении им, в случае неповиновения собравшихся, вооруженной силой. Увлекаемые сторонниками Репнина, конфедераты выполнили все предъявленные им требования: подписали акт, выбрали Радзивилла маршалком, отправили депутацию в Варшаву просить Станислава-Августа приступить к конфедерации и передало Репнину письмо, в котором ходатайствовали о принятии Императрицей опеки «над законами и свободой Республики». Не доверяя, однако, прочности добытых таким путем заявлений, Репнин поспешил (в конце июля) перевести Радомскую конфедерацию в Варшаву, где соединил ее с Литовской.
Этим облегчалось и управление ею, и надзор за ней. «Объединенная конфедерация» оказалась, таким образом, всецело в руках Репнина.
По его приказу она снарядила в Москву депутацию для торжественного ходатайства об «опеке» и разослала по сеймикам универсалы, писанные под диктовку русского посла. Выборная кампания протекала оживленно и бурно. Так как предстоявший сейм должен был проходить в условиях конфедерации, т. е. с решением дел большинством голосов, Репнин прилагал все усилия, чтобы обеспечить «конфедерации» или, точнее, себе это большинство.
Составленные его польскими агентами списки «верных людей» проводились на сеймиках, зачастую, под прямой угрозой штыков, которыми смыкал он места выборов.
В имения главарей оппозиции введены были воинские команды.
Щедро раздавались деньги.
Производились аресты.
Результаты выборов были, тем не менее, неудачны для Репнина; всюду, где не было достаточного «военного» давления на выборы, прошли противники диссидентов.
Мысль о «русском большинстве» приходилось оставить. — При этих условиях и конфедерация, к которой приступил и король при открытии сейма, и самый сейм становились только ненужной обузой.
Между тем, кончать дело было необходимо, так как отношения наши с Турцией обострялись со дня на день, а в случае разрыва всякое осложнение в Польше было недопустимо.
Репнин прибегнул к последнему средству.
На первом же заседании открывшегося 15 октября сейма внесено было, по его настоянию, предложение: составить делегацию от сената и палаты депутатов для переговоров с Репниным по вопросу о равноправии диссидентов, о внутренних реформах Польши и о союзе с Россией.
После назначения делегации, заседания сейма должны были приостановиться; возобновление их предполагалось только для утверждения, без прений, составленного делегацией проекта.
Подобный выход из создавшегося положения являлся в высшей мере целесообразным, ибо обеспечить себе большинство в делегации Репнин несомненно мог. «Утверждение» же сеймом решения делегации сводилось, в данном случае, к пустой формальности.
Как и ожидал Репнин, предложение это встречено было оппозиционным большинством с явным негодованием.
Сильные речи произнесли против него епископ Солтык и Ржевусские.
Репнин решился на крайность.
Еще накануне открытия сейма введен был в Варшаву сильный русский отряд; в ночь с 13 на 14 ноября русские военные команды арестовали Солтыка, обоих Ржевусских и, по ошибке, Залусского и перевезли их за Вислу, в лагерь стянутого под Варшаву корпуса, откуда, под сильным конвоем, все арестованные были отправлены в Россию.
Впечатление этого ареста, неслыханно нарушавшего права депутатов, было потрясающим и не только в пределах Польши: им было взволновано и общественное мнение Европы, горячо осудившее Репнина.
Фридрих выразил уверенность, что это не пройдет Репнину даром. Но Репнин лучше знал поляков.
Наутро после ареста сенат, министры, сейм апеллировали к королю.
Но Станислав ответил, что, разделяя печаль нации, он не видит иного средства, как обратиться к великодушию Императрицы.
Посланная к Репнину депутация получила ответ, что освободить арестованных он не собирается, а равно и не имеет надобности давать отчет кому-либо в своих действиях.
Надобности, действительно, не было: Варшава была открыта удару стоявших под ней и в ней русских войск. Сейм был в буквальном смысле блокирован штыками.
Без «пропуска» Репнина нельзя было выехать из города.
Оправившись от первого впечатления, сейм послушно постановил избрать делегацию и приостановить свою деятельность до утверждения проектов, без права отвергнуть их. Сейм был отсрочен до 1 февраля 1768 г. Действительным руководителем делегации явился, естественно, сам Репнин.
Председательствовал в ней его агент Погоский.
В состав ее вошли 20 сенаторов, назначенных королем по репнинскому списку, 45 депутатов, назначенных другой креатурой Репнина — Радзивиллом.
Кроме того, по требованию Репнина приглашены были: Могилевский православный епископ Георгий Конисский, маршалки Торунский и Слуцкий конфедераций и еще некоторые диссиденты.
Несмотря на такой тщательный подбор, состав делегаций все-таки оказался недостаточно надежным.
Репнин вышел из этого нового затруднения, отказавшись от пленарных заседаний и сосредоточив работу в тесном кругу избранных им из среды делегации наиболее влиятельных лиц. Репнин вел работы делегации сурово и твердо; с делегатами он не стеснялся и при малейшем противоречии, напоминал о присутствии 40000 корпуса русских войск и об участи Солтыка и Ржевусских.
При этих условиях работы делегации шли быстро.
Выработанный ею проект устанавливал полное равноправие диссидентов-как религиозное, так и гражданское; католицизм признавался, однако, господствующей религией: королем мог быть избран только католик, и переход из католицизма считался уголовным преступлением.
В области основных законов проект делегации утверждал прежние устои польской конституции (избрание короля, liberum veto, прерогативы шляхты), сохранив из реформ Чарторыйских только скарбовую и военную комиссии.
Основные законы и закон о равноправии диссидентов гарантировались Россией; без ее согласия они не могли изменяться.
На последнем заседании делегации Репнин предостерег членов ее еще раз не пытаться поднять на сейме какие-либо возражения. «Иначе так же кончу, как начал! Не только трех — и тридцать возьму!» Сейм принял репнинский проект с полной покорностью.
Протест был заявлен одним только прусским депутатом, Иосифом Выбицким, немедленно, впрочем, бежавшим из Варшавы.
На последнем заседании сейма проект стал законом.
Но успех Репнина был Пирровой победой.
Роль, сыгранная им в последних польских событиях, открытое подчинение Речи Посполитой России, получавшей отныне не только возможность, но и право в любой момент вмешаться во внутренние дела Польши, диссидентское равноправие, оскорблявшее религиозное чувство фанатичных католиков; наконец, утверждение на колебавшемся уже престоле ставшего окончательно ненавистным стране Станислава-Августа, — дали новый и резкий толчок давно уже нараставшему возбуждению.
И не успели еще разъехаться из Варшавы сеймовые депутаты, как в Баре, крепостце в Брацлавском воеводстве, уже подписан был акт конфедерации, «для защиты веры и древних республиканских свобод». По всей Польше поднялись отряды конфедератов.
Король, спешно созвав частный сенатский совет, отправил к конфедератам для уговора генерала Мокроновского.
Но Репнин не стал выжидать результатов посольства: оценивая по достоинству вспыхнувшее движение, он напряг все усилия чтобы затушить его в самом начале и, спешно вызвав русские подкрепления и потребовав от Станислава содействия коронных полков, двинул все наличные свои силы против барских конфедератов.
Энергично веденные действия шли успешно.
Часть конфедератов отступила в Молдавию, войска Великопольской конфедерации Рыдзинского сброшены были в Силезию, Бар взят Апраксиным, Бердичев сдался Кречетникову.
В то же время в юго-восточных воеводствах вспыхнул бунт гайдамачины и православных хлопов, руководимый Железняком, Неживым, Швачкой, Гонтой.
Только после Уманьской резни против гайдамаков отряжен был Кречетников; к этому времени, в воеводствах вырезано было уже до 200000 человек и о каких-либо конфедерациях здесь говорить не приходилось.
Но, подавленные в юго-восточных областях, конфедерации перекинулись во внутренние воеводства — Краковское, Сандомирское, Серадзское, Гостынское, на Литву. Уклоняясь от решительных столкновений, они вели партизанскую борьбу, для успеха в которой у Репнина не хватало войск. Помимо этого, он стеснен был турецкой границей, за которую свободно уходили от погони летучие польские отряды, так как положение, занятое Турцией под давлением французской дипломатии и находившейся в турецких пределах «генеральности» конфедерации, было настолько угрожающим, что малейшее нарушение границы могло повести к разрыву.
Он пытался смягчить впечатление акта о гарантии России, опубликовав 29 мая декларацию и разъяснив, что под гарантией надлежит разуметь охрану от 3-го лица, а отнюдь не покушение на внутреннюю свободу Польши.
Но все старания его придать своей деятельности хоть тень «польского дела» — были тщетны.
Польша видела в нем не дипломата дружественной державы, а генерала вражеской армии в захваченной, но не покоренной еще стране.
Борьба против него стала, в глазах шляхты, борьбой за свободу Польши, ради которой забыты были даже недавние религиозные распри.
Дело дошло даже до заговора на его жизнь; король, знавший о нем, назвал Репнину главу заговора Дзиержановского (камергера короля), но не принял никаких мер к его задержанию.
Дзиержановский успел скрыться, хотя Репнин назначил за его голову 8000 дукатов.
При такой обстановке заранее обречены были на неудачу как попытка Р. сблизиться вновь с Чарторыйскими, так и попытка организовать свою конфедерацию в Радоме, под личным руководством короля.
Оставалась одна надежда — на время, и потому Репнин все усилия свои направил на то, чтобы выиграть его и не вызвать каким-либо образом разрыва с Турцией.
В Петербург он не сообщал об истинном положении дел, опасаясь, по-видимому, отозвания.
Разгром Балты запорожцами дал, однако, Порте давно ожидаемый ею предлог: она объявила войну. С этого момента все задачи русской политики в Польше должны были свестись к одному: обеспечить ее за собой на время кампании, чего бы это ни стоило.
Этим предрешалось удаление Репнина.
Необходимость удаления его сознавалась одинаково ясно и им самим, и Императрицей, и Паниным.
Но прямое отозвание было бы слишком явным — для поляков — проявлением слабости и слишком явной несправедливостью по отношению Репнина, деятельность которого в Польше явилась только точным выполнением предначертаний Императрицы, парализовать вредные последствия которых он был в полной мере бессилен, при всем своем искусстве и проницательности.
Двор выждал поэтому, пока Репнин сам не заявил о желании получить назначение в действующую армию. Его просьба была удовлетворена немедленно, причем за труды его в Польше ему были всемилостивейше пожалованы: орден Св. Александра Невского, чин генерал-поручика и 50000 рублей на уплату долгов.
Но — косвенно — недовольство Двора Репниным, сдерживаемое, несомненно, Паниным, проявилось в том, что в Петербург он вызван не был, а получил указание отправиться непосредственно к армии, под начальство князя Голицына.
Устроив в Варшаве неотложные свои дела, Репнин покинул Польшу, фактическим «королем» которой он был в течение шести лет, и пробыл к войскам Голицына, стоявшим в то время под Хотином.
Осада тянулась вяло. Принимая участие в отражении повторявшихся весь август попыток турок переправиться через Днестр, чем и ограничивалась его боевая работа, Репнин томился бездействием, особенно ощутительным после бурной польской жизни последних лет. 9 сентября Хотин был очищен туркали.
Репнин перешел под начальство Эльмпта, отряженного для занятия Молдавии.
И здесь крупных дел не было и не было случая отличиться, хотя, как доносил Эльмпт после занятия Ясс: «Репнин во всю кампанию столь много усердия к службе Ее Императорского Величества оказывал, что не упустил ни одного случая находиться в сражении с неприятелями с отменной храбростью». Зиму Р. провел на левом фланге русского расположения, командуя, по-прежнему, 3-й дивизией (15 бат., 15 эск., 29 орудий).
При открытии кампании 1770 г. Репнин был назначен в Молдавский корпус Штоффельна, занимавший, главной своей массой (6000), Фокшаны, где имел квартиру и сам Репнин, Яссы (Штоффельн с 3000) и путь из Бухареста на Яссы (отряд генерала Замятина, 3000). По линии Прута, от Фальчи до Рябой Могилы, тянулся кордон легкой конницы Зорича.
Задачей корпуса поставлено было занятие Рябой Могилы и прикрытие общего сосредоточения, назначенного у этого пункта.
Руководство действиями корпуса Штоффельна уже с марта фактически перешло в руки Репнина.
Движение к Рябой Могиле предписано было начать по присоединении к корпусу отряда генерала Замятина.
Но обозначившийся 14 мая переход татар в наступление, грозивший прорвать слабый кордон Зорича, побудил Репнина немедленно выступить, с одними наличными силами, к пункту своего назначения.
Выслав генерала Потемкина с 3 батальонами гренадер и казаками на поддержку Зорича (отбросившего, впрочем, татар еще до прибытия подкреплений), Р. форсированными маршами подошел к Рябой Могиле, близ которой и занял, 30 мая, сильную пассивную позицию на правом берегу Прута; было приступлено к укреплению позиции и постройке батарей, под огнем занимавших левый берег турок. Попытка турко-татар переправиться у Подолян была успешно отбита Репниным, и в ближайшие дни дело ограничивалось довольно оживленной перестрелкой через реку. 30 мая умер от чумы Штоффельн, — и командование передовым корпусом официально перешло к Репнину.
Опасность положения Репнина, далеко оторванного от главных сил Румянцева, только 25 мая выступивших из Хотина к Цоцоре, быстро возрастала по мере того, как росли силы турецкой армии, сосредоточивавшейся против него. Репнин просил разрешения главнокомандующего перейти Прут у Цоцоры, чтобы войти в непосредственную связь с главными силами или занять более прикрытую позицию — между Жижой и Прутом, но получил отказ. Между тем, начавшееся наступление сильного турко-татарского отряда Абды-Паши западнее Прута — на Волочени и Васлуй, грозило Репнину катастрофой, в случае попытки противника на фронте форсировать переправу.
Тем не менее, он остался у Рябой Могилы, по-прежнему сдерживая на том берегу 32-тысячного противника, к счастью, не осведомленного в истинном положении дел и не решавшегося на активные действия.
Кризис миновал благополучно: 9 июня Абды-Паша отошел назад, а на том берегу выдвинулся на одну высоту с Репниным шедший в авангарде Румянцева отряд Боура. Навстречу ему турки двинули от Подолян 20000 корпус.
Скрытое от Боура лесом, движение турок было своевременно обнаружено Репниным, выславшим через реку, вплавь, 2 курьеров — предупредить об опасности.
Но принять участие в разыгравшемся на следующий день бое Репнин не мог, так как средств переправы им заготовлено не было. По резкому замечанию Румянцева, «столь долговременно упражняясь в приготовлениях на поражение неприятеля, не сделал его к тому способным», ибо разобщенность Репнина с Боуром в день боя дала возможность отбитым туркам «безвредно отбечь». Только 11 наведен был мост из прибывших понтонов, и Репнин, перейдя на левый берег, соединился с Боуром; в тот же день подошли главные силы: сосредоточение было, таким образом, благополучно закончено.
В ближайшие дни Репнин, продолжавший командовать передовыми войсками, принял личное участие в рекогносцировке местности и позиции турко-татар у Рябой Могилы, атаковать которую решил Румянцев.
По диспозиции этой атаки, на Репнина с 8000 отрядом возложена была наиболее ответственная ее часть: удар в правый фланг позиции турок, дававший, при успехе, возможность отрезать им отступление.
