Биография Пестель Павел Иванович

— полковник, командир Вятского пехотного полка, главный деятель заговора декабристов; родился в Москве 24-го июня 1793 года, казнен в Петербурге 13-го июля 1826 года. До 12 лет П. воспитывался в доме своего отца Ивана Борисовича (см.), с 1805 г., в течение 4 лет, вместе с младшим братом Владимиром (см.) учился за границей, в Дрездене, под руководством воспитателя Зейделя, впоследствии вступившего в русскую службу.
По возвращении в Россию П. поступил в мае 1810 г. в старший класс Пажеского корпуса.
Блестящие способности и прекрасная подготовка обращали на него общее внимание в корпусе.
Экзамены в октябре 1810 г., так же как выпускные 1811 года, в присутствии государя, он выдержал первым по списку и был записан на мраморную доску (которая после событий 14-го декабря была разбита и заменена другой).
В декабре 1810 г. он был произведен в камер-пажи и 14-го декабря следующего 1811 года выпущен прапорщиком в л.-гв. Литовский полк. В составе этого полка Пестель участвовал в военных действиях против французов с апреля 1812 г. до сражения при Бородине, в котором, под самый вечер 26-го августа, был жестоко ранен ружейной пулей в ногу с раздроблением костей и повреждением сухожилий; за отличие в этом сражении он получил золотую шпагу с надписью «за храбрость». Восемь месяцев затем Пестель лечился в Петербурге, в доме родителей; в мае 1813 г. с незакрывшейся раной, из которой все еще выходили кусочки костей, он отправился за границу, в штаб действовавшей армии и здесь вскоре, 14-го августа, назначен был адъютантом к гдавнокомандующему, графу Витгенштейну.
За отличие в военных действиях 1813-1814 гг. Пестель получил ряд наград: за сражения при Пирне и при Дрездене в августе награжден чином поручика, за Лейпцигскую битву — орденом св. Владимира 4-й степени с бантом и австрийским орденом Леопольда 3-й степени; за сражение при гор. Труа в кампании 1814 г. — орденом св. Анны 2-го класса.
По окончании войны П. был переведен, 21-го августа 1814 г., в Кавалергардский полк с оставлением в должности адъютанта гр. Витгенштейна и получил в этом полку чины штабс-ротмистра (1817 г.) и ротмистра (1818 г.). В сентябре 1814 г., состоя при графе Витгенштейне, он жил в Митаве; в апреле 1815 г., сопровождая его, отправился в действующую армию за границу, и в сентябре вместе с ним возвратился в Митаву (пробыв короткое время у родителей в Петербурге).
В 1818 г. гр. Витгенштейн был назначен главнокомандующим 2-й армии, расположенной на юге. С этого времени Пестель несколько лет провел в Тульчине, состоя при главной квартире 2-й армии, пользуясь величайшей доверенностью главнокомандующего, и в особенности начальника штаба П. Д. Киселева.
Киселев высоко ценил ум и способности Пестеля, давал ему наиболее ответственные поручения по службе и сблизился с ним дружески.
А. А. Закревский несколько раз в письмах своих к Киселеву предостерегал его об опасности сближения с Пестелем. «Здесь говорят, — писал Закревский в июне 1819 г. из Петербурга, — что Пестель, адъютант его (Витгенштейна), все из него делает: возьми свои меры. Государь о нем мнения не переменял и не переменит.
Он его, кажется, хорошо знает». «До меня слухи доходят, — писал Закревский в сентябре 1820 г., — что тебя в армии не любят и что ты свободное время проводишь большей частью с Пестелем… И какая связь дружбы соединила тебя с Пестелем, о характере и нравственности которого ты писал мне неоднократно?» В ответ на эти предостережения Киселев указывал на достоинства Пестеля и не удалял его от себя. Декабря 6-го 1819 г. Пестель переведен был в Мариупольский гусарский полк с производством в подполковники, а 20-го марта 1821 г. перечислен в Смоленский драгунский полк. В 1821 г. он три раза командирован был в Бессарабию для собрания сведений о действиях Ипсиланти в Молдавии.
Одна из записок его по этому вопросу обратила на себя внимание императора Александра I, который «остался весьма доволен ясным изложением всех подробностей этого дела». 1-го ноября 1821 г. Пестель произведен был в полковники и 15-го ноября, 27 лет от роду, назначен командиром Вятского пехотного полка. Полк этот был в совершенном расстройстве и считался самым худшим во всей южной армии. Его поручили Пестелю в уверенности, что он сумеет водворить в нем дисциплину.
Пестель прибыл к своему полку 8-го января 1822 г., и не прошло полгода, как дивизионный генерал, князь Сибирский, сделав смотр полку, засвидетельствовал успешность стараний молодого командира в следующих словах приказа: «Впрочем, хотя и весьма короткое время вступление полковника Пестеля в командование Вятским пехотным полком, но усердие его и жертвование даже собственных денег на приведение полка не только в должную исправность, но даже и видимое его желание сравнить полк, ему вверенный, с лучшими, — столь успешно и очевидно, что остается только благодарить и ожидать перемены по полку во всех частях и в столь короткое время». Старания Пестеля увенчались полным успехом.
В приказе главнокомандующего после смотра в 1825 г. Вятский полк поставлен был в числе тех шести полков, которые наиболее заслужили внимание начальства своими успехами, причем было замечено, что эти шесть полков стали наравне с лучшими полками во всей армии. Открывавшаяся перед Пестелем блестящая военная карьера не удовлетворяла его честолюбия, служебная деятельность не наполняла его жизни, полученное им военное образование не казалось ему достаточным; поэтому он начал работать над пополнением своих знаний и главным интересом его стали занятия юридическими науками.
Во всех ответах Следственному комитету Пестель сам, с замечательным самосознанием, выяснил, откуда возник в нем живой интерес к занятиям политической наукой и каким образом они приняли то направление, которое привело его на эшафот.
Заговор декабристов был отголоском политических переворотов Западной Европы под влиянием ознакомления нашей военной молодежи с ее жизнью во время заграничных походов александровского царствования.
Пестель не мог указать никого, кому бы он мог приписать первое внушение воспринятых им идей: они развились в нем сами собой под влиянием знакомства с европейской жизнью, чтения и размышления о современном положении России.
Начальное знакомство с юридическими науками Пестель получил из уроков профессора академика Германа, читавшего эти науки в Пажеском корпусе и подготовлявшего его к вступительному экзамену в корпус.
По выходе из корпуса Пестель продолжал заниматься политическими и военными науками.
Зимой 1816-1817 гг. он прослушал курс этих наук у академика Германа в его квартире на Васильевском Острове, но почерпнул у него мало новых познаний, потому что он в приватных лекциях читал почти то же самое, что и в Пажеском корпусе.
В представленной Следственному комитету своей, так сказать, политической исповеди Пестель отмечает те события и порядки внутренней жизни Александровского царствования, которые возбудили в нем «внутренний ропот противу правительства». Наиболее возмущало его крепостное право и связанное с ним привилегированное положение дворянства.
Затем: военные поселения, «упадок торговли, промышленности и общего богатства, несправедливость и подкупливость судов и других начальств, тягость военной службы для солдат», наконец, «преимущества разных присоединенных областей», т. е. Финляндии и Польши, которые, как известно, с одной стороны, возбуждали чувство обиды в русских людях, с другой стороны, заставляли их ожидать политической свободы и для России; эти и другие наблюдения рисовали воображению Пестеля «целую картину народного неблагоденствия…» Вскоре он пришел к убеждению, что единственные средства для достижения лучших порядков заключаются в революции и установлении республики.
Убеждение это возникло из соображений о «возвращении Бурбонского дома на французский престол», которые он называет «епохою в своих политических мнениях». Он заметил, что «большая часть коренных постановлений, введенных революцией, были при реставрации монархии сохранены и за благие вещи признаны», и что «те государства, в коих не было революции, продолжали быть лишенными подобных преимуществ и учреждений», — и сделал отсюда вывод, что, следовательно, «революция, видно, не так дурна, как говорят, и что может даже быть весьма полезна». На укрепление Пестеля в республиканском образе мыслей повлиял Новиков, член Союза благоденствия.
Сильно повлияли на него также сочинения известного в свое время французского публициста графа Детю де Траси (Destutt de Tracy: «Commentaire de l esprit des lois»); затем собственные размышления о республиках Греции, Рима и Великого Новгорода, наконец, газеты и политические сочинения, прославлявшие возрастание благоденствия в Северо-Американских Соединенных Штатах и приписывавшие это государственному их устройству.
Весьма сильно укрепили его далее, в республиканском и революционном образе мыслей «происшествия в Неаполе, Гишпании и Португалии»: «Я в них находил, по моим понятиям, неоспоримые доказательства в непрочности монархических конституций и полные достаточные причины недоверчивости к истинному согласию монархов на конституции, ими принимаемые». Плодом всех этих размышлений и изучений была написанная Пестелем в форме законодательного акта, предназначавшегося для применения в жизни, «Русская Правда, или заповедная государственная грамата великого народа российского, служащая заветом для усовершенствования государственного устройства и содержащая верный наказ как для народа, так и для временного верховного правления». Слабая сторона этого проекта Пестеля замечена была, однако, уже современниками — членами Северного общества.
Наиболее решительный антагонист Пестеля, Никита Муравьев, стоял за образование из России федеративного государства по образцу Северо-Американских Соединенных Штатов.