В ночь на 17, оставив на месте бивака, у Подолян палатки и команды для поддержания огней, Репнин переправился через реку Калмацуй и, оторвавшись на 5 верст от остальной армии, занял расположение, выводившее его, прямым ударом, на назначенный ему пункт. На рассвете, по сигналу, развернув боевой порядок (2 каре, конница между ними), Репнин перешел в энергичное наступление, в обход правого фланга турок. Отвлеченные с фронта маневрами Боура и Румянцева, турки поздно обнаружили движение Репнина.
Брошенная ему навстречу вся наличная турецкая конница дала тыл перед контратакой гусарских полков Репнина, не приняв боя. Боясь окружения от «со всех сторон веденных на них движений», турки поспешно очистили позицию.
Крайне пересеченная местность, затруднявшая движение, не дала, однако, Репнину возможности ни отрезать туркам путь отступления, ни развить достаточно настойчивого преследования.
Оно начато было одними гусарами, следом за которыми пошла тяжелая конница Салтыкова, спешно высланная к отряду Репнина Румянцовым.
При дальнейшем движении армии к Ларге войска Репнина составляли один из авангардов, вместе с войсками Боура прикрывая марш и сосредоточение войск. В сражении при Ларге дивизия Репнина (в составе 11 грен., 2 егер, бат., 5 пехотных полков, 30 орудий) вошла в состав левого фланга армии. И здесь на Репнина возложена была (на этот раз — совместно с Боуром) важнейшая часть предстоявшей боевой задачи.
Согласно диспозиции, он должен был переправиться на левый берег Ларги, занять хребет, шедший к правому флангу турецкого лагеря, между долинами Ларги и Бабикула, обеспечить переправу главных сил, а затем, наступая по хребту в обход правого фланга, решить дело ударом в этот, наиболее чувствительный и важный пункт неприятельского расположения.
Турки были предупреждены о предстоящей атаке дезертировавшим накануне боя прапорщиком Квятковским.
Тем не менее, переправа и развертывание на хребте были произведены беспрепятственно, и в 2 часа ночи Репнин и Боур двинулись в юго-западном направлений.
Репнин на марше принял вправо, вдоль долины Ларги, Боур направился левее, к долине Бабикула.
К четырем часам утра, сбив татарские посты, вся левофланговая группа подошла к оврагу, прикрывавшему доступы к сильному правофланговому турецкому ретраншементу.
Подготовив атаку огнем своей артиллерии, усиленной прибывшей от Румянцева 17-орудийной бригадой Мелиссино, Репнин, при поддержке двинувшегося в обход Боура, в замечательном порядке, без особых потерь ворвался в укрепление, овладел правофланговым участком позиции и, не задерживаясь, продолжал наступление, в строгой связи с фронтальной атакой Племянникова.
К 12 часам дня началось паническое бегство турок. За «пример мужества, служивший подчиненным к преодолению трудностей, к неустрашимости и одержанию победы», рескриптом 27 июля Репнину пожалован был орден св. Георгия 2 класса.
Во время последовавшего за Ларгой марша-маневра к Кагулу, Репнин с 5000 отрядом шел в авангарде, за Боуром.
Менее заметно, чем при Ларге, сказалось участие Репнина в сражении при Кагуле (21 июня), где он, совместно с Брюсом, назначен был для атаки центра и левого крыла турок. Его наступление было задержано еще на рассвете, при переходе через Троянов вал массами турецкой конницы, окружившей его каре. Главная тяжесть и честь боя выпали на долю Племянникова, Олица, Боура, Брюса. Только в решении боя Репнин принял некоторое участие, свернув, по личной инициативе, влево от указанного ему диспозицией пути и открыв огонь в тыл турок, чем увеличил уже возникавшую в их рядах панику. 23 июня весь авангард Репнина, усиленный войсками Потемкина, двинут был в преследование неприятеля, к Измаилу.
Переправившись через реку Ялпух, Репнин заночевал у дер. Гули-бокуй, 25 был у дер. Сканоса, где имел дневку и 26 четырьмя каре подошел к Измаилу.
При его приближении турки ушли из-под крепости.
Репнин двинул за уходившим противником Потемкина с ахтырскими гусарами на Килийскую дорогу, каре Ржевского, карабинеров и казаков — на береговую нагорную, но догнать, за поздним временем, не мог. Пехота вернулась к отряду, конница продолжала преследование, захватив до 1000 пленных и порубив, по реляции, тоже до 1000. Измаил был занять без боя. В крепости взято 37 пушек, 6 знамен и немало добычи.
Заняв Измаил, Репнин выслал партии по Дунаю для истребления бродивших повсюду мелких турецких отрядов.
Неприятель, по слухам, собирался у Аккермана.
Румянцев приказал Репнину занять Килию, очищенную, по слухам, противником.
Выступив 5 августа, кружным путем, в обход болотистой местности, залегавшей между Измаилом и Килией, мимо озер Котлабуга и Ташлык, Репнин только 10 числа подошел к городу, спешно, при его приближении, занятому турками.
Русские войска были еще в 6 верстах от Килии, когда турки подожгли форштат.
К подходу Репнина пожар разросся настолько, что высланные для занятия форштадта войска Потемкина вынуждены были вернуться обратно.
Репнин остановился на полевой позиции перед городом.
Убедившись из произведенной рекогносцировки, что взять крепость с наличными силами, при отсутствии тяжелой артиллерии и других «снабдений», рассчитывать нельзя, Репнин, тем не менее, послал парламентера с требованием сдачи; в ответ турки открыли огонь. Репнин обложил город с северной стороны и приступил к бомбардировке, невзирая на то, что его малокалиберные пушки были бессильны перед каменными стенами укреплений, а «осадный корпус» его был слабее гарнизона Килии. 13 турки произвели две вылазки, успешно отбитые.
В ночь на 14, в 80 шагах от крепостной стены, заложены были батареи, постройка которых подвигалась, однако, медленно вследствие дождливой погоды. 17 Репнин снова — и снова безуспешно-потребовал сдачи. В ночь на 18 батареи были готовы и по городу был открыт жестокий огонь; турки отвечали не менее энергично.
К полудню следующего дня снаряды наших батарей были уже на исходе: чтобы выиграть время, Репнин возобновил переговоры о сдаче. На этот раз турки оказались сговорчивее: гарнизон согласился сдать крепость под условием свободного выхода, с оружием и имуществом, но без артиллерии.
С разрешения Румянцева, Репнин принял эти условия, и 21 ему поднесены были ключи от крепости, издавна считавшейся сильнейшей в Буджаке.
Занятие ее отдавало в нашу власть устье Дуная. Трофеями взятия Килии были: 68 мортир, 23 пушки, 8000 ядер, 400 бочек пороха и около 100 судов. Репнину было приказано приступить к усилению укреплений Килии, а по окончании этих работ, выслав конницу в Фальчу, занять на реке Тамбунар позицию, близ Троянова вала, дававшую возможность поспеть, в случае надобности, с одинаковой легкостью к Килии, Измаилу и главным силам или действовать к стороне Аккермана.
Но состав отряда Репнина, за выделением из него войск к Аккерману был настолько ослаблен, что сохранять командование им генералу в чине Репнина было неудобно.
В силу этого, Репнин был отозван в главную квартиру.
Закончив к 8 сентября работы по укреплению Килии и отправив последний эшелон турок, Репнин 9 выехал к армии, стоявшей на позиции у Ялпуха и 13 октября войска двинулись на зимние квартиры.
Репнин выехал в отпуск, в Петербург.
За взятие Килии Репнин награжден был милостивым рескриптом от 14 сентября обещавшим, что «особливые труды» князя «никогда не будут помрачены в воспоминании» Императрицы.
В Петербурге Репнин принял самое широкое участие в пышных празднествах в честь побед истекшей кампании.
Он часто бывал при Дворе, гостем которого был в то время принц Генрих Прусский, неоднократно отмечавший Репнина особенным вниманием.
В конце февраля 1771 г. он выехал в армию, с заездом в Варшаву, для устройства все еще запутанных домашних своих дел. Бывший послом в Варшаве Сальдерн воспользовался его прибытием (быть может, по внушению самого Репнина), чтобы возбудить ходатайство о назначении Н. В. командующим войсками в Польше.
Но Императрица отказала, сославшись на то, что Репнин «командует половиной армии в Валахии, и она не может лишить фельдмаршала Румянцева генерал-лейтенанта, в котором он действительно нуждается, особенно со времени смерти генерал-лейтенанта Олица». В начале мая Репнин прибыл в Яссы, где вынужден был задержаться, по нездоровью, и только 25 мая вступил в командование Валахским корпусом, подступившим, под временным начальством Гудовича, под Турно. Немедленно по прибытии произведя рекогносцировку крепости, под сильным огнем противника, Репнин убедился в невозможности овладеть Турно открытой силой; вести же осаду было опасно, так как, оставаясь под Турно, Репнин открывал туркам Бухарест и всю Валахию.
В силу этого, Репнин решил отойти к Бухаресту.
Но в тот же день получено было донесение из Журжи о появлении под нею крупных сил неприятеля.
Не теряя времени, Репнин повел свою дивизию к Журже форсированными маршами, оставив под Турно отряд Потемкина.
Несмотря на то, что 120-верстный путь был сделан в четыре дня, он опоздал на выручку: крепость сдалась всего за несколько часов до его подхода.
Вступить в бой с занявшими Журжу турками, ввиду явного превосходства их сил, Репнин не решился и, отбросив высланную против него конницу, отошел по дороге на Бухарест, к реке Аргису, куда приказал идти и Потемкину. 7 июня у Капучанского моста произошло соединение отрядов.
Румянцев настойчиво «советовал» Репнину перейти в наступление, чтобы не уступать туркам инициативы.
Но Репнин решил выждать противника у Капучан: между занятой им позицией и Журжей залегали дефиле, леса и река Клинешта с трудной через нее переправой.
Репнин рассчитывал, приняв бой на пути к Бухаресту, опрокинуть противника на эти дефиле, где потери его при преследовании должны были быть огромны.
При переходе турок в наступление от Журжи (как этого и ожидал Репнин) он отошел, к вечеру 9 июля, к Бухаресту, задержав противника на переправе через реку Аргис, и 10 принял бой на позиции при монастыре Вакарешти.
Силы противников были, приблизительно, равными.
Не дав туркам закончить боевого построения, Репнин быстрым переходом в атаку сбил их и шел за ними до реки Самбор, в 11 верстах от поля сражения.
Конница и егеря высланы были до устья Аргиса, но преследование велось столь вяло, что потери неприятеля определились всего-в бою и на погоне — до 500 человек, да 21 человек был взят в плен. Трофеи были ничтожны: 1 пушка, 5 знамен.
Войска Репнина потеряли до 150 человек убитыми и ранеными. «Во всякое другое время сие бы происшествие могло знаменитым быть», писал Румянцев Репнину 14 июня, — «но теперь всяк, кто Вам нелицемерно усерден, скажет, что оно подвержено критике». Фельдмаршал ставил Репнину в упрек, что он «не пользовался в уготованной пасти заноженного неприятеля гнать прямо, если все трудные проходы пробежал он без преследования, не потеряв ни людей, ни пушек, ни тягостей своих — Еще я не переменяю лучших мыслей и надежды, что Ваше Сиятельство на прогнание неприятеля обратите свои действия». Румянцев намекал на обратный захват Журжи. Но Репнин считал это предприятие слишком рискованным для своего изолированного корпуса, тем более, что хозяйственное состояние его войск было весьма неудовлетворительно.
Хотя в Бухаресте имелись обширные склады амуниции и провианта, но организовать правильный подвоз, за недостатком волов, не удавалось, и войска приходилось держать на половинной даче. Простояв 11 июня на позиции у Самбора, Репнин к 19 вернулся в Бухарест.
Недовольство Румянцева Репниным, которого он считал до известной степени виновным в потере Журжи, отразилось в его письмах и приказах князю. Некоторые выражения этих писем настолько задели чуткое самолюбие Репнина, что он подал рапорт об увольнении от командования, по расстроенному здоровью.
Румянцев, холодно-любезным письмом немедленно разрешил ему сдать команду генерал-поручику Эссену, предписав при сдаче должности «все письменные документы до последнего листа сдать по реестру преемнику, ибо… происшедшее в том корпусе неотменно поведет за собою следствие, для коего нужны будут всякие малейшие письменные инструменты». Репнин 27 июня выехал в Яссы, откуда, по-видимому, собирался одно время вернуться в армию, но затем, по усилившемуся недомоганию, в сентябре переехал в польское местечко Полонное, «дабы в рассуждении болезни иметь там лучшие выгоды и ехать к водам, как скоро получит на то позволение от Двора». 17 сентября последовал указ Военной Коллегии об увольнении Репнина на год к водам, о чем Румянцев сообщил Репнину ордером от 1 октября 1771 г. Репнин выехал в Германию.
Летом 1772 года он пользовался водами в Спа. Почти весь год Репнину пришлось вести нелегкие хлопоты по устройству денежных дел, пришедших к этому времени в такое расстройство, что единственным способом спастись от окончательного разорения представлялся крупный заем. Репнин предполагал осуществить этот заем в Голландии, у известного банкира Гопа, в сумме 120000 рублей, с погашением в 20 лет. К хлопотам привлечен был и Панин. По этому делу Репнин лично ездил в Гаагу. В армию Репнин вернулся только в 1774 году. В командование его назначены были войска правого фланга русского расположения (2-я дивизия), имевшие сборный пункт в Слободзее.
До прибытия его команда поручена была генерал-майору Суворову.
В первых числах мая дивизия Репнина сосредоточилась у Слободзеи и 6 июня, одновременно с остальными корпусами армии, переправилась через Дунай, у Ликорешт.
После переправы, при новом расписании армии, Репнин получил командование 1-м корпусом, в составе 2 полков пехоты, 2 отдельных батальонов, 2 кирасирских и 2 карабинерных полков, при 16 орудиях.
Корпус Репнина принял участие в блокаде Силистрии.
По прибытии, 4 июля, турецких уполномоченных для переговоров о мире в д. Кучук-Кайнарджи, Репнин был назначен Румянцевым для выработки с ними условий мирного трактата, так как Обресков (русский посол) не мог своевременно прибыть к армии по случаю разлива рек. На переговоры Румянцевым было дано 5 дней. Они начались 6 июля, и в самом начале их удалось добиться благоприятного разрешения главнейших вопросов: о независимости крымских татар, об уступке России Керчи и Еникале с уездами, о свободе плавания русских торговых судов по морям, принадлежащим Порте, об уплате 4? миллиона рублей контрибуции. 10 июля 28 параграфов мирного трактата были уже подписаны уполномоченными обеих сторон, «без всяких обрядов министериальных, единственно скорой ухваткою военною». Румянцев присутствовал лично на всех совещаниях, но и Репнин, по свидетельству фельдмаршала, «имел полное участие») в столь успешном заключении мира. По утверждении трактата визирем, Репнин был командирован в Петербург для представления договора Императрице. 31 июля он прибыл в Петергоф, где немедленно принят был Екатериной. 3 августа состоялось «предварительное торжество мира», на котором Репнин был произведен в генерал-аншефы, пожалован подполковником Измайловского полка и генерал-адъютантом.
Последнее назначение не было, однако, оформлено указом Сенату, и потому, в сущности, не было действительным.