Пестель считал федеративную систему неудобной вообще и совершенно пагубной для России и составил направленное по адресу Муравьева обстоятельное рассуждение о недостатках федеративной системы, в котором доказывал, между прочим, что, благодаря ей, Россия «снова испытает все бедствия и весь неизъяснимый вред, нанесенный древней России удельной системой, которая также ничто иное была, как род федеративного устройства государства», и, вследствие разнородности ее частей, «скоро потеряет не только свое могущество, величие и силу, но даже, может быть, и бытие свое между большими или главными государствами». Его идеалом было сильное, единое, тесно сплоченное государство.
Для большей сплоченности государства он считал необходимым национальное объединение входящих в его состав племен и народностей. «Россия, — провозглашал он, — есть государство единое и неразделимое», — неразделимое, в смысле единства верховной власти, образа правления и законов для всех частей государства. «Все племена должны быть слиты в один народ». Временное верховное правление должно было стремиться к «совершенному обрусению» всех племен, в России обретающихся.
Пестель обязывал временное верховное правление держаться такой политики не только по отношению к различным русским племенам (россияне, малороссияне, украинцы, белорусы), которые различаются между собой только «малыми оттенками» и должны быть «слиты в одну общую форму», но и по отношению к иноплеменным народностям, подчиненным России, например, к финляндцам.
Рассматривая с той же обрусительной точки зрения положение всех народностей, живущих в России, Пестель повторял и все обычные антисемитические обвинения.
Совершенно иначе Пестель относится к Польше: для нее он требует независимости с восстановлением ее старых границ.
На первый взгляд он тут отрицает все только что установленные принципы: Финляндия не только должна быть лишена привилегированного положения status in statu, дарованного ей Александром I, но и должна быть слита с Россией обрусительными мероприятиями; для Польши же не только не обрусение, но и полная независимость! Столь противоречивое отношение Пестеля к полякам и финляндцам, а вместе с этими последними и ко всем инородцам в России возникло из его боязни допустить хотя бы тень федерации.
Благо государства (государственное благоустройство) требует тесного объединения, полного слияния всех частей, всех подчиненных народностей.
Но раз подчиненная народность слишком сильна для полного подчинения и имеет исторические права на самостоятельное национальное существование, то Пестель предпочитает дать ей независимость.
Или слияние, или независимость: среднего решения он не допускает.
В польском вопросе «право народности» побежденного должно пересилить, по его мнению, права победителя.
Что касается вопросов сословных, то на первом месте следует поставить крестьянский вопрос, сильно волновавший умы декабристов.
Мысль о необходимости освобождения крестьян составляла одно из наиболее объединявших их, прочнейших их убеждений.
В «Русской Правде» «уничтожение рабства и крепостного состояния возлагается на временное верховное правление, яко священнейшая и непременнейшая его обязанность». «Обладать другими людьми, как собственностью своей, — писал Пестель, — продавать, закладывать, дарить и наследовать людей наподобие вещей, употреблять их по собственному своему произволу, без предварительного с ними соглашения и единственно для собственной своей прибыли, выгоды, а иногда и прихоти, — есть дело постыдное, противное человечеству, противное законам естественным, противное святой вере христианской, противное, наконец, заповедной воле Всевышнего, гласящего в Священном Писании, что люди пред ним все равны и что одни деяния их и добродетели разницу между ними составляют». Пестель указывал, что «важное предприятие» — освобождение крестьян — «требует зрелого обдумания и весьма большую произведет в государстве перемену» и поэтому рекомендовал верховному правлению «потребовать проекты от грамотных дворянских собраний и по оным мероприятия распорядить», но строго соблюдая следующие главные правила: «освобождение крестьян от рабства не должно лишать дворян дохода, ими от поместий своих получаемого», и — оно «должно крестьянам доставить лучшее положение противу теперешнего, а не мнимую свободу им даровать». Этим вторым правилом устанавливалось освобождение крестьян с землей.
Пестель предполагал у помещиков, имеющих менее 5000 десятин, всю землю отобрать в пользу их крестьян, а помещикам дать взамен те же 5000 десятин из казенных земель в другой местности или возместить им стоимость земли деньгами.
У помещиков, имеющих от 5000 до 10000 десятин, отбиралась бы на таких же условиях только половина их поместья.
У владельцев же больших имений, более 10000 десятин, он полагал возможным отобрать половину земли безвозмездно.
Опасаясь, что освобождение крестьян произведет «волнения и беспорядки в государстве», Пестель вменял в обязанность верховному правлению «беспощадную строгость употребить противу всяких нарушителей общего спокойствия». Пестель, защитник свободы политической и гражданской, и в частности, свободы печати, в этом случае предписывал директорам верховного правления роль Робеспьеров.
Прав был кн. Н. Трубецкой, говоривший Пестелю, что он законное самодержавное правление хочет заменить революционным деспотизмом.
С освобождением крестьян дворянство лишается главной своей привилегии: Пестель требовал, чтоб оно лишено было вместе с рабовладельческой и всех других привилегий.
Наравне с дворянскими привилегиями должны быть уничтожены привилегии и других сословий: «все люди в государстве имеют одинаковое право на все выгоды, государством доставляемые, и все имеют равные обязанности нести все тягости, нераздельные с государственным устроением»: из сего следует, «что учреждение сословий непременно должно быть уничтожено, что все люди в государстве должны составлять только одно сословие, могущее называться гражданским и что все граждане в государстве должны иметь одни и те же права и быть пред законом все равны». Российским гражданам верховное правление должно обеспечить свободу личную, свободу вероисповедания, свободу книгопечатания (с ответственностью авторов в общем судебном порядке), свободу промышленности.
Но право составлять частные общества с определенной целью признается излишним; всякие частные общества «должны быть совершенно запрещены, как открытые, так и тайные, потому что первые бесполезны, а последние вредны». Что касается местного управления, то по мысли Пестеля все граждане, приписанные к волости, составляя земское собрание, избирают представителей в наместные собрания: волостные, уездные и окружные (губернские).
Земские собрания составляются исключительно для выборов лиц в собрания наместные.
Окружные (губернские) наместные собрания избирают представителей в собрания областные, а эти последние и назначают представителей в народное вече, образующее верховную законодательную власть.
Во главе управления каждой области стоит генерал-губернатор или главный областной посадник; ему подчинены шесть управ (правосудия, благочиния, духовных дел, просвещения, хозяйства, казначейства), члены коих: председатель, прокурор и трое заседателей назначаются от государя». Главный посадник (генерал-губернатор) председательствует в областных собраниях, но «без совещательного голоса». Обязанности посадника определены, напр., так: «он есть главный блюститель области» и «обязан содержать связь между областными управами и между его областью и прочими частями государства», то есть, наблюдать, «дабы справедливые и законные требования одной управы непременно исполняемы были другой». В главе о приказе правосудия и о судоустройстве обращает на себя внимание проект введения суда присяжных.
Наравне с проектом освобождения крестьян не лишены исторического интереса мысли П. о суде присяжных.
Обстоятельно обсуждая недостатки и достоинства письменного, тайного суда и сравнивая их с преимуществами и недостатками западно-европейского словесного и публичного судопроизводства с присяжными заседателями, он находил полезным «соединить выгоды одного (судопроизводства) с выгодами другого, удаляя неудобства обоих, сколько возможно». Письменное судопроизводство, само по себе, он предпочитает устному (словесному), опасаясь вредного влияния красноречия адвокатов, и поэтому находит более полезным 1) «определить производству дел быть письменным, а не словесным», но, с другой стороны, 2) «учредить присяжных для рассмотрения существа дела и признания правых и виноватых, а судьям предоставить произносить приговор» и 3) «дозволить судопроизводству быть публичным, чем весьма сильно и значительно будет подкрепляемо исполнение первых двух распоряжений». Присяжные должны назначаться не по выбору граждан или правительства, а по очередному списку.
Решение присяжных состоит в том, что они признают подсудимого виноватым или правым; при этом Пестель замечает, «что весьма было бы полезно прибавить, подобно римлянам, третий род решения, заключающийся в объявлении сумнения.
Таковое решение давали бы присяжные в том случае, когда дело недовольно было бы ясно, дабы обвинить или совершенно оправдать». В рассуждении о наказании Пестель излагает взгляды передовой юриспруденции.
Наказания должны быть одинаковы для всех, без различия сословий. «Наказание не есть мщение, но средство удержать других людей от подобных преступлений, исправить, если возможно, самого преступника, и поставить его в невозможность нарушать впредь спокойствие и благоденствие общества и частных оного членов». Наказание, наконец, должно быть неизбежно и следовать в скорейшем времени за преступлением.
Смертная казнь никогда не должна быть употребляема.
Хвала российскому правительству, постигшему великую сию истину!» Усвоив все главные идеи европейского либерализма, Пестель не остался чужд и социалистическим учениям.
Теория национализации земельной собственности произвела на него сильное впечатление; но он не решился, вслед за социалистами, отвергнуть вполне частную собственность; трудовая теория обоснования прав частных лиц на землю представлялась ему очень веской.
Поэтому он сделал попытку среднего решения этой дилеммы, попытку согласовать существование частной земельной собственности с социалистическим ее обобществлением.
Все виднейшие декабристы вышли из масонских лож, возобновленных в половине царствования Александра I. Пестель тотчас по окончании курса в Пажеском корпусе, в начале 1812 г., вступил во французскую масонскую ложу в Петербурге: «Les amis reunis», «Соединенных друзей». В 1816 г. он перешел в русскую масонскую ложу «Трех Добродетелей», к которой принадлежали Муравьевы (все четверо), и другие будущие декабристы и в 1817 г. получил 3-ю степень.