На устройство денежных дел Репнину было Всемилостивейше отпущено 50000 рублей. 4 августа, на торжественном, под личным председательством Императрицы, заседании Совета, Репнин читал реляции графа Румянцова, а затем читаны были и апробованы заготовленные ратификации на трактат. 7 Двор переехал в Царское Село, где оставался до 24. Все это время Репнин находился в самом тесном кругу ближайших приближенных Императрицы.
Рескриптом 28 августа на Репнина возложено было новое, в высшей мере почетное поручение.
Озабоченная болезнью Румянцева, Императрица послала Репнина в армию с полномочием, в случае смерти фельдмаршала, «беспосредственно вступить как в командование армией, так и управление дел политических, на том самом основании, на каком оные генерал-фельдмаршалу графу Румянцеву вверены». Репнину поручалось: «соображая распоряжения и устройства по военной части таким образом, чтобы оные с своей стороны по возможности способствовали конечному совершению заключенного вами самими мира с Портой, скорейшим исполнением последних церемониальных обрядов в размене взаимных ратификаций». В случае же, если здоровье Румянцова поправляется, первая половина поручения отпадала, и Репнину оставалось «выиграть время в размене ратификаций, действуя, как чрезвычайный и полномочный посол». Частности выполнения предоставлены были инициативе самого Репнина.
Репнин выехал немедля и 14 сентября был уже в Фокшанах, где застал Румянцева оправляющимся от болезни.
С турецкой стороны вести шли самые успокоительные: никакого стремления уклониться от исполнения трактата Порта не обнаруживала. 15 сентября Репнин донес ко Двору, что, по его мнению, отправление посольств, для размена взаимных ратификаций придется отложить до весны, так как до настоящего времени точных предложений от турок еще не поступало; предстоят, следовательно, длительные переговоры, на которые «осенью уже время нет исправиться». Ехать же зимой — нельзя, по той причине, что «от польской границы до самых гор Балканских все селения совершенно разорены и нигде никакого по дороге пристанища нет». Совет, заслушавший донесение Репнина в заседании 2 октября, согласился с его представлением и разрешил вернуться.
Репнин ехал обратно через Варшаву, где задержался на некоторое время. 20 декабря он прибыл в Петербург и в тот же день обедал и ужинал в Зимнем Дворце.
Насколько милостива к нему была в это время Государыня, видно из того, что за ужином, кроме Екатерины и Репнина, присутствовала лишь графиня П. А. Брюс. Еще 7 октября, по получении известия о назначении чрезвычайного турецкого посольства в Петербург, Репнин был поставлен во главе ответного русского посольства в Константинополь.
Распоряжениями по предстоящему путешествию — выбором свиты, составлением блестящего посольского поезда (до 700 человек) и был занят Репнин в первые месяцы 1775 года, среди беспрерывных почти празднеств в Москве, куда он выехал, сопровождая Императрицу, 16 января.
В конце апреля ему пришлось, однако, покинуть Двор, так как турецкий посол, с которым он должен был разменять ратификации, уже выехал. 4 мая Репнин прибыл в Киев и, по свидании с Румянцевым, в последних числах того же месяца выехал в Хотин с возможной поспешностью, так как турецкое правительство все определеннее выражало неудовольствие на промедление его, заставлявшее «в обиду» дожидаться в Хотине их чрезвычайное посольство. 20 июня Репнин прибыл в Черчь, в 8 часах от Хотина, и после нескольких дней неизбежных пререканий о церемониале, 2 июля размен ратификаций состоялся. 8 Репнин выехал из Хотина в Яссы, где вынужден был остановиться, отчасти по недомоганию, отчасти, уступая усиленным просьбам князя Гики. Следуя дальше через Бухарест, Рущук, Фокшаны, Репнин, несмотря на все принятые к ускорению переезда меры, только в последних числах сентября прибыл в Сан-Стефано. 3 октября маршал посольства объявил Порте о прибытии посольства.
Прием Репнина был отложен до окончания байрама, так как до наступления его не представлялось возможным выработать церемониал и сделать все необходимые приготовления.
Таков был официальный предлог.
На деле же, турки прибегли к проволочке, дабы, как был предварен Репнин еще в пути донесениями русского поверенного в делах в Константинополь полковника Петерсона, — пустить в ход «тонкости к превращению решенных дел в негоциацию» и попытаться смягчить суровые условия Кучук-Кайнарджийского мира. Действительно, после первых же взаимных приветствий сделаны были в этом смысле намеки, вылившиеся в конце октября уже в определенное предложение: 1) отступиться от независимости татар, так как по турецким сведениям и заявлениям прибывшей в Константинополь крымской депутации, «татары находятся в разврате и не желают быть вольными»; 2) возвратить Турции Кинбурн и 3) оставить им Тамань.
Исполнение этих требований представлялось, по заверению Реис-Эффендия, необходимым для «внутреннего сохранения» Порты, так как указанные пункты договора вызвали сильное возбуждение духовенства и Константинопольской черни, грозившее переворотом.
С присущей ему ясностью оценки событий, Репнин в полной мере сознавал опасность слагающейся обстановки.
Он знал, что Турция «будет содержать доброе согласие только, поколь боится». Страх же этот отходил, по мере того, как сглаживалось впечатление русских побед. Разрыв снова становился возможным.
В ряде писем Панину Репнин настойчиво указывает на необходимость «выиграть Девлет-Гирея» и крымцев, для чего предлагает использовать часть уже выплаченной ему Турцией военной контрибуции.
Он рассылает шпионов разведать о начинающихся военных приготовлениях Порты — в Очаков, Требизонд и Синоп; пишет в Кинбурн, Керчь, Еникале, предупреждая комендантов о могущих вспыхнуть ежечасно осложнениях.
Тщательно избегая всего, что могло бы содействовать обострению и без того натянутых отношений, — в вопросе переселенческом, в вопросе о греческих каперах, у которых им предусмотрительно отобран был русский флаг; намеренно подчеркнуто не вмешиваясь в шедшее между Австрией и Турцией разграничение, — Репнин, несмотря на явную опасность, в которую ставило его самого и сопровождавшую его в посольстве семью настроение турецких улемов и черни, с твердостью отверг всякие попытки к переговорам о пересмотре трактата.
На представления Реис-Эфендия он отвечал категорическим требованием незамедлительно очистить Тамань и предоставить крымцев их собственной судьбе.
Твердость Репнина возымела свое действе.
Убедившись, что с ним не удастся столковаться, Порта перестала оттягивать аудиенцию. 28 ноября Репнин был с официальным визитом у визиря и 1 декабря вручил Султану письмо Императрицы.
Прием был пышный, с большими почестями, чем приемы прежних послов, но холодный.
Вазирь «неприятным образом» выполнял все, что обязан был по церемониалу, «аффектуя холодность» и небрежность.
Только благодаря самообладанию и находчивости Репнина, аудиенция обошлась без открытого столкновения.
Аудиенцией исчерпывалась прямая задача посольства Репнина: «словам мирного трактата дать последнюю санкцию, через исполнение… дружественного обряда…, подать беспосредственно от Государя к Государю торжественнейшие и священнейшие уверения во взаимной их дружбе и… непоколебимом намерении… свято содержать восстановленный мир». Дипломатическую часть его посольства, при сложившихся обстоятельствах, лучше было передать обыкновенному посланнику.
Панин, искренне желавший «выпутать его из здешней бездны», поспешил с назначением ему преемника. 5 декабря назначен был в Константинополь д. с. с. Стахиев.
По выполнению необходимых формальностей, Репнин, не задерживаясь, выехал в обратный путь. Силой обстоятельств, посольство Репнина не оправдало, таким образом, возлагавшиеся на него в Петербурге надежды.
Ему не удалось, как рассчитывал Русский Двор «притупить» татарские несогласия.
О делах Молдавских, Валашских, о снаряжении турками посольства в Польшу, о «распространении торговли на основательных учреждениях»- как предуказывала данная ему инструкция — Репнин решил и не заговаривать, «дабы не получить неприятного отказа» и не создать туркам предлога для «компенсации по татарским делам». Но эта частичная неудача не ослабляла главной заслуги Репнина: его такту и твердости Россия обязана была сохранением казавшегося столь непрочным мира. Панин предполагал поручить Репнину, по возвращении его, управление иностранными делами.
Назначение это, однако, не состоялось.
Напротив, в отношениях Императрицы замечается некоторое охлаждение, хотя весь 1776 г. Репнин часто бывал при Дворе и был постоянным партнером Государыни в шахматной игре. Причину этого охлаждения, как кажется, надо искать в тесном сближении Репнина с Павлом-с одной стороны и в увлечении Репнина масонством, о чем, вероятно, осведомлена была Екатерина (Репнин принадлежал к Елагинской ложе и играл крупную роль в среде руководителей тогдашнего масонства).
Вместо министерского поста, Репнин назначен был в 1777 г. генерал-губернатором в Смоленск, к 1778 г., при учреждении наместничеств,- наместником в Орел. Несмотря на частое недомогание, он отдавался с большим рвением новой для него административной службе, много времени уделяя разъездам по наместничеству.
В Петербурге бывал часто и в 1778 году временно командовал Измайловским полком.
Вспыхнувшая в том же году война за Баварское наследство снова вызвала Репнина на дипломатическое поприще.
Рескриптом 22 октября 1778 года Репнин получил назначение в Пруссию, «в сугубом качестве негоциатора и военачальника», уполномоченного по вопросу о посредничестве России и командира вспомогательного корпуса, которого требовал, опираясь на трактат 1769 г., Фридрих Великий.
Возложенная на Репнина задача была в высшей степени ответственна и почетна.
Участием — по приглашению Фридриха — в разрешении спора о Баварском наследстве, в котором тесно сплелись интересы целого ряда германских государств, Россия выдвигала свое влияние далеко за рубеж, «утверждала инфлюэнцию Нашего Двора в Германии», т. е. делала крупнейший и решительный шаг в области великодержавной политики.
Облеченный самыми широкими полномочиями, Репнин 13 ноября прибыл в Ригу, 27 ноября был в Варшаве, где представился королю и отдал первые распоряжения по своему корпусу, назначив ему расположение кордоном от Холма до окрестностей Кракова, — и 7 декабря, ночью, прибыл в Бреславль.
Принятый на следующее же утро Фридрихом, Репнин незамедлительно приступил, по настоянию Прусского Двора, к совместной с пруссаками выработке конвенции о военной помощи России и плана операций предназначенного в распоряжение Фридриха корпуса.
В успешность предстоявших мирных переговоров король верил мало. Дело примирения Австрии и Пруссии представляюсь, действительно, нелегким.
В момент открытия переговоров представители приглашенных к посредничеству держав-России и Франции — находились скорее в роли секундантов, чем посредников.
Воинственность молодого Императора Австрийского, которую не всегда могло утишить миролюбие Императрицы-Матери, горячность престарелого Фридриха, ревниво следившего за тем, чтобы дипломатия не связала его стратегии, и при малейшем промедлении выражавшего желание вернуться опять к этому, никогда не изменявшему ему оружию; алчность и мелочность замешанных в спор Германских князей; несоразмерные претензии курфюрста Пфальцского, искусно раздуваемые происками Австрийского Двора, — все это создавало атмосферу, мало пригодную для мирной работы, внося в нее на каждом шагу «весьма великий… пункт запальчивости и персональности». В силу этого, хотя выработанный Францией проект соглашения в принципе сразу же получил одобрение заинтересованных держав, и представителям их, съехавшимся 27 февраля 1779 г. в Тешене, оставалось, на первый взгляд, только подписать трактат,- переговоры по второстепенным пунктам не только затянулись, но не раз угрожали привести к полному разрыву.
Не раз у Репнина, как писал он Панину, в буквальном смысле опускались руки перед возникавшими ежедневно новыми и новыми затруднениями.
Тем не менее, при деятельной поддержке французского уполномоченного и Панина, со своей стороны оказывавшего возможное давление на Венский Двор, Репнину удалось довести дело до благополучного окончания.
Ему удалось, иногда даже при помощи полуугроз, понизить постепенно требования прусского ультиматума до полного почти совпадения с ультиматумом австрийским: Венский Двор, по выражению Репнина, «оказался, таким образом, припертым к стене» и не мог не принять его. С другой стороны, главным образом его же энергией, разрешен был труднейший вопрос о размере вознаграждения Саксонии курфюрстом Пфальцским: под его давлением, курфюрст ушестерил первоначально предложенную им сумму. С тем же успехом, медленно, но твердо разрешены были возникавшие на каждом шагу мелкие, но грозившие крупными последствиями затруднения, вплоть до редакции уже принятых во всех деталях трактатов. 12 апреля Репнин мог донести об успешном завершении своей миссии. 2 мая подписан был мир между Австрией и Пруссией, а 4 Репнин выехал в Бреславль, где на следующий же день откланялся королю и через Кенигсберг отбыл в Россию.
Сложность дипломатической работы Тешенского конгресса, быстрота комбинаций, слагавшихся неожиданно и остро, придали трудам Репнина характер исключительной самостоятельности.
Почти во все время конгресса он не мог получить своевременно директив своего Двора по частным вопросам: они неизменно запаздывали, и Репнину оставалось, в ответ на них, доносить, что «его предыдущие поступки нашлись, по счастью, сходны с оными предписаниями». Даже важнейший, решающий для успеха всего дела факт — отправка Репниным в Вену прусского ультиматума-совершен был им без предварительного на то согласия Русского Двора, за невозможностью терять время на ожидание его. Труды Репнина в Тешене получили достойное награждение: Екатерина пожаловала ему орден св. Андрея Первозванного и 3000 крестьян в Белоруссии;
Фридрих — орден Черного Орла, шпагу и портрет, осыпанный алмазами, ценный саксонский сервиз и 10000 талеров «на путевые издержки»; Иосиф II — трость с бриллиантами и серебряный сервиз.
Вернувшись к исполнению обязанностей Наместника Смоленского, Орловского и Белгородского, Репнин в том же году удостоен был милостивого рескрипта посетившей его наместничество Екатерины-«за виденное повсюду благое устройство и следы точного исполнения ее установлений». 17 мая 1781 г. он вторично — и на этот раз указом Военной Коллегии-пожалован был в генерал-адъютанты.
В том же году он получил Псковское Наместничество, сохранив и прежний свой пост. В 1782 г., при учреждении ордена св. Владимира, пожалован крестом его 1-го класса, в марте 1783 г., сохраняя наместничества, назначен командующим резервными корпусами в Польше, в 1784 г. получил бриллиантовые знаки Андрея Первозванного и осенью этого года уехал за границу, в Италию, для поправления сильно пошатнувшегося здоровья.
По возвращению, в 1785 г., помимо трудов по управлению вверенными ему наместничествами, Репнин был привлечен к занятиям «Комиссии по разбору городов по их состоянию и назначению сумм для каждого из Ассигнационного Банка». 16 января 1786 года административная деятельность Репнина была отличена новым милостивым рескриптом.
Открытие кампании 1787 года застало Репнина в Сарепте, где он пользовался Царицынскими водами.
Он тотчас написал Императрице, просясь в действующую армию и выражая готовность «служить под кем и где угодно». Запросив Потемкина о согласии, Екатерина назначила Репнина в Екатеринославскую армию, предписав немедленно выехать в Кременчуг.
Прибыв в армию в ноябре, Репнин принял командование над главным корпусом, стоявшим на зимних квартирах, около Миргорода и Елисаветграда, где была и штаб-квартира Репнина.