Осенью 1816 г. среди нескольких членов этой ложи, не удовлетворенных масонством, возникла мысль об учреждении тайного общества.
Первые лица, которые беседовали об этом с Пестелем, были Новиков, Никита Муравьев, князь Сергей Трубецкой и Федор Глинка.
В январе 1817 г. составилось в Петербурге общество Истинных и Верных сынов отечества, или Союз спасения (Пестель показывал в Следственной комиссии, что этого второго названия он никогда не слышал).
Устав этого общества составлен был Пестелем при участии кн. С. Трубецкого и кн. Долгорукова.
Этот устав, в подражание статутам некоторых масонских лож, был основан на клятвах, правилах слепого повиновения и проповедывал насилие, употребление кинжала и яда. Общество разделялось на три степени: братий, мужей и бояр; из этой последней высшей степени избирались ежемесячно председатель, два блюстителя, или надзирателя и секретарь.
Для принятия в общество, опять в духе масонских лож, назначались торжественные обряды; члены давали клятву сохранять в тайне все, что им откроют, если оно будет и не согласно с их мнением.
Первоначально, весьма короткое время, главной целью общества было освобождение крестьян.
Но вместе с принятием устава, вероятно, под влиянием Пестеля, принято было целью общества введение конституционного правления.
Эту цель открывали только членам второй степени, а новопринимаемым членам говорили неопределенно о введении нового порядка.
Устав этот отвергнут был очень скоро — в конце того же 1817 г., когда несколько коренных членов и в том числе Пестель, уехали из Петербурга, а в общество тем временем вступило несколько новых членов.
Пестель объясняет это тем, что с отъездом составителей устава «остальные члены находили разные в нем недоумения». В конце 1817 г. Пестель вернулся в Петербург, но в это время большая часть коренных членов общества, вместе с гвардией, находилась в Москве.
Там они, на совещаниях с московскими членами общества (которые раньше, по словам Пестеля, составили самостоятельно особое тайное общество: Фонвизин, Якушкин, Колошин), преобразовали Союз спасения в Союз Благоденствия, выработав новый устав, так называемую «Зеленую книгу», коего главные положения заимствованы были из статута немецкого Tugend-Bund a. Находившиеся в Петербурге члены общества, в том числе Пестель, изъявили согласие на преобразование общества и приняли новый устав. Пестель на время затаил в себе недовольство отказом общества от составленного им устава; у некоторых членов даже составилось впечатление, что Пестель «не признавал нового Союза и действовал отдельно по другим правилам» (показ. Никиты Муравьева). «Вместе с учреждением общества Сынов отечества, — рассказывает Пестель, — появились мысли конституционные, но весьма неопределительные, однако же более склонные к монархическому правлению.
Суждения и разговоры о сем продолжались весь 1817, 1818 и 1819 годы. Первую мысль о республиканском правлении подал проект конституции Новикова.
Наконец, в начале 1820 г. было назначено здесь в Петербурге собрание Коренной думы Союза благоденствия: так называлось собрание всех наличных в Петербурге коренных членов союза. Сия коренная дума по правилам Зеленой книги имела законодательную власть союза. Коренными членами назывались те члены, которые присутствовали при учреждении Союза благоденствия и первоначально в оный вступили.
Председателем Союза был тогда граф Толстой, а блюстителем князь Долгоруков.
Присутствовали в то время в Коренной думе, сверх председателя и блюстителя, еще Н. Тургенев, Лунин, Ф. Глинка, Иван Шипов, Сергей, Матвей и Никита Муравьевы и я; да еще некоторые другие, о коих не упомню.
Князь Долгоруков по открытии заседания, которое происходило на квартире у полковника Глинки, предложил Думе просить меня изложить все выгоды и все невыгоды как монархического, так и республиканского правлений, с тем, чтобы потом каждый член объявлял свои суждения и мнения.
Сие так и было сделано.
Наконец, после долгих разговоров, было прение заключено и объявлено, что голоса будут собираться таким образом, чтобы каждый член говорил, кого он желает: монарха или президента, а подробности будут со временем определены.
Каждый при сем объявлял причины своего выбора, а когда дело дошло до Тургенева, тогда он сказал по-французски: «Le president sans phrase», то есть, «Президент без дальных толков». В заключение приняли все единогласно республиканское правление.
Во время прений один Глинка говорил в пользу монархического правления, предлагая императрицу Елисавету Алексеевну». То руководящее влияние на членов общества, которого Пестель добивался в Петербурге, он скоро достиг на юге, в Тульчине, куда он переехал на постоянное жительство в 1819 г. Тотчас по прибытии сюда он начал привлекать членов в тайное общество: приехавший вскоре после него в Тульчин полковник Бурцов оказал ему деятельную помощь, и они вдвоем приняли в течение 1819 г. девять человек членов, из которых составили Тульчинскую Управу Союза Благоденствия.
Бурцов, однако, очень мешал полному господству Пестеля в Тульчинской управе.
Он упорно противился взглядам Пестеля на цели и задачи деятельности Общества.
Бурцов держался взглядов основателей Союза благоденствия и мечтал не о революции, но о мирном исправлении нравов.
Бурцов вышел из Общества вследствие постановления московского съезда членов Общества в феврале 1821 г. о закрытии Союза благоденствия.
Этот съезд состоялся помимо участия Пестеля, и решение съезда было для него полной неожиданностью.
Он узнал о назначении съезда в Москве, когда вопрос об этом был уже решен и Якушкин приехал в Тульчин, чтобы пригласить депутатов.
Пестель сам не мог ехать в Москву и командировал депутатом от Тульчинской управы полковника Комарова; вместе с Комаровым поехал на съезд полковник Бурцов в качестве коренного члена Союза. Постановление московского съезда о закрытии Союза Благоденствия повело к образованию в марте 1821 г. самостоятельного Южного общества под главенством Пестеля.
Этот момент в истории декабристов мы изложим собственными словами Пестеля, которые подтверждены были вполне очными ставками его с другими обвиняемыми и послужили источником соответствующего рассказа «Донесения Следственной комиссии»: «По возвращении Бурцова и Комарова из Москвы, узнали мы все там происшедшее от Комарова прежде, нежели Бурцов по поручению о том в думе объявил.
Посему, прежде собрания думы, был у нас о том разговор с Юшневским.
Из неудовольствия всех членов нашей думы о московском происшествии видно уж было, что большая часть склонна не признать объявленного уничтожения Союза. По сему обстоятельству говорил мне Юшневский прежде собрания думы, что он намерен в оной представить обо всех опасностях и трудностях предприятия, дабы испытать членов и удалить всех слабосердых, говоря, что лучше их теперь от Союза при сем удобном случае удалить, нежели потом с ними возиться.
Когда дума была собрана и Бурцов объявил о московском уничтожении Союза, а потом вышел, и за ним Комаров, тогда Юшневский проговорил свою речь, которая не только никого не удалила от Союза, но, напротив того, самолюбие каждого подстрекнула, и полковник Аврамов первый сказал, что ежели все члены оставят Союз, то он будет его считать сохраненным в себе одном. После его все члены объявили намерение оставаться в Союзе, и тут было замечено, что московская чрезвычайная дума имела поручение переобразовать Союз и потому преступила границы своей власти, объявляя Союз уничтоженным.
А потому Тульчинская дума признает Союз существующим с прежней целью и в прежнем значении.
То и другое было подтверждено, и притом сделаны некоторые перемены в образовании Союза. Все тогда присутствовавшие члены приняли название бояр Союза и выбрали в председатели Юшневского, меня и Никиту Муравьева, предполагая, что он, подобно нам, не признает уничтожения Союза, ибо он не был в Москве». Тульчинская управа становилась главою Союза. Составлявшие ее члены Аврамов, кн. Барятинский, Басаргин, кн. Волконский, Вольф, Давыдов, Ивашев, Крюковы 1-й и 2-й, Юшневский всецело подчинялись влиянию Пестеля.
Бурцов, который один только имел силы противиться авторитету Пестеля и мешал его непререкаемому господству, вышел из общества после московского съезда.
Юшневский, генерал-интендант 2-й армии, выбранный вместе с Пестелем в председатели Общества, не оспаривал его руководящего влияния, сделавшись его тесным единомышленником.
На ближайшем собрании Пестель произнес речь о целях Общества и все согласились с ним признать целью установление республики.
Названные выше члены общества (кроме не присутствовавших на заседании кн. Волконского и Давыдова) «разделяли, — говорит Пестель, — все со мной и цели, и способы достижения ее без изъятия и без всяких оговорок и противоречий определили и подтвердили то и другое». Пестель положил в основу устройства Общества устав, который он в 1817 г. составил для общества «Истинных и верных сынов отечества» («Союза Спасения»). Члены разделялись на три степени: бояре, мужья и братья.
Члены высшей степени: бояре присоединялись к директории при обсуждении важных вопросов.
Мужья имели право, так же как бояре, принимать новых членов и им открывалась главная цель Общества — введение республиканского правления.
Братья были не полноправными членами, и истинная цель Общества от них скрывалась: им сообщали о намерении ввести новый конституционный порядок без дальнейших объяснений.
Наконец, «члены приуготовляемые, но еще не принятые, назывались друзьями.
Сложные масонские обрядности устава 1817 г., однако, были оставлены.
Принимая новых членов, довольствовались их честным словом.
Высшее правление Общества, директория, должна была быть окружена тайной; члены директории должны были быть известны одним только боярам.