Здесь Репнин провел зиму. 5 мая, при объявлении нового расписания Екатеринославской армии, Репнин получил командование 1-ой дивизией, входившей в состав 1-го корпуса.
Таким образом, он остался под непосредственным начальством Потемкина.
Быстро (в 2 недели) сосредоточив свои войска к переправам через Буг у Ольвиополя и Александрова, Репнин навел в этих пунктах мосты, по которым, к 29 мая, перешла на тот берег вся Потемкинская армия. Репнин же руководил, по поручению Потемкина, дальнейшим маршем-маневром к Очакову.
Непосредственным участием Репнина отмечены и действия Потемкина под Очаковом, вплоть до штурма, на котором, под общим начальством князя Н. В., объединены были колонны принца Ангальта и князя Долгорукова, назначенные для атаки форта Гассан-Паши и ретраншемента.
В 1789 году, до прибытия Потемкина, Репнин командовал Украинской армией в Молдавии.
Но, оставляя Репнина во главе русских войск, Потемкин постарался «связать ему руки», предписав категорически строго выжидательный образ действий и не только не дав никаких полномочий относительно совместных действий с австрийцами, но даже не ознакомив его с результатами наших дипломатических сношений с Австрией.
О противнике никаких точных сведений не имелось, соприкосновение с ним было потеряно, инициатива перешла к туркам.
В силу этого, положение армии внушало постоянную тревогу, заставляло «жить по слухам», переходя от предположения к предположению.
Сознавая абсолютную необходимость осветить, прежде всего, обстановку, Репнин просил разрешения произвести сильный поиск к г. Табаку, занятому, по слухам, турками, но получил резкий отказ. В ответ Репнин послал вторичную просьбу о том же и, не дожидаясь разрешения, продвинулся несколько вперед, вызвав тем строгий выговор главнокомандующего.
Репнин не отказался, однако, от своей мысли: при его «попустительстве» произвел Суворов, командовавший его передовым отрядом, свой знаменитый Фокшанский поиск. Репнин принял, впрочем, все меры к тому, чтобы, в случае неудачи, сложить с себя ответственность за этот «условно разрешенный им» поиск. Фокшаны еще более утвердили Репнина в правильности намеченного им образа действий. 28 июля он в третий раз просит о разрешении поиска на Табак и снова получает отказ. Только 28 августа, с подходом подкреплений, Репнину разрешено было, наконец, двинуться вперед, для активного прикрытия осады Бендер, которой могли серьезно грозить собравшиеся у Табака силы Гассан-Паши. Оставив в Фальчи, для связи с отрядом Суворова, корпус П. Потемкина, Репнин 2 сентября с остальными войсками своей дивизии двинулся в долину реки Сальчи, где — 8 сентября — разбил наголову сераскира Гассан-Пашу, взяв 3 пушки, 9 знамен и часть обоза. Табак был брошен без боя. По пятам бежавших турок Репнин 12 сентября подошел к Измаилу, но Потемкин, опасаясь, что падение Измаила доставит Репнину фельдмаршальский жезл, отозвал его, — из-под самых стен крепости.
Жертвуя оскорбленным самолюбием, Репнин остался до конца кампании под командой Потемкина, не принимая сколько-нибудь заметного участия в военных действиях.
В феврале 1791 г., за отъездом Потемкина, отвлеченного в Петербург борьбой с Зубовым, Репнин снова оказался во главе русской армии. Как и в предшествующем году, данные ему инструкции предписывали строго оборонительный образ действий.
Но Репнин решился использовать, на этот раз, свою кратковременную власть и действовать активно.
При первом известии о скоплении турок к Мачину, он перебросил за Дунай, в поиск, отряды князя Голицына и Кутузова, захватившие Мачин и совершившие удачный налет на Браилов.
Турки потеряли, за этот поиск, до 4000 человек, 29 орудий и 27 знамен.
Успех этот произвел сильное впечатление в Петербурге.
Несмотря на скрытое противодействие Потемкина, Репнину предписано было перейти Дунай и искать генерального сражения.
Одновременно с этим, на Кавказском театре, Гудовичу был послан приказ взять Анапу. Репнин выслал вторично в сильный поиск к Бабадагу отряд Кутузова, после удачного дела 5 июня вернувшийся обратно в Измаил.
Вслед за тем, 17 июня, получив известие о сборе турок к Мачину, Репнин стянул свои войска к Галацу и, переправившись через Дунай по спешно наведенным мостам, 27 июня, форсированным маршем, двинулся к Мачину, с целью дать бой до полного сосредоточения турецкой армии. Для обеспечения тыла со стороны Браилова, под крепость эту ушла-для демонстрации-дунайская флотилия.
Репнин предполагал пройти в ночь 30-верстное пространство, отделявшее его от позиции противника, и на рассвете 28 атаковать его врасплох.
Основываясь на данных заблаговременно и тщательно произведенной рекогносцировки, он имел в виду отвлечь внимание турок показной атакой с фронта против ретраншемента и лагеря при Мачине и решить дело обходом правого, наиболее открытого фланга противника.
Для исполнения этой ответственной задачи, Репнин избрал генерала Кутузова, с 12 бат., 24 орудиями, 4 полками кавалерии, 6 казачьими полками и арнаутами.
Для фронтальной атаки назначался князь Голицын (12 бат., 24 орудия, 3 карабинерн. и 3 казач. полка); 3-й корпус армии Репнина (князя Волконского), в составе 10 батальонов, 16 орудий, 2 кавалерийских полков и 800 казаков, должен был служить связью между корпусами Кутузова и Голицына.
В полночь 27 войска Репнина 4-мя колоннами подошли к реке Чичули, на которой еще накануне наведен был мост. Перед рассветом, первым перешел речку Кутузов, вскоре за тем обнаруженный турецкими передовыми войсками.
Репнин ускорил, в силу этого, переправу корпуса Голицына для скорейшего отвлечения внимания и сил турок к фронту их позиции.
В 6 часов утра князь Голицын развернулся в боевой порядок перед крутыми скатами, занятыми турками, немедленно бросившимися в атаку. В это время корпус Волконского еще не закончил переправу, и в боевой линии образовался весьма опасный разрыв.
Удивительная стойкость войск дала, однако, возможность Голицыну удержаться до подхода спешившей на рысях конницы Волконского.
Кутузов, не дожидаясь установления связи с корпусом Голицына, двинулся в атаку на высоты правого фланга.
Бой велся с отчаянным упорством с обеих сторон.
Но, регулируя колебания боя подходившими по частям войсками Волконского, Репнину удалось до конца выдержать намеченный им план. Этому не помешали и предусмотренные Репниным попытки Браиловского гарнизона поддержать бившихся на Мачинской позиции турок. Высланный из крепости десант, равно как и вылазка 1500 отборных янычар были отбиты с большим уроном частями, выделенными еще до завязки боя Репниным на правый фланг и в тыл Голицына.
После 6-часового боя турки были выбиты из окопов и лагеря, находившегося в центре позиции; их нестройные толпы сбились было на высотах, за этим первым лагерем но в это время, во фланг им, вынеслась вся конница корпуса Кутузова.
Началось паническое бегство к Гирсову, откуда подходил верховный визирь с 20000, последним эшелоном армии. Видя разгром своих главных сил (под Мачином в день боя было собрано до 80000), визирь повернул обратно.
Турки потеряли убитыми — в бою и на преследовании, энергично веденном конницей,-до 4000. Пленных, по упорству боя, оказалось всего 34 человека, в том числе двухбунчужный паша. Войсками Репнина взята была огромная добыча.
Его собственные потери определились в 141 ч. убитыми и до 300 ранеными.
Поражение при Мачине и падение Анапы сломили энергию турок. На другой день после боя в ставке Репнина появились турецкие парламентеры.
Репнин получил полномочие приступить к переговорам, выставив следующие условия мира: 1) подтверждение Кайнарджийского договора и всех актов и конвенций, заключенных с того времени; 2) новая граница по Днестру; 3) возвращение Молдавии и Валахии под власть турок, на выгодных для первых условиях.
Переговоры шли в Галаце, куда отошел после Мачинской победы Репнин.
Он торопился закончить дело до прибытия спешившего уже к армии Потемкина.
Вероятно в силу этого он, по выражению современника, «столь странно вел сию негоциацию, что ни одними темными местами прелиминариев, но многими словесными объяснениями, на которые ссылались потом турки», дал им повод «во всяком пункте что-нибудь для себя требовать». Он согласился на 8-месячный срок перемирия,- «срок, ничем не вынужденный, так как самые доброхотствовавшие Порте дворы предлагали только 4-месячный»; по-видимому, он пошел на уступки и в вопросе о левом береге Днестра.
Но, так или иначе, главные пункты были приняты турками, — и 31 июля прелиминарные артикулы были подписаны, к великому гневу всего на один день опоздавшего Потемкина.
Прибыв 1 августа к армии, главнокомандующий разорвал Галацкий договор, потребовав сверх заявленных Репниным условий уплату контрибуции в 20 миллионов пиастров.
Императрица не разделяла неудовольствия Потемкина, не могшего простить Репнину попытки вырвать себе честь окончания войны. Пожаловав князю Репнину за Мачин орден св. Георгия І класса, она писала Потемкину, 12 августа, по поводу заключенного Репниным мира: «С особливым удовольствием усматриваем, что помянутый генерал удовлетворил доверенности, от Вас на него возложенной, предохранением в полной силе всех тех условий, которые мы непременными в основание мира полагали; не меньше и в пунктах перемирия принял он осторожности, нужные на случай, буде бы, вопреки всякому чаянию, оказалось недобрые намерения турецкие, и потому поручаем Вам изъявить ему наше монаршее благопризнание». Но замена репнинского трактата, уничтоженного Потемкиным, использованная турками для новых проволочек и требований уступок, возымела свое действие.
По окончании войны Репнин оказался не у дел и поселился в своем подмосковном имении Воронцове, где и провел зиму. В начале же 1792 г. случилось событие, имевшее несомненное влияние на судьбу Репнина.
Событием этим был арест Новикова.
Лично с Новиковым Репнин не имел дел, но его преданность масонству была общеизвестна.
Еще в 1785 г. он был принят, в Москве, бароном Шредером в «теоретический градус», а в конце 1786 г., по разрешению из Берлина, должен был быть посвящен в «Розенкрейцеры»; посвящение не состоялось, однако, вследствие размолвки Репнина с бароном Шредером.
Несколько позднее он облечен был почетным званием «главного надзирателя». При процессе Новикова на причастность Репнина к мартинизму обращено было особое внимание: следствие доискивалось, по-видимому, связи с движением в пользу Павла; на предположение это наводил тот факт, что большинство явных и тайных (но правительству известных) сторонников Павла, действительно, были масонами.
Переписка Репнина со Шредером лично была просмотрена Императрицей.
Ничего преступного обнаружено не было и Репнин не был даже привлечен к дознанию.
Но, с процессом Новикова, благоволение Екатерины утрачено было Репниным окончательно и безвозвратно.
Отправление его в Польшу «полным на тот край полководцем», о котором говорили одно время, не состоялось. 30 сентября 1792 г. он был назначен генерал-губернатором Рижским и Ревельским — назначение, совершенно не соответствовавшее его положению и заслугам и походившее скорее на почетную ссылку.
При праздновании мира с турками, вместо пожалования фельдмаршалом,-на что он с полным правом рассчитывал,-он получил только похвальную грамоту, алмазные знаки Андрея Первозванного (во второй раз) и 60000 рублей на поправление по-прежнему расстроенных домашних дел. Репнин оставался в Риге до 1794 года, откуда, указом от 20 апреля, призван был на пост главнокомандующего действующей армией, назначенной для усмирения вспыхнувшего вновь и быстро разросшегося польского восстания.
Назначение это было, впрочем, совершенно номинальным: руководство операциями сохранил полностью в своих руках президент Военной Коллегии граф Салтыков.
Репнин не получил никаких полномочий; ему не было разрешено даже отбыть к армии, — не только к Варшавскому корпусу, куда просился он, но даже в центр расположения «подчиненных» ему войск,-в Брест. До 28 июня его задерживали в Риге; тогда только дозволено было ему выехать, да и то только в Несвиж.
При таких условиях, не имея возможности даже своевременно сноситься с подчиненными ему начальниками частей, Репнин оставался почти пассивным зрителем развития Салтыковского плана действий, шедшего по директивам непосредственно из Петербурга, приведшего к очищению занятых в Польше и Литве русскими войсками опорных пунктов, очищению, развязавшему руки восстанию.
Ошибка не Репнинская, ибо в 1769 г. он настойчиво проводил как раз обратную систему, правильно оценивая значение опорной сети в борьбе с народным движением.
Занятие австрийцами Люблинского и части Краковского и Сандомирского воеводств, — первый шаг к последнему разделу Польши, — побудило Салтыкова предписать решительное наступление на Буг и Нарев, для фактического занятия намеченных нами — при предстоящем разделе — границ. 1 августа Репнин занял Вильно; но этим его успехи и ограничились: польские партизаны, бросившиеся в начале августа вперед, на русскую границу, захватили с налета Поланген, Митаву, Двинск — в тылу и на флангах Репнина.
Он остановил наступление на Неман и выслал подвижные колонны для отражения партизан, против которых, распоряжением Салтыкова, не оповестившего о том главнокомандующего, уже действовали князь Голицын, Пален, Румянцев 2-ой и Тутолмин.
Захваченные пункты были, таким образом, отобраны еще до подхода репнинских колонн, и единственным результатом их бесплодных маршей была потеря времени: на них ушел весь август и начало сентября.
Это вызвало недовольство Петербурга.
Репнин сделал — мало-энергичную, впрочем, — попытку сложить с себя главноначальствование, при котором он мог только нести ответственность, не руководя, в действительности, ничем. Но Салтыкову именно такой главнокомандующий и был нужен: ответ Императрицы, от 1 сентября, советовал Репнину «о перемене другим не дозволять себе и думать». Репнин стал готовиться к зимним квартирам.
Но в это время Суворов, с ничтожным отрядом двинувшийся на Брест, вырвал из рук Салтыкова ту «полную мочь», которой не смел по праву потребовать Репнин, и, — помимо всякого участия верхов армии,-кончил кампанию в залитой кровью Праге. Участь Польши была решена окончательно.
После раздела, управление отошедшими к России землями поручено было Репнину, сохранившему, вместе с тем, пост Лифляндского и Эстляндского генерал-губернатора. 16 ноября 1794 г. Репнин прибыл в Гродно; но уже в письме Безбородко от 25 ноября, в указаниях о мерах обращения с провинциями и т. д., он мог усмотреть отсутствие того доверия, которым он был облечен в той же Польше, в начале своей карьеры. 14 декабря того же года он подал прошение об увольнении на покой, по расстроенному здоровью, но Екатерина отклонила его просьбу собственноручным письмом от 21 декабря, указав, «что ни в каком случае не приметно было доныне ослаблений сил… душевных и телесных». Повинуясь слову Императрицы «не отрекаться от дел, к которым Вышним зван», Репнин остался.
Рескриптом от 1 января 1795 г. ему пожалована была новая похвальная грамота, деревни и дом в Петербурге.
Литва встретила новое подданство спокойно.
Польская агитация, центры которой перебросились в Галицию и Молдавию, не могла иметь успеха в «здешнем краю… по причине совершенного во всяком отношении истощения земли и точного уверения всех обывателей, что еще вящая гибель для них последовала бы от всякого мятежного покушения». Тем не менее, надзор был учрежден Репниным над краем строгий; он ввел перлюстрацию писем, содержал многочисленный штат шпионов, войска держал наготове; причастные к подавленному восстанию лица преследовались неукоснительно, и объявленная Суворовым в Варшаве амнистия не была признана Репниным.
В своих мероприятиях по устройству края Репнин явился последовательным выразителем обрусительной политики.
Манифестом Репнина, обнародованным в 1795 году, край был разделен на 3 части, с главными городами Вильной, Гродной и Ковной; каждая часть вверена была корпусному командиру занимавших данную область войск, а управление уездами возложено было на командиров полков.
Наряду с введением в администрацию русских чиновников, Репниным приняты были меры к водворению в Литве русских землевладельцев, и местным русским элементам обеспечена была самая широкая поддержка.
В Гродне учреждено было Верховное Правление, состоявшее из 4 отделов: казенного (ведавшего бывшим коронным имуществом и т. п.), уголовного, гражданского и экономического.
Первоначально восстановлены были земские и городские суды, ратуши и магистраты, «на древних правах и порядках», с выборными судьями из местных сословий.
В 1796 г. введены были общерусские губернские установления.
Литовский Статут был отменен. Ho и в общерусские учреждения Репнин стремился внести «сообразные требованиям времени и места» изменения.
Так, при введении губернского положения, он предложил назначить в каждый нижний земский суд по военному депутату, «под предлогом, в уважение новости здешних обывателей, в помощь им…, для всех по военной части надобностей…., для будто бы защиты обывателей от всяких их притеснений, .. .придав тем депутатам и небольшие военные команды, через что земская полиция нечувствительно найдется в руках тех депутатов». Много внимания уделял Репнин вопросам просвещения как среднего, так и высшего: им преобразована была в университет бывшая иезуитская коллегия в Вильне, причем на содержание его обращены были как поиезуитские доходы, так и капитал, из которого до того платили пенсии эмеритам, т. е. потерявшим трудоспособность старикам.
Из других мер, проведенных в жизнь Репниным, заслуживают быть отмеченными: уничтожение табачной монополии; установление — по представлению его — почтового пути на Вену через Литву; разработка проекта новой таможенной линии от пределов Волынской губернии до Балтийского моря, т. е. вдоль всей Литовской границы, введение русских ассигнаций и т. д. Но едва ли не наиболее обременительной — и неприятной — задачей, возложенной на Репнина, был надзор за королем польским, проживавшим в Гродне после того, как, стараниями Репнина, он отказался, 25 октября 1795 г., от престола, и устройство в высшей степени запутанных денежных дел Станислава.
Восшествие на престол Императора Павла вновь открывало, по-видимому, широкую дорогу опытности и талантам Репнина.
Связь его с Павлом была давней и крепкой.
Он был едва ли не первым советником Цесаревича по делам военным; он принимал деятельное участие в гатчинских экзерцициях, во время своих наездов в Петербург, не гнушаясь становиться в строй рядом с садовниками и камер-лакеями Павла. Их переписка поддерживалась постоянно и носила всегда сердечный характер.
Еще незадолго до вступления на престол, будущий Император писал Репнину (13 февраля 1796): «О себе я буду говорить только с единственной целью просить Вас убедиться в чувствах, с которыми я есть и буду всю жизнь, даже если бы Вы и не желали этого от меня, Вашим искренним другом». Начало царствования ознаменовано было рядом милостей Репнину.
На 3-й день по восшествии Павла на престол князь Репнин был, наконец, пожалован в генерал-фельдмаршалы, а в день коронования получил 6000 душ. Оставаясь в прежних должностях, он был назначен Орденским Канцлером и инспектором инфантерии Литовской и Лифляндской дивизий.
Зная непостоянный и подозрительный характер Павла, Репнин, однако, зорко следил за тем, чтобы закрепить за собой его милость.
Находясь в Петербурге, он усердно посещал лекции тактики пресловутого Каннабиха, которыми справедливо гнушались остальные «Екатерининские» генералы, до виртуозности усвоил гатчинские приемы, доведя свое умение салютовать эспантоном до такой степени, что достойным соперником ему в этом искусстве являлся лишь сам Император; тщательно сторонился всех, кто был неприятен Павлу или хотя бы мимолетно навлекал его гнев. Этими путями ему удалось не только сохранить расположение Государя, но даже приобрести некоторое на него влияние.
Доверие Павла ярко выразилось в том, что при возникновении крестьянских волнений, в конце 1796 года в короткое время охвативших одиннадцать губерний и сильно обеспокоивших Государя, для усмирения их он избрал Репнина. 20 января 1797 г. состоялось его назначение, а 21 Репнин был уже в дороге в Вологодскую губернию, из которой приходили наиболее тревожные донесения.
Вопреки ожиданиям, Репнину удалось привести крестьян к покорности одними увещаниями, и в воинских командах, спешно сюда направленных, надобности не представилось.
Из Вологды Репнин 3 февраля выехал в Ростов, но 5 получил указ Павла от 30 января — спешить в Орловскую губернию, где — в Голицынской и Апраксинской волостях — дело дошло уже до вооруженного столкновения с присланными войсками.
Здесь, в селе Апраксина Брасове, Репнину пришлось обратиться к силе оружия, так как собравшиеся в количестве 2000 человек крестьяне «не сдавались и не покорялись». В течение 2-х часов Репнин обстреливал мятежное село, выпустив 33 пушечных и 100 ружейных зарядов.
Канонадой сожжено было 16 домов, убито 20, ранено 70 крестьян.
Пример Брасова имел устрашающее действие: он остался единственным, и больше сопротивления Репнин не встречал. 19 февраля он прибыл в Орел, 26 был в Калуге, умелым уговором прекращая по пути волнения. 1 марта, собираясь выехать в Смоленск, он получил приказ вернуться в Петербург: по приходившим из всех «бунтовавших» губерний донесениям, Император считал опасность миновавшей.
В быстром успокоении волнений и — главное — в мирном характере этого успокоения немалая заслуга Репнина.
Действуя исключительно «самыми кроткими мерами», он твердо и неуклонно предписывал подчиненным ему войсковым частям, под строгой ответственностью, «прибегать к крайнему действию строгости» только в самой последней необходимости и только тогда, «когда прежде сего принужденного поступка истощены были все меры и увещания кротости». Отозвание Репнина находилось в связи с решением Павла принять, по просьбе Австрии, поддержанной Англией, посредничество в заключении мира между Венским Двором и Францией.
Репнину предстояло ехать в Вену — Берлин.
Уже преподаны были — 15 и 19 апреля — нужные инструкции, но, пока шли сборы, заключен был Кампо-Формийский мир, и надобность в посольстве миновала.
Но мысль «стать арбитром Европы и приобрести деятельную инфлюэнцу в немецких делах», уже прочно овладела Императором.
Павел не отменил поездки Репнина, но только отсрочил ее — до 1798 г., когда фельдмаршал был командирован за границу, с несравненно более широкой задачей — переговорами с Берлином и Веной заложить основы новой коалиции против Франции.
Посол Императора имел предложить оборонительный союз России, Австрии, Пруссии и Англии, с привлечением к нему — впоследствии — Дании, Швеции и немецких князей.
Тайными статьями предполагаемого договора Павел хотел установить «меры осторожности против подвигов правления французского на распространение вредных их правил». Берлинский Двор встретил Репнина с большим почетом и радушием.
Но, несмотря на продолжительные переговоры, Репнину не удалось отвлечь Пруссию от твердо принятой ею системы нейтралитета.
Неудача эта сильно раздражила Павла, тем более, что причину ее он склонен был видеть в «ненавистном пристрастии Репнина к немцам». Он предписал Репнину покинуть Берлин и ехать в Вену — «с Министерством и самим Императором изъясниться о мерах, каковые заблаговременно принять нужно на случай тесного союза Пруссии с Францией». Переговоры эти должны были явиться дальнейшим развитием союзного договора, заключенного Репниным с австрийским уполномоченным еще в Берлине.
Но главной целью поездки являлось, в сущности, данное Репнину негласное поручение — устроить брак Великой Княжны Александры Павловны с одним из австрийских эрцгерцогов.
Как «сват» Императора, Репнин был окружен в Вене особым почетом и блеском.
Для его приема Император Австрийский специально прибыл из Бадена.
Он-первый из иностранцев — приглашен был в Лаксенбург.
Сам эрцгерцог Иосиф был проводником его в Шенбрунне. «Свадебное поручение» выполнено было Репниным с успехом: палатин Венгерский, эрцгерцог Иосиф, выехал в Петербург для официального сватовства, но политическая цель посольства осталась не достигнутой: предложения Репнина, настаивавшего на необходимости решительных действий против Франции, активного нападения на нее, пока она еще не готова к войне,- шли в разрез с традиционной австрийской политикой, ярким представителем которой являлся тогдашний вершитель судеб Австрии — Тугут. Дело не пошло дальше полуслов и уклончивых обещаний.
Репнин был отозван в Вильну, где в то время создалось тревожное настроение — опасались беспорядков.
Но, как только тревога улеглась, недовольство Павла проявилась во всей силе. Репнин 30 ноября 1798 г. был уволен от службы, с правом носить общеармейский мундир.
Целый ряд близких ему людей разделили его судьбу: Павел обнаружил «репнинский дух», которого не замечал за время долгой своей дружбы с князем.
Репнин выехал в Москву, где и жил с тех пор «Цинциннатом», по выражению современника. 12 мая 1801 г. он скончался от апоплексического удара, пережив на три года жену, скончавшуюся 22 ноября 1798 г. в Вильне.
Репнин не оставил мужского потомства: его единственный (законный) сын умер в 1774 г.; из дочерей его — Александра была замужем за князем Григорием Семеновичем Волконским, Прасковья — за князем Федором Николаевичем Голицыным и Дарья (впоследствии) за бароном Каленбергом.
Князь Н. В. Репнин погребен в Московском Донском монастыре.
Резко выделяется Репнин даже на фоне столь богатого людьми Екатерининского века. По словам Лопухина, «он был один из тех великих мужей, истинных героев, любителей высочайшей добродетели, которых деяния читаются в истории с восторгом удивления и коих величию не понимающие совершенства добродетели не имеют силы верить». В этом отзыве, конечно, преувеличенном и в духе эпохи, и по близкой и тесной дружбе Лопухина с Репниным, — много правды и притом больше всего в отношении внутреннего мира Репнина, так хорошо известного Лопухину по масонской их связи. Обширный ум Репнина, твердый и ясный; самостоятельность, характерная для всех деятелей Екатерининского царствования; бескорыстие, бывшее, обратно, скорее исключением в те времена; прямота, которой отмечены все поступки его от времен гордого «правления в Польше» до придворной покорности времени Павла; утонченность царедворца наряду с закаленностью боевого генерала; широкое отражение духовной жизни эпохи, в лучших ее исканиях, наряду с безрассудной тратой ограниченных для того роскошного времени средств на внешний блеск, на обстановку и выезды,-все это и, главнее всего, тесная и живая связь с жизнью России на расстоянии полувека — делает жизнь Репнина не простым документом давно отжившей, ушедшей в глубь веков эпохи, но сохраняет за собой глубокий интерес и для настоящего времени.
Это значение Репнина по достоинству оценил Император Александр I, указом Правительствующему Сенату от 12 июня 1801 года предписавший, «чтобы родной внук князя Репнина, князь Николай Волконский, принял его фамилию», «да род князей Репниных, столь славно Отечеству послуживших, с кончиной последнего в оном не угаснет, но, обновясь, пребудет навсегда с именем и примером его». Бантыш-Каменский.
Словарь достопамятных людей. Часть IV, Москва. 1836; Бантыш-Каменский.
Биографии Российских Генералиссимусов и генерал-фельдмаршалов.
Ч. II, стр. 204-233; Д. Масловский, Русская армия в Семилетнюю войну; Politische Correspondenz Friedrichs des Grossen. Band 24-28; A. К. Баиов. История военного искусства в России.
Эпоха Екатерины;
Д. Масловский, Записки по истории военного искусства в России.
Вып. II; С. Соловьев.
История падения Польши;
П. Гейсман, Русские войска и польские конфедерации в 1767-1768 гг. — «Варшавский военный журнал» 1904, № 1-11; Петров.
Война России с Турцией и польскими конфедератами с 1769 по 1774 г., т. І-V, СПб; Шуйский. Dzieje Polskie; Корзон, Wewnetrzne dzieje za Stanislawa Augusta, 6 T.; Krszewski. Polska w cza sie trzech rozbiorow. 1772-1796; Краусгар, Ksiaze Repnin і Polska w pierwszem czteroleciu panowania Stanislawa Augusta. 2 тома; Korrspondencya Krajowa Stanislawa Augusta; F. Smitt. Frederic II, Cathrine et le partage de Pologne; Грабеньский.
История Польши; F. Smitt. Die Theilung Polens in den Jahren 1773, 1793, 1796 und 1815; Janssen. Zur Genesis der ersten Teilung Polens; Raumer. Polens Untergang; H. И. Костомаров.
Последние годы Речи Посполитой;
Кареев. Падение Польши в исторической литературе; Rulhiere. Histoire de Pologne. I-II; Maleszewski. Essai historique et politique sur ]а Pologne, Paris. 1832; Начало конца Польши.
Под ред. полк. Гейсмана, СПб. 1898; Журнал военных действий армий Ее Имп. Величества 1769, 1770 и 1771 г.; Новицкий.
Кучук-Кайнарджийская операция;
Петров. Война России с Турцией и польскими конфедератами с 1769 по 1774 год; Петров.
Влияние турецких войн с половины прошлого столетия на развитие русского военного искусства, І-II; Описание Российского посольства в Константинополь князя Н. Репнина, СПб. 1777; Бумаги князя Г. А. Потемкина Таврического (Сборник военно-исторических материалов.
Вып. VI-VIII); Петров.
Вторая турецкая война в царствование Императрицы Екатерины II, т. II; Собрание всех помещенных в ведомостях обеих столиц с 1787 по 1791 г. включительно реляций;
Собрание полученных от главнокомандующих армиями и флотами ко Двору донесений, 1787-1791; Griste. Kriege unter Kaiser Josef II; Алексеев.
Суворов и два Совета. (Суворов в сообщ. професс.
Ник. Акад. Ген. Шт., кн. 1-я); Сборник Императорского Русского Исторического Общества, т. 13, 16, 29, 37, 46, 48, 51, 67, 70, 109; H. K. Шильдер.
Император Павел І; Д. Ф. Кобеко.
Цесаревич Павел Петрович; Hermann. Geschichte des Russischen Staates. B. V; Брикнерт.
История Екатерины Великой; M. H. Лонгинов.
Новиков и Московские мартинисты;
Записки Ф. П. Лубяновского;
Переписка Имп. Екатерины II с разными особами, СПб. 1807; Из воспоминаний А. И. Михайловского-Данилевского — «Русская Старина» 1899, декабрь;
О пребывании в России короля Польского Станислава-Августа — «Русск. Стар.» 1808, август;
Воспоминания князя Станислава Понятовского — «Русск. Стар.» 1898, сентябрь;
Воспоминания сенатора барона Карла Гейкинга — «Русск. Стар.» 1897, август, сентябрь, ноябрь, декабрь;
Из дипломатической переписки о России XVIII века-«Русск. Стар.» 1896, апрель;
В. Бильбасов, Памяти Императрицы Екатерины II — «Русск. Стар.» 1896, ноябрь;
Увековечение памяти князя Репнина.