Но эти правила не соблюдались.
Не довольствуясь устройством Южного общества, Пестель настойчиво стремился завязать постоянные правильные сношения с руководителями Северного общества и объединить оба общества под управлением одной, общей директории.
Деятельность его в этом направлении в течение 1823 г. не увенчалась успехом.
Сношения с Петербургом за дальностью расстояний были очень затруднительны; приходилось ждать случайных, большей частью служебных поездок тульчинских членов Общества в Петербурге.
В начале 1823 г. Пестель отправил к Никите Муравьеву письмо с кн. Волконским, в котором извещал о программе Южного общества и просил уведомить о действиях общества в Петербурге.
Муравьев в ответ прислал ему свой проект конституции, еще не оконченной.
Ознакомившись с этим проектом, Пестель, воспользовавшись поездкой в Петербург Вас. Давыдова в феврале 1823 г., послал Муравьеву длинное письмо, в котором оспаривал его проект и разъяснял главные черты своего конституционного проекта.
В июне того же года Пестель снова пишет Н. Муравьеву (с князем Барятинским), упрекая его в бездеятельности и указывая, что «лучше совсем разойтиться, нежели бездействовать и все-таки опасностям подвергаться», и ставя в пример решительность членов Южного общества «les demi-mesures ne valent rien; ici nous voulons faire maison nette». Вскоре за тем, в конце 1823 г., в Петербурге узнали, что Пестель сам едет в Петербург.
Известие это произвело тревогу среди петербургских членов Союза благоденствия, не сочувствовших уничтожению союза, но еще не успевших хорошо организовать новое общество.
О деятельности Пестеля на юге, о его влиянии там ходили преувеличенные слухи. В Петербурге Пестелю не доверяли, опасались его влияния и боялись его упреков в бездеятельности.
Н. Муравьев, получив известие о приезде Пестеля, решил с кн. Трубецким, что «надобно для узнания мыслей и состояния общества Пестеля показать ему что-нибудь здесь образованное»: приезд Пестеля послужил поводом для образования в Петербурге «управы» из трех членов, Никиты Муравьева, кн. Трубецкого и кн. Оболенского.
На другой же день по прибитии в Петербург в начале 1824 г. Пестель посетил кн. Трубецкого и вел с ним продолжительную беседу о делах общества; он «жаловался», говорит Трубецкой: «что здесь вовсе ничего нет, никто ничего не хочет делать, Муравьев не отвечал ни по письмам, ни по словесным поручениям; выхвалял свое общество, как оно хорошо устроено, как хорошо идет, говорил, что и здесь должно устроить в таком же порядке, что для сего надобно непременных управляющих членов и совершенное беспрекословное от прочих к ним повиновение, и что надобно слить оба общества вместе, и чтобы управление их было одно и то же, т. е. одни управляющие члены»… Пестелю не удалось достигнуть этой цели. Главной причиной неуспеха было принципиальное разногласие его с руководителями Северного общества.
Политические взгляды виднейшего из них, Никиты Муравьева, коренным образом расходились со взглядами Пестеля.
Его республинско-демократическому проекту Никита Муравьев противопоставил свой проект монархически-аристократической конституции, его единому сплоченному государству — федеративную систему.
Переговоры Пестеля в Петербурге свелись к единоборству с Муравьевым; совещания общества «походили более на прения авторских самолюбий», как заметил кн. А. Барятинский.
Соглашению северных членов с Пестелем мешало укорененное в них Н. Муравьевым недоверие к властолюбивому директору Южного общества, опасение, что он преследует личные честолюбивые цели. Рылеев и Поджио (младший) говорили потом, что северные члены отвергли «Русскую Правду», потому что спасались стремления Пeстеля к диктаторству и потому, что Пестель будто бы требовал от них слепого повиновения одному директору.
Довольно было Пестелю в разговоре с Рылеевым отозваться о Наполеоне, что он истинно великий человек, отличавший не знатность, а дарования, и возвысивший Францию, как Рылеев решил, что Пестель выдает себя, что он сам мечтает быть Наполеоном, и нравоучительно заметил ему, что «в наши дни даже и честолюбец, если только он благоразумен, пожелает лучше быть Вашингтоном, нежели Наполеоном!». В ожидании приезда Пестеля в Петербург Никита Муравьев предостерегал кн. Трубецкого, что Пестель «человек опасный и себялюбивый». Некоторые члены Северного общества думали соединиться с Южным нарочно для того, чтобы надзирать за Пестелем и противодействовать ему. Кн. Трубецкой из разговоров с Пестелем вынес убеждение, что «он человек вредный и не должно допускать его усиливаться, но стараться всевозможно его ослабить»; он считал необходимым сохранить Северное общество из опасения, что если их общество распадется, то Пестель «найдет средство завести здесь отделение, которое будет совершенно от него зависеть». Руководителям северного общества казалось особенно подозрительным предположение Пестеля об учреждении временного верховного правления с почти неограниченной властью.