Указ Имп. Александра І Прав. Сенату — «Русск. Стар.» 1903, апрель;
Тимирязев.
Отношения между Россией и Францией сто лет тому назад — «Ист. Вестн.» 1897, LXX; Собрание трактатов и конвенций, т. VI; Записки графа Е. Ф. Комаровского — «Ист. Вестн.» 1897, LXIX; Арсеньев.
Непристойные речи (Дело Гузеева) — «Ист. Вестн.» 1897, т. LXIX; Гр. Ланжерон.
Русская армия в год смерти Екатерины II. «Русск-Стар.» 1895, март, апрель;
Цебриков.
Вокруг Очакова 1788 — «Русск. Стар.» 1895, сентябрь;
Бильбасов.
Князь де Линь в России — «Русск. Стар.» 1892, т. 73; «Друг Юношества» 1813, № 3; Записки Лопухина — «Русский Вестник» 1859, № 15; «Чтения И. Моск. О. Ист. и Древн. Рос.»1865, т. II, ч. І; Описание документов Архива Мин. Юстиции, т. VII; Souvenirs de la comtesse Golovine; О памятнике Кагульской битвы — «Русск. Арх.» 1873; Д. Масловский, Ларго-Кагульская операция-«В. Сбор.» 1893, №№ 8 и 9; «В. Сбор.» 1893, № 12; «В. Сбор.» 1894, № 2; Журнал пребывания короля Станислава-Августа в Гродне в 1795-1796 г.-«Чтения в M. О. И. и Др.» 1870, кн. IV и III; «Заря» 1871, № б, 6, 7, 9-11; «Чтения М. О. Ист. и Др.» 1871, III; Memoirs secrets inedits de Stan. Auguste, comte Poniatovski; «Русск. Арх.» 1876, III; 1878, III; 1865; 1874, І, II; 1873; 1886, III; Записки Императрицы Екатерины II; Квадри.
История Государевой Свиты. XVIII век; Из писем преосвященного Самуила князю А. Б. Куракину — «Русск. Архив» 1906, т. І; Письма Булгакова к брату-«Русск. Арх.» 1900, II; 1901, II; Записки А. М. Грибовского-«Русск. Арх.» 1899, I; Я. И. Булгаков — «Русск. Арх.» 1898, І-III; Двор и правительство России сто лет назад — «Русск. Арх.» 1886, І; Из записок Ю. Н. Бартенева-«Русск. Арх.» 1886, II; Два рескрипта Екатерины Второй к фельдмаршалу графу Салтыкову — «Русск. Арх.» 1886, III; Копия с рескрипта Репнину 11 июля 1702 г. — «Русск. Арх.» 1886, III; Растопчинские письма — «Русск. Арх.» 1887, І; Русский Двор в конце XVIII и начале XIX столетия (Записки князя A. Чарторыйского)-«Русск. Стар » 1906, июнь; Записки кн. Дашковой-«Русск. Стар.» 1906, июль; Записки генерала В. Левенштерна — «Русск. Стар.» 1900, август;
Петербургская старина — «Русск. Стар.» 1882, т. 85; Записки Якова Ивановича де Санглена — «Русск. Стар.» 1882, т. 36; La cour et le regne de Paul; Архив Государственного Совета, т. I; Бобржинский.
Очерк истории Польши;
М. Богданович, Русская армия в век Екатерины II; А. Брикнер.
Материалы для жизнеописания графа Никиты Петровича Панина;
Архив князя Куракина;
Н. Ф. Дубровин.
Суворов среди преобразователей Екатерининского времени;
Екатерина ІІ и Потемкин-«Русск. Стар.» 1876, 9-12; Каталог Московского Отделения Общего Архива Главного Штаба, вв. 2 и 3-й; Н. Д. Чечулин.
Внешняя политика России в начале царствования Екатерины II; Энгель.
Описание дел, хранящихся в Архиве Виленского генерал-губернаторства;
М. Де-Пуле. Крестьянское движение при Имп. Павле Петровиче — «Русск. Арх.» 1869, III; Великая реформа.
Изд. комм. учебного отдела О. Р. Т. З., т. II, гл. IV; Е. И. Трифильен.
Очерки из истории крепостного права в России;
Васильчиков.
Семейство Разумовских, ч. III; Месяцеслов с росписью на 1778 г.; Орловская Старина.
Изд. Пупарева;
Уманец. Понятовский и Репнин — «Древ. и Нов. Россия» 1875, II; Бартенев. XVIII век, т. IV; Ein Russischer Staatsmann. Des Grafen Sievers Denkwurdigkeiten. Leipzig; M. Н. Лонгинов.
Подлинные анекдоты о князе H. B. Репнине-«Русск. Арх.» 1865; Масонская клятва фельдмаршала князя Репнина — «Русск. Арх.» 1878, III; Boudon, Lettres Lithuaniennes, Vilna. 1806; Виноградов.
Краткий исторический очерк о деятельности в Северо-Западном крае. Вилен. Календарь, 1900 г.; Главноначальствующие над краем, заним. нынешней Виленской губернией — Пам. кн. Виленской губ. на 1852 г.; M. Де-Пуле. Станислав-Август Понятовский в Гродне и Литве в 1794-1797, 2-е изд., СПб. 1871; Журнал пребывания Его Вел. короля польского Станислава-Августа в Гродне 1795-1796 годов. Извлеч. из архива Виленск. генерал-губернатора, Москва. 1870; Липранди.
Отторженная возвратих, СПб. 1893; Meinert. Wyniesienie na tron Stanislawa-Augusta; Universal litewskiego general rzadu, 1795; B. Roepel, Repnin und Czartoryski 1794-1797 — «Preuss. Jahrbuch.» XLI; Antoni, I. Czartoryski i Repnin — «Pregl. Nauk liter.» 1877. С. Д. Масловский. {Половцов} Репнин, князь Николай Васильевич 31-й генерал-фельдмаршал.
Князь Николай Васильевич Репнин, сын генерал-фельдцейхмейстера князя Василия Аникитича [Князь Василий Аникитич Репнин, ученик знаменитого принца Евгения (которому был рекомендован Петром Великим), служил волонтером при завоевании цесарцами Белграда (1717 г.); сражался под знаменами фельдмаршала графа Миниха (с 1736 по 1739 г.); награжден: чинами генерал-майора (1737 г.); генерал-лейтенанта (1740 г.); орденом Св. Александра Невского (1741 г.); пожалован генерал-аншефом (1744 г.) за разграничение земель в Финляндии и Карелии; возведен в достоинство генерал-фельдцейхмейстера с званиями генерал-адъютанта и шефа сухопутного Шляхетного Кадетского корпуса (1745 г.); вступил (1748 г.) в Франконию с тридцатисемитысячным корпусом, несмотря на сделанное ему предложение Версальским Кабинетом ста тысяч ефимков за медленный поход; был главным виновником постановленного в Ахене мирного договора французскими, английскими и голландскими министрами; скончался от апоплексического удара в лагере при Кулмбахе 21 июля 1748 г. и погребен подле отца в рижской крепостной церкви.
Миних отдает справедливость уму, храбрости его, хорошему поведению и говорит, что он обещал занять место между первыми генералами, пользовался общею любовью.
Князь Василий Аникитич знал многие иностранные языки, в особенности был сведущ по части инженерной и фортификации, имел нрав вспыльчивый; но отличался строгою справедливостью] и внук генерал-фельдмаршала князя Аникиты Ивановича, родился 11 марта 1734 года; получил первоначальное образование в доме родительском под особенным надзором и попечением матери своей; в службу записан солдатом в 1745 году в лейб-гвардии Преображенский полк и на пятнадцатом году от рождения участвовал уже в славном походе отца своего на Рейн, будучи сержантом.
Тогда понес он чувствительную потерю, оставшись сиротою вдали от родины; но Императрица Елисавета Петровна поручила канцлеру графу Бестужеву-Рюмину обнадежить его в своем покровительстве и, в ознаменовании оного, произвела князя Репнина прапорщиком, 11 июля 1749 года. С того времени юный воин, подававший большие надежды, посвятил себя снова наукам, без которых природные дарования и ум ничего не могут произвести великого.
Военное ремесло служило ему наградою, отдохновением от трудов: в 1751 году был он подпоручиком гвардии, в 1753 г. полковым адъютантом.
Вскоре Россия объявила войну Пруссии, и князь Репнин получил от Государыни позволение находиться волонтером в армии генерал-фельдмаршала Апраксина.
Он явил опыты своей храбрости в сражении при Гросс-Эгерсдорфе (1757 г.); при занятии Кенигсберга, Мариенвердера, во время осады Кистрина генерал-аншефом Фермором (1758 г.); награжден чином капитана гвардии.
В следующем 1759 году послан во французскую армию и находился на Минденском сражении, под начальством маршала Контада; возвратясь в С.-Петербург (1760 г.), перешел из гвардии в армейский полк полковником: участвовал в занятии Берлина; служил с полком своим в корпусе графа Чернышева, присоединенном к австрийской армии (1761 г.); награжден чином генерал-майора, 2 апреля 1762 года, имея от роду двадцать восемь лет. Императрица Екатерина II, вступив на Престол, возложила на князя Николая Васильевича орден Св. Анны и отправила его полномочным министром к Фридриху Великому (1762 г.). Лестное назначение это сблизило Репнина с первым полководцем того времени, доставив ему возможность наблюдать его воинские распоряжения при Рейхенбахе и Швейднице.
Таким образом, он обозревал в течение трех лет три армии главных европейских Дворов, узнал совершенства их, недостатки, и наблюдения свои приноровил к пользам любезного Отечества.
Доселе служба его была как бы продолжением наук: в 1763 г. он определен к исправлению должности директора Сухопутного Кадетского корпуса; 11 ноября назначен полномочным министром в Польшу, с ежегодным жалованьем в двадцать тысяч рублей.
Тогда скончался Август III, на 67-м году от рождения, после тридцатилетнего государствования.
Главной целью посольства князя Репнина было избрание в короли стольника Литовского, графа Станислава Понятовского: в этом важном поручении Екатерина II более полагалась на него, нежели на своего посла в Варшаве, графа Кейзерлинга, и не обманулась.
Усилия Франции возмутить против России разгоряченные тогда умы поляков остались тщетными: для подкрепления диссидентов князь Репнин арестовал вельмож, явно сопротивлявшихся намерениям Государыни: епископа Краковского Кайетана Солтыка, графа Ржевуцкого, епископа Киевского, и отправил их в Россию.
Князь Радзивилл и маршал Браницкий спаслись бегством. 7 сентября 1764 года Понятовский возведен единогласно на польский престол, а 25 ноября коронован в Варшаве.
В это время скончался граф Кейзерлинг, и звание полномочного посла передано князю Репнину, который получил от нового короля орден Белого Орла и Св. Станислава, им учрежденный (1765 г.). В шестилетнее пребывание в Варшаве князь Николай Васильевич твердой рукой управлял кормилом Государства Польского, действуя именем Екатерины, достойно им представляемой.
Понятовский, слабый, малодушный, носил одно только наименование короля: князь Репнин, предприимчивый и дальновидный, защищая диссидентов, соединил (1767 г.) две конфедерации, польскую и литовскую, в одну генеральную, и заставил оную отправить в С.-Петербург чрезвычайных посланников, графов Поцея, Вельгорского, Потоцкого и Оссолинского, с изъявлением Императрице благодарности народа польского и литовского за оказываемое покровительство.
Между тем он занялся прекращением возникших междоусобий в королевстве и из сконфедерованной республики Польской настоял, чтобы избраны были семьдесят поляков в особую комиссию, с которыми совещался о доставлении спокойствия диссидентам.
Следствием сего был договор, постановленный им в Варшаве, 13 февраля 1768 года, между Российским и Польским Дворами, в IX статьях, с двумя сепаратными актами: 1) подтвержден трактат, заключенный в Москве в 1686 году. II) Обе державы согласились гарантировать взаимно целость и сохранность тогдашних их владений в Европе. III) Король и Речь Посполитая обязались обеспечить на вечные времена особливым сепаратным актом вольное исповедание веры греческой восточной несоединенной и диссидентов евангелического исповедания. IV) Постановлено навсегда означить во втором сепаратном акте предметы и части правления. V) Императрица торжественно гарантировала конституцию Речи Посполитой, форму правления, вольность и законы. VI) Договоры Карловицкий, Оливский и другие, заключенные с прочими державами, оставлены во всей силе. VII) На ответственность пограничных полномочных судов возложена обязанность скоро и беспристрастно разбирать возникающую распрю между подданными обеих договаривающихся сторон, с сохранением через то порядка и тишины. VIII) Утверждена свободная торговля, без отягощения излишними налогами. IX) Ратификовать трактат в Варшаве через два месяца.
Первым сепаратным актом Речь Посполитая польская, уважая приемлемое участие Дворами Российским, Английским, Прусским, Шведским и Датским, постановила пять статей, которыми возвращены и обеспечены все церковные и гражданские права неуниатов и диссидентов.
Второй заключал в себе права кардинальные и ограничивал власть первых чинов республики.
Между прочим узаконено, чтобы дворянин за умышленное убийство крестьянина подвергался впредь казни, а не денежному взысканию.
Решительные меры восстановили против князя Репнина магнатов и духовенство польское.
Версальский кабинет, завидую могуществу нашему, убедил Порту Оттоманскую объявить войну России, и князь Николай Васильевич, награжденный Императрицей орденом Св. Александра Невского и чином генерал-поручика (1768 г.), как опытный полководец был отозван в С.-Петербург.
Он поступил в первую армию, предводимую князем Голицыным (1769 г.); участвовал в блокаде и занятии Хотинской крепости; командовал (1770 г.) отдельным корпусом в Молдавии и Валахии: воспрепятствовал, в июне месяце, двенадцати тысячам турок и двадцати тысячам татар переправиться через Прут, преследовал их шесть верст; сражался, под знаменами Румянцева, в битвах Ларгской и Кагульской; овладел, 26 июля, Измаилом, который сдался ему на условиях с двадцатью пушками; преследовал двадцатитысячное турецкое войско, оставившее эту крепость при его приближении; положил на месте семьсот человек; двинулся к крепости Килии, снабдив Измаил достаточным гарнизоном. 9 августа турки, приметив наше войско, зажгли предместье в четырех местах; несмотря на сильный пожар, князь Репнин вступил в оное и, среди огня и пепла, обозрел положение крепости, назначил место первой батареи от гласиса в восьмидесяти саженях; оттуда, открыв траншею, велел вести оную на левую сторону, а бригадиру барону Игельстрому заложить главную батарею против ворот. Неприятель между тем тремя вылазками старался воспрепятствовать производимым работам; но принужден был удалиться.
Тогда князь Репнин отправил с одним пленным следующее воззвание в крепость: «Ее Императорское Величество, моя Всемилостивейшая Государыня, по природному своему великодушию и человеколюбию повелевает нам сохранять, сколь возможно, от напрасного пролития кровь человеческую.
Покоритесь победоносному оружию премудрой моей Монархини.
Я обещаю оставить вам жизнь, дать свободу и отпустить с вами ваше имение.
Жизнь остается вам для того, что победители гнушаются разить побежденных; свобода, чтоб вы пронесли в места, вами обитаемые, славу щедрот и великодушие Российской Императрицы; а имение, дабы разумели, что российские герои корысть презирают.
Знайте, что Россия умеет побеждать; но везде, где только человечество склоняет к жалости, щадит и прощает.
Впрочем, если вы далее будете сопротивляться, то завтра поутру открою я начало той казни, которая покажет вам, сколь трудно раздражать победителей, у коих должно вам искать пощады». Воззвание это не произвело желаемого действия: началась пушечная пальба из крепости.
Россияне под картечными выстрелами кончили главную батарею и на другой день поутру открыли сильный огонь из всех орудий, четыре часа продолжавшийся.
Раздался вопль между осажденными.
Князь Репнин, всегда великодушный, отправил к ним другое воззвание; убеждал их искать пощады, свободы и всего предложенного, если не желают подвергнуться ярости героев, многократно наносивших уже им поражение.
Осман-паша, командовавший в крепости, потребовал трое суток на размышление; но князь Репнин изъявил согласие только на шесть часов. Срок наступил вечером; неприятель умолял продлить оный еще до рассвета;
Репнин уважил эту просьбу и, 18 августа Килия покорилась Императрице. 21 числа поднесены ключи российскому полководцу; пять тысяч жителей вышли к нему навстречу: греки и армяне с крестом и Евангелием, жиды с хлебом.
В крепости найдено: четыре мортиры, шестьдесят четыре пушки, восемь тысяч ядер, до четырехсот бочек пороха и множество съестных припасов.
Узнав, что турки претерпевают недостаток в скоте, князь Репнин отправил к ним сто баранов; приказал двум лекарям перевязать раны мусульман, находившихся в крепости; переправил через Дунай четырехтысячный гарнизон, положивший оружие, дозволив оному взять имущество.
Многие оттоманы, пораженные столь удивительным человеколюбием, пали перед ним на колени, проливая слезы благодарности, и поклялись не сражаться более с россиянами.
Императрица наградила князя Николая Васильевича военным орденом Св. Георгия второго класса.
В 1771 году поручена князю Репнину команда над всеми войсками в Валахии.
Он приехал в Букарест, оттуда отправился в Журжу, осмотрел эту крепость, занятую достаточным российским гарнизоном; рекогносцировал Турну, построенную на крутой горе под Никопольскими пушками, и получил в то время донесение, что неприятель, переправясь через Дунай, атаковал Журжу. Князь Репнин оставил тогда генерал-майора Потемкина [Впоследствии князя Таврического] под Турною, а сам поспешил форсированными маршами к осажденным.
В семи верстах от Журжи узнал он, что комендант майор Гензель, имевший провианта на три месяца и значительное число снарядов, сдал эту крепость на капитуляцию.
Отряд, сопровождавший князя Репнина, состоял только из трехсот человек: он принужден был удалиться к Букаресту от трехтысячной турецкой конницы, выехавшей к нему навстречу; расположился под Вакарештским монастырем.
Ободренный полученным успехом, неприятель показался 10 июня в виду наших войск, в числе десяти тысяч человек, под предводительством трехбунчужного паши Ахмета, командовавшего прежде в Аравии: князь Репнин предупредил его атакою, обратил в бегство, за двадцать верст, к реке Аргису, положил на месте пятьсот человек, отбил одну пушку и пять знамен.
Между тем Румянцев поставил ему в вину потерю Журжи: обиженный несправедливостью, полководец испросил увольнения в чужие края, где пробыл до 1774 года. Он находился потом при облежании Силистрии, когда победы Задунайского заставили Турцию просить мира у России, и не отказался быть производителем этого важного дела, забыв для пользы Империи прошедшее: 10 июля (1774 г.) подписан им и турецкими полномочными Ресми Ахмет-эфенди и Ибрагим Мюниб-рейс-эфенди славный договор вечного мира между обеими империями в лагере Кучук-Кайнарджи, близ Силистрии, в XXVIII статьях. [См. биографию графа Румянцева-Задунайского.] По утверждении визирем этого трактата граф Румянцев отправил с оным князя Репнина, имевшего — по словам его в донесении к Императрице — полное участие в заключении мира. Екатерина II произвела князя Николая Васильевича генерал-аншефом и подполковником лейб-гвардии Измайловского полка, а в следующем 1775 году назначила его в Турцию чрезвычайным и полномочным послом.
Свита князя Репнина была столь же блистательна, как и многочисленна, состояла из пятисот человек. [При князе Репнине находились трубачи и литаврщики гусарские и кирасирские, пехотные музыканты, команды: гусарская, кирасирская и пехотная, тридцать шесть лакеев, четыре егеря, двенадцать певчих, тринадцать официантов, шесть гайдуков, восемь скороходов, шесть гренадеров лейб-гвардии Измайловского полка, шесть пажей, лекарь, доктор, двенадцать греческих офицеров, четырнадцать студентов и переводчиков, восемнадцать обер-офицеров, четыре штаб-офицера, десять дворян посольства, два секретаря и маршал посольства.] Он въехал в Константинополь (5 октября) Андрианопольскими воротами на турецкой лошади, богато убранной, высланной ему султаном, с распущенными знаменами, музыкой и барабанным боем; в Перу прибыл в семь часов пополудни, с зажженными факелами, и один только въехал на двор; сопровождавшие его турки вошли на оный пешие. 7 октября князь Репнин известил пребывавших в Константинополе послов иностранных о своем приезде через кавалеров посольства, и министров через офицеров. [Послы были: французский маркиз де Сент-Приест; венецианский кавалер Градениго и голландский г-н Вейлер; римско-императорский интернунций г-н Тугут; посланники: прусский г-н Зегелин, выехавший к князю Репнину навстречу 3 октября, и шведский г-н Цельсинг.] Они немедленно прислали к нему секретарей посольства с поздравительным приветствием и, вслед за ними, сами посетили его; а после обеда в тот же день приехали к княгине Репниной [Князь Николай Васильевич был женат на родной тетке нашего чрезвычайного посла в Париже, при Наполеоне, князя Александра Борисовича Куракина, княжне Наталье Александровне Куракиной] супруги французского и венецианского послов, также прусского посланника и провели у нее вечер. 8 октября посол, в сопровождении свиты своей, отдал визиты перед полуднем послам, после обеда — посланникам.
По предварительному соглашению с Портой, князь Репнин был 28 ноября у визиря.
Он подъехал к самому крыльцу, где встречен переводчиком Порты, который вместе с Чаушляр Еминием и Чаушляр Киятибием предшествовали ему в приемную залу. К ним присоединился на крыльце тесрифаджи, или первый церемониймейстер.
Вступя в залу, посол немного приостановился, не видя визиря, который, однако, тотчас вошел в оную. Когда они приблизились друг к другу, то сделали взаимный поклон и пошли к назначенным им местам, Князь Репнин вручил визирю грамоту Императрицы; он принял ее стоя и положил на подушку возле себя. Тогда посол и визирь сели в одно время, последний на софу, первый против него на креслах.
Визирь приветствовал посла, наведываясь о состоянии его здоровья.
Исполнив с обеих сторон обыкновенные учтивости, князь Репнин в произнесенной речи объявил визирю причину своего посольства; удостоверил, что «Императрица желает твердо и ненарушимо содержать блаженный мир, заключенный между обеими империями, и возобновленную дружбу; не сомневается в похвальных и миролюбивых его чувствованиях», и в заключение просил исходатайствовать ему скорее аудиенцию у султана.
Драгоман Порты перевел эту речь. Визирь отвечал, что «он, со своей стороны, желая утвердить и сохранить блаженный мир, приложит к достижению этой цели совершенное попечение и труд; ощущает истинное удовольствие в том, что выбор посольства пал на особу, в коей обитают способность и прилежание к общим интересам обеих сторон». После сего поднесли визирю и послу конфеты, кофе, шербет, розовую воду и куренье, чем угощали и чиновников свиты посольской, исключая умыванья и куренья; подали послу соболью шубу с парчовым верхом, которую он надел на себя, не вставая с кресел; надели шубы на поверенных в делах, г-на Петерсона, на маршала посольства, г-на Булгакова, и на двух секретарей лапчатые собольи, покрытые сукном и опушенные пластинчатым собольим же мехом, на десять кавалеров посольства — горностаевые, покрытые камлотом; свите посольской роздано сто кафтанов. 29 ноября князь Репнин отправил подарки к визирю с маршалом посольства, к эфенди и к рейс-эфенди с секретарями. 30 числа отнесены подарки в сераль к султану.
Посол имел у него аудиенцию 1 декабря: доехав до вторых ворот сераля, он слез с лошади у правого рундука и встречен тут переводчиком Порты. Вместо того чтобы дожидаться на лавке в этих воротах до приглашения его в диван, как обыкновенно делали послы, князь Репнин введен был в комнату, на этот случай нарочно убранную софами.
Здесь Чауш-баши и переводчик Порты угощали его и находились при нем безотлучно.
Вступив в диван в разные двери, но в одно время с визирем, посол сел на табурете, поставленном против визирского места, и так как последний медлил с приглашением его в Нисанджинскую лавку, князь Репнин через переводчика Порты объявил визирю, что «он сам туда перейдет, если не будет тотчас приглашен». Воля посла российского немедленно исполнена: он сел посреди лавки, на правой стороне Нисанджия.
Начался суд, полчаса продолжавшийся; по окончании оного визирь отправил рейс-эфенди с письменным докладом к султану о допущении посла. С визирем обедал в тот день один только князь Репнин; с капитан-пашою: маршал, два секретаря и дюк де Браганс, находившийся в числе кавалеров посольства.
Во время обеда Высочайшая грамота держана попеременно дворянами.
На половине дороги от дивана до последних ворот серальских надета на посла соболья шуба, покрытая парчою; на маршала и секретарей горностаевые; свите роздано сто кафтанов.
Пробыв в этом месте, в лавке, с четверть часа, между тем как визирь был у султана, посол введен потом в тронную двумя капиджи-баши, в сопровождении шестнадцати чиновников, с ним прибывших, и в предшествовании переводчика Порты. Сделав три поклона, он произнес речь и поднес грамоту, которую принял капитан-паша, вручивший оную визирю, а последний положил ее возле султана.
Драгоман Порты перевел речь, и султан Абдул-Гамид сказал громким голосом несколько слов визирю, который отвечал послу: «Его Императорское Величество, Всемилостивейший Государь Император, Прибежище Света, повелел мне известить вам, что есть Его Императорская воля, дабы мирный трактат, заключенный между его империей и империею Российской был навсегда сохраняем и исполняем». Драгоман Порты перевел эти слова, и посол, поклонясь султану, вышел из аудиенц-камеры со всей свитой.
У вторых ворот дожидался он снова в караульной капиджи-баши, между тем как мелкие чины, янычар-ага, капиджи-баши и прочие выезжали из сераля. 28 января (1776 г.) посол обедал у визиря в приемных комнатах султана.
Визирь предоставлял ему выбрать любое место: софу или кресла.
Посол сел на софу, сказав, что предпочитает оную, желая быть ближе к нему. Они сели оба в одно время. Визирь просил посла располагать у него, как в собственном доме, приказывать что угодно; желал знать, не хочет ли он полюбоваться играми и забавами, приготовленными для его увеселения? Около одиннадцатого часа визирь спросил, когда обыкновенно обедает посол, чтобы он к тому времени приказал изготовить стол; ибо определя этот день на угощение столь приятного гостя, не желает отяготить его никакою переменою в ежедневных обыкновениях.
Посол отвечал, что, чувствуя крайнее удовольствие быть угощаемым столь почтенным и приветливым хозяином, отлагает все свои привычки и просит его ни в чем не принуждать себя; но определить время обеда по собственному желанию.
В половине первого часа принесен к софе стол, за которым, кроме их двух, обедал еще рейс-эфенди.
Перед послом положен был золотой прибор, осыпанный алмазами; тарелки, ему подаваемые, были также золотые.
После обеда он вымыл руки свои в одно время с визирем; разные игры и увеселения возобновились.
Не желая беспокоить хозяина долговременным пребыванием и зная, что настал час, посвящаемый молитвам, что визирь страдал подагрою, посол изъяснил ему причины, побуждающие его возвратиться в свой дом, и благодарил за оказанные почести.
Визирь отвечал, что присутствие посла никогда ему в тягость быть не может и что оно, напротив, вылечило его от подагры; но при сем том, опасаясь причинить ему беспокойство, он не желает более удерживать своего гостя. Тогда принесли визирю и послу шербет и окуривание; надели на посла соболью шубу, крытую сукном, и положили ему в карман три платка, в которых были завернуты золотые часы с алмазами.
Вслед за тем угощали посла обеденными столами капитан-паша, визирский кегай, янычар-ага, тефтердарь и, 3 марта, рейс-эфенди.
На этом последнем был инкогнито визирь в поставленной для него палатке, из которой любовался играми, и изъявил послу сожаление свое, что церемониал препятствовал ему видеться с ним и дружески беседовать. 29 марта посол имел аудиенцию у султана, 31 числа простился с визирем, а 13 апреля выехал из Перы. Возвратясь в Отечество, князь Репнин не остался без дела: определен генерал-губернатором в Смоленск (1777 г.) и, в следующем году, также в Орел, наместничество, им тогда открытое.
Занятия его по гражданской части были прерваны подчинением ему тридцатитысячного корпуса, с которым он вступил в Бреславль, 9-го декабря.
На Тешенском конгрессе (1779 г.) дипломатические способности и твердость князя Репнина склонили Австрийский Двор к миру; возвращены Баварии большая часть захваченных у нее земель; удовлетворены понесенные убытки Саксонией, Цвейбрикским герцогством и другими немецкими князьями.
Восстановитель тишины в половине Европы не остался без награды: Императрица пожаловала ему орден Св. Апостола Андрея Первозванного и три тысячи крестьян в Белоруссии;
Иосиф II прислал трость, украшенную бриллиантами, и серебряный столовый сервиз;
Фридрих Великий: орден Черного Орла, шпагу и портрет свой, осыпанные бриллиантами, саксонский сервиз, двадцать тысяч ефимков на путевые издержки и десять тысяч на канцелярию.
Монарх Пруссии находился в откровенной переписке с князем Репниным и признавался ему, что он был однажды обманут австрийским министерством; но в другой раз не позволит обмануть себя. [«On peut etre trompe une fois dans sa vie, — писал Фридрих к князю Репнину, — mais qui l est deux fois, est dupe et c est un titre, que je n ambitionne pas».] В 1780 году заложены в Смоленске каменные строения для судебных мест, и при проезде Екатерины II через это наместничество она изъявила князю Репнину особенное свое удовольствие и благоволение «за виденное Ею повсюду благое устройство и следы точного исполнения Ее установлений» [Слова Высочайшего рескрипта]. Он командовал в том же году наблюдательным корпусом в Умани, а в следующем пожалован генерал-адъютантом, генерал-губернатором псковским, оставаясь в Смоленске; предводительствовал резервным корпусом в Польше (1782 и 1783 г.); получил орден Св. Владимира первой степени в день учреждения оного (1782 г.); бриллиантовые знаки ордена Св. Апостола Андрея Первозванного, в 1784 году. Тогда во второй раз предпринято им путешествие в чужие края, как бы для отдохновения от трудов;
Императрица оставила при нем носимые звания.
Война с Турцией отвлекла князя Репнина от управляемых им губерний: он участвовал в осаде и взятии Очакова (1788 г.), являя подчиненным своим, в опасных местах, пример неустрашимости; командовал украинской армией в Молдавии (1789 г.), до прибытия Потемкина; разбил 7 сентября на реке Салче сераскира Гассан-пашу, бывшего капитан-пашою; овладел его лагерем, тремя пушками, девятью знаменами и частью обоза; вогнал в Измаил, запер в этой крепости.
К сожалению, зависть воспрепятствовала храброму полководцу довершить победу над оттоманами: опасаясь, чтобы Репнин не получил фельдмаршальского жезла за взятие Измаила, Потемкин приказал ему отступить за двадцать верст. В 1790 году князь Репнин продолжал командовать расположенными войсками в Молдавии, под предводительством Таврического, жертвуя оскорбленным самолюбием, собственной славой для того только, чтобы служить Отечеству.
Терпение его вознаградилось.
Главнокомандующий отправился в С.-Петербург (1791 г.), вверив ему начальство над соединенною армией.
Пользуясь его отсутствием, верховный визирь Юсуф-паша собирал войска при Мачине, намеревался нанести россиянам чувствительный удар, но князь Репнин решился уничтожить покушение врагов нападением на них. Он велел окружным войскам собираться к Галацу; предписал генерал-поручику Голенищеву-Кутузову [Впоследствии князю Смоленскому] прибыть туда из Измаила с Бугским егерским корпусом и с пятьюстами донских козаков; поручил генерал-майору Рибасу готовить перевозные суда. Верховный визирь имел разных войск турецких до ста тысяч; под командой его находились пять пашей, два бея анатолийские и два султана татарские.
Армия князя Репнина была вполовину менее; из семидесяти двух орудий оставил он восемь в резерве на берегу Дуная, для отражения неприятельских судов. 25 июня генерал-аншеф осмотрел турецкий лагерь. 28 числа, в шестом часу поутру, генерал-поручик князь Голицын [Князь Сергей Федорович Голицын в молодых летах служил под знаменами Румянцева; участвовал во взятии Очакова Потемкиным, на родной племяннице которого был женат; овладел Мачином (1791); срыл тамошние укрепления; взял в числе пленных трехбунчужного Арслана Магмет-пашу; изрубил и частью потопил турецкий гарнизон, находившийся на полуострове Концефан, под самыми пушками Браилова; отнял у неприятеля семнадцать орудий и несколько знамен; истребил множество судов турецких; награжден за ратные подвиги свои орденами Св. Георгия второго класса (1791 г.) и Св. Александра Невского (1792 г.); получил потом ордена: Св. Владимира первой степени (1794 г.); Св. Апостола Андрея Первозванного (1802 г.), будучи генералом от инфантерии с 1801 года; вступил в Галицию (1809 г.), где скончался 20 января 1810 г., на 63-м году от рождения] первый пришел с вверенными ему войском к пункту своей атаки и открыл канонаду.
В то же самое время конница генерал-поручика князя Волконского [Князь Григорий Семенович Волконский был женат на дочери князя Николая Васильевича, княжне Александре Николаевне, впоследствии обер-гофмейстерине Высочайшего Двора, статс — и кавалерственной даме. Он с отличием служил под знаменами Румянцева, Суворова и Репнина; был потом пятнадцать лет военным губернатором в Оренбурге (1802-1817 гг.); населением степей обезопасил тот край от набегов киргизских; скончался в 1824 году, на 83-м году от рождения, будучи генералом от кавалерии, членом Государственного Совета и кавалером орденов: Св. Андрея Первозванного (1806 г.), Св. Александра Невского (1786 г.), Св. Георгия второго класса (1792 г.) и Св. Анны (1777 г.). Служба его беспрерывно продолжалась шестьдесят шесть лет], предводимая генерал-майором Рибасом [Осип Михайлович Рибас родился в Неаполе, куда переселился из Испании его дед. Он вступил в нашу службу в 1772 году: сначала ему покровительствовал Орлов (граф Алексей Григорьевич); потом Бецкий и Потемкин.
В 1779 году Рибас был подполковником и полицмейстером Кадетского корпуса; в 1789 г., будучи генерал-майором, в первый раз обнажил меч против врагов России: содействовал Гудовичу во взятии приступом укрепленного замка Хаджибея (ныне Одессы) при Черном море; овладел двумя турецкими судами; командуя (1790 г.) гребной флотилией, захватил батареи неприятельские, прикрывавшие вход в Дунай; овладел Тульчей; командовал тремя колоннами десанта во время приступа Измаила (11 дек.); взял в плен множество турок, представил 130 знамен; награжден орденом Св. Георгия второго класса (1791 г.); Александровской лентой за участие в Мачинском сражении (1791 г.); пожалован вице-адмиралом (1793 г.); адмиралом (1799 г.); скончался в 1800 году. По его проекту, одобренному Императрицею Екатериной II, возникла Одесса], ударила на неприятеля, очистила занимаемое оным место и связала сообщение с войсками князя Голицына, между тем как князь Волконский, следовавший со своей пехотой за конницей, выстроясь в боевой порядок, достиг также своего пункта, и начал канонаду.
Тогда Голенищев-Кутузов, обходя горы, чтобы зайти в правый край неприятелю, должен был с великим трудом пробиваться среди окружавших его турок, старавшихся разрезать сообщение между ним и армией.
Эти покушения визиря были уничтожены князем Репниным: он приказал генерал-майору Рибасу атаковать неоднократно неприятеля, а князю Волконскому вытянуть из двух линий три гренадерские полка с артиллерией в левую сторону и приблизиться к горам. Тщетно пехота турецкая, желая воспользоваться отделением войск, бросилась стремительно и в большом количестве на первое каре Екатеринославского гренадерского полка: храбрые воины опрокинули, обратили в бегство неприятеля.
В то же самое время толпы турок напали на правый фланг наш, предводимый князем Голицыным; но были отбиты со значительным уроном и преследуемы конницей до первого их лагеря.
Таким образом уничтожил князь Репнин и покушения турок на наш резерв со стороны Дуная, подкрепив оный высланными войсками.
Вскоре пехота Кутузова показалась на горах во фланге неприятельском: князь Волконский поспешил переправить за крутой овраг, под горою находящийся, два гренадерских полка для открытия сообщения с Кутузовым.
Тогда войска двинулись со всех сторон на неприятеля: князь Голицын пошел в его ретраншемент, князь Волконский в лагерь, а Голенищев-Кутузов во фланг, которое движение решило победу этого упорного сражения, шесть часов при сильном жаре продолжавшегося.
Неприятель обратился в бегство к Гирсову; легкие войска преследовали его. Орудий медных отнято тридцать пять, в том числе две мортиры; более четырех тысяч турок пало на месте битвы, кроме умерщвленных на судах, из которых три были взорваны на воздух и столько же потоплены.
В числе пленных находился двухбунчужный Мегмет-Арнаут-паша. Знамен взято пятнадцать.
Принеся благодарение Всевышнему, с пушечной пальбой за одержанную победу, князь Репнин переправился 2 июля обратно через Дунай и потом велел снять мосты, расположив армию в прежних лагерях. [Прекрасно изобразил Державин князя Репнина в Памятнике Герою. «Строй, Муза, памятник Герою, Кто мужествен и щедр душою, Кто больше разумом, чем силой, Разбил Юсуфа за Дунаем, Дал малой тратой много пользы».] Между тем вступил он в сношения с визирем, который первый заговорил о мире, и, желая воспользоваться благоприятной минутой, чтобы даровать оный Отечеству, подписал с турецким полномочными в Галаце, 31 июля, предварительные условия: Кайнарджийский договор и последовавшие за оным подтверждены в полном и точном их разуме; река Днестр назначена границей обеих империй; земли, лежащие между Бугом и Днестром, уступлены России. 1-го августа Потемкин, надеявшийся похитить у Репнина двойную славу победителя и миротворца, прибыл в Галац, когда он совершил уже свой важный подвиг: взбешенный этой неудачей, фельдмаршал осыпал заслуженного полководца страшными упреками, присоединил к оным угрозы: «Я исполнил долг свой, — отвечал с гордостью князь Репнин, — и готов дать ответ Государыне и Отечеству». Екатерина II наградила его (15 июля) орденом Св. Георгия первой степени; повелела ему быть наместником рижским и ревельским (1792 г.) и, 2 сентября 1793 года, по случаю мирного торжества, пожаловала князю Репнину похвальную грамоту; во второй раз алмазные знаки ордена Св. Апостола Андрея в знак Монаршего благоволения и шестьдесят тысяч рублей на поправление домашних дел. В 1794 году возникло в Польше безначалие: российские войска, находившиеся в Лифляндии и в Минской губернии, были подчинены князю Репнину.
Он вступил в Литву и ревностными, неусыпными стараниями своими восстановил в оной тишину.
Императрица наградила его (1 января 1795 года) деревнями, домом в С.-Петербурге, похвальной грамотой и вверила ему управление того края, с оставлением генерал-губернатором эстляндским и лифляндским.
В этом звании князь Репнин находился по кончину Екатерины II. Император Павел I, по вступлении на Престол, произвел князя Николая Васильевича генерал-фельдмаршалом (8 ноября 1796 г.) и вслед за тем командиром Литовской дивизии, военным губернатором в Ригу, присутствующим в Совете Общества благородных девиц; пожаловал ему шесть тысяч душ в день своего коронования (1797 г.); повелел потом быть орденским канцлером, инспектором инфантерии Литовской и Лифляндской дивизий; отправил (1798 г.) в Берлин и в Вену, чтобы отвлечь Пруссию от союза с Францией, пригласить Австрийский Двор к совместному действию против последней державы и предложить великую княжну Александру Павловну в супружество эрцгерцогу Палатину.
Посольство это не было увенчано желаемым успехом; ибо король Фридрих-Вильгельм III решительно отказался прервать нейтралитет; князь Репнин уволен от службы, с позволением носить общий армейский мундир.
Тогда удалился он в Москву и, в кругу семейства своего, друзей, оканчивал вечер славной жизни, услаждая оный христианскими размышлениями.
В изгнании никогда ропот не исходил из уст благочестивого старца: он чтил волю Царя своего и с благоговением покорялся оной; никто в присутствии его не дерзал осуждать распоряжений тогдашнего правительства.
Воцарился Император Александр I, и князь Николай Васильевич, любимый, уважаемый им, приветствовал внука Екатерины Великой, изъявившего желание шествовать по стопам ее; но не мог служить ему: апоплексический удар прекратил жизнь его, посвященную четырем Монархам, 12 мая 1801 года, на 68-м году от рождения. [Князь Н. В. Репнин погребен в теплой церкви Московского Донского монастыря.] Император дал следующий указ Правительствующему Сенату [От 12 июля 1801 года]: «В ознаменование отличного Нашего уважения к воинским и гражданским подвигам генерал-фельдмаршала князя Репнина, в память добродетелей его и любви к Отечеству, коими и в мире, и в войне, и на службе, и в уединении, до самого конца жизни своей был он преисполнен, и во свидетельство, что истинные заслуги никогда не умирают, но, живя в признательности всеобщей, переходят из рода в род, согласно желанию его, ближних его родственников и Нам Самим известному, соизволяем, чтоб родной его внук, от дочери его рожденный, полковник князь Николай Волконский [Ныне генерал от кавалерии, кавалер орденов: Св. Александра Невского с алмазными украшениями;
Св. Владимира первой степени;
Св. Георгия 3-го класса;
Св. Анны первой степени с алмазными украшениями и 4-й; прусских: Черного и Красного Орлов и за достоинство; австрийского: Св. Леопольда командор; французского Св. Людовика; имеющий золотую шпагу, с алмазами, за храбрость, серебряные медали 1812 и 1814 годов и знак отличия беспорочной службы, князь Николай Григорьевич Репнин] принял фамилию его, и отныне именовался князем Репниным.
Да, род князей Репниных, столь славно Отечеству послуживших, с кончиною последнего в оном не угаснет, но, обновясь, пребудет навсегда, с именем и примером его, в незабвенной памяти Российского дворянства!» Князь Николай Васильевич Репнин — как справедливо описывает его Иван Владимирович Лопухин — был один из тех великих мужей, истинных героев, любителей высочайшей добродетели, которых деяния читают в истории с восторгом удивления и коих величию не понимающие совершенства добродетели не имеют силы верить. [См. Записки И. В. Лопухина.] С видом величавым, гордою осанкой, возвышенным челом, глазами, и в маститой старости огненными, коим проведенные дугою брови придавали еще большую выразительность, соединял он веселый нрав, был обходителен, добр до крайности; удивлял всех своею начитанностью, редкой памятью; свободно изъяснялся и писал на российском, французском, немецком, итальянском и польском языках; в молодых летах имел сердце пламенное и был счастлив любовию прекрасного пола; умел поддерживать достоинство своей Монархини; казался иногда гордым по необходимости; был вспыльчив, но не знал мести, и одна только любовь к службе, к порядку увлекала его; неустрашим на ратном поле; предприимчив, дальновиден; смел в Советах Государственных; неизменен в дружбе; нежный отец семейства и, вместе, верный подданный, прямый сын Церкви, друг человечества.
Вот доказательства его необыкновенной щедрости и величия души. Выиграв процесс у одного своего родственника, кн. Л. Р., простиравшийся на несколько тысяч душ, он уступил ему эти деревни, уважая многочисленное его семейство и бедное состояние.
Императрица Екатерина II пожаловала ему шесть тысяч крестьян в присоединенных к России польских областях: князь Репнин предоставил пользоваться доходом с этого имения, состоявшим из двадцати двух тысяч рублей серебром, прежнему владельцу, графу Огинскому, по кончину его. Один провиантский чиновник, кн. Коз., находившийся при нем, впал в глубокую задумчивость; заметив эту перемену, князь Репнин несколько раз спрашивал его: «Отчего он так мрачен?» — и не мог узнать настоящей причины; наконец решился употребить последнее средство, пригласил его в свой кабинет и сказал ему: «Друг мой! Говори со мною откровенно, не как бы с начальником, но как бы с отцом духовным: что у тебя за печаль? Я знаю, что ты охотник до карт: не проигрался ли?» Тут чиновник, тронутый до слез благосклонным обращением фельдмаршала, повергся перед ним на колени и объявил, что имел несчастие проиграть шестьдесят тысяч рублей казенных денег. «Вставай, — сказал ему князь Репнин, — ты не один провинился: и я не менее виноват, что, зная страсть твою к играм, доселе оставлял тебя в настоящей должности; итак, я обязан участвовать в этом проигрыше.
К счастию твоему, на днях продал я одну деревню: вот тебе шестьдесят тысяч рублей; но вместе предлагаю и условия: немедленно подай мне просьбу об увольнении из Провиантского ведомства и чтоб этот разговор остался навсегда между нами двумя». Только при погребении великодушного вельможи облагодетельствованный им чиновник открыл тайну, тяготившую его. Под руководством князя Репнина образовались многие государственные сановники: граф Никита Петрович Панин, Яков Иванович Булгаков, князь Дмитрий и князь Яков Иванович Лобановы-Ростовские, Дмитрий Прокофьевич Трощинский и Юрий Александрович Нелединский-Мелецкий.
Суворов, Потемкин-Таврический, Кутузов-Смоленский служили под его знаменами. {Бантыш-Каменский} Репнин, князь Николай Васильевич генерал-фельдмаршал; р. 11 марта 1734 г., † 12 мая 1801 г., последний из князей Репниных. {Половцов}