Убедившись в несговорчивости руководителей Северного общества, Пестель сделал попытку внести раскол в это общество и привлечь на свою сторону одного кн. Трубецкого; он предложил Трубецкому войти третьим членом в южную директорию в качестве руководителя Северного общества и при этом говорил, что так как Юшневский мало занимается делами, то Трубецкой вдвоем с ним будут вершителями судеб обоих соединенных обществ, Северного и Южного.
Кн. Трубецкой не согласился; «мы расстались, — говорит он, — друг другом недовольны»; Пестель вышел, сказав ему на прощанье: «стыдно будет тому, кто не доверяет другому и подозревает в другом личные какие виды, а последствие докажет, что таковых видов нет». Пестель говорит, что в результате всех переговоров ему удалось только заключить уговор со всеми директорами Северного общества «о единодушном действии» в случае крайности, «что ежели они найдутся в необходимости действие начать, то мы их должны поддержать и обратно они нас». Неудача эта произвела сильное впечатление на Пестеля; после своей поездки в Петербург, он, как верно заметил Н. Муравьев, «видимо охладел к главным членам петербургским, не показывал им доверенности, и хотя обещал прислать свой проект конституции, однако ж, не прислал». Когда кн. Волконский ехал в Петербург в 1824 г., Пестель поручил ему переговорить о делах общества только с одним князем Е. Оболенским.
Петербургские члены очень интересовались деятельностью Пестеля на юге, по-прежнему относясь к ней с недоверием, и когда князь Трубецкой в исходе 1824 г. по делам службы отправился в Киев, то они поручили ему наблюдать за Пестелем, который, как они говорили, «вовсе отделился» от Северного общества.
Ходившие среди членов Северного общества слухи о влиянии Пестеля и о силе организованного им Южного общества были преувеличены.
В начале 1821 г., как мы говорили, тульчинские члены общества согласно решили не признавать постановления московского съезда об уничтожении Союза благоденствия и выбрали одиногласно директорами Пестеля и Юшневского.
Это были полк. Павел Аврамов, поруч. Николай Басаргин, ротм. Василий Ивашев, шт.-лекарь Христиан Вольф, шт.-ротм. кн. Александр Барятинский, поруч. Александр Крюков 1-й и Николай Крюков 2-й. Они «разделяли все со мною, — говорил Пестель, — и цель, и способы достижения ее без изъятия и без всяких оговорок и противоречий определили и подтвердили то и другое». В отношении к помянутому заседанию начала 1821 г. эти слова Пестеля были совершенно верны: некоторые из обвиняемых, пытавшиеся отрицать справедливость этого обвинения, тотчас же, как только Следственный комитет назначал им очную ставку с Пестелем, сознавались в своей вине, не допуская до очной ставки.
Но не следует заключать из этого, что названные тульчинские члены и после 1821 г. были настроены так же единодушно и решительно, что они составляли тесный кружок единомышленников, вполне подчинявшихся влиянию выбранного ими директора и действовавших по его указаниям.
Ничего подобного: только что сплотившись, кружок начал распадаться и во всяком случае не действовал; единодушия и энергии хватило только на два заседания; влияние Пестеля было велико, но власть его была очень ограничена.
Участники указанного собрания одобрили все планы Пестеля о революции и республике, но это решение для большинства было минутным порывом.
Единодушию кружка мешали также личные свойства Пестеля: он не убеждал, но увлекал или подавлял своих товарищей. «Весьма часто, — говорит Басаргин, — в некоторых даже ничтожных разговорах нам казалось, что Пестель рассуждает несправедливо, но, не решаясь с ним спорить, мы оставляли его при его мнениях и говорили без него о сем между собою». Его явное превосходство и властолюбивый характер действовали на многих отталкивающе.
На другой же день после избрания Пестеля директором, случайно сошлись трое из участников заседания: Басаргин, Ивашев и Вольф. Ивашев начал рассуждать, что «Пестель, будучи избран директором, достиг цели своих желаний и теперь будет располагать членами по своему произволу», и тут же все трое собеседников согласились действовать заодно против Пестеля, «не желая быть руководимы против всех мнений и правил». «Не знаю, — рассказывал Басаргин, — узнал ли о сем полковник Пестель, или нет, но можно сказать, что сим разговором кончилось наше участие в обществе, ибо по нежеланию ли быть опровергаему, или по другим каким-либо причинам, Пестель о действиях общества и о своих намерениях ничего более нам не говорил». Басаргин вскоре уехал в Крым. Ивашев в начале 1821 г. был очень близок к Пестелю; он жил у него на квартире, читал тогда отрывки из его «Русской Правды», но в августе 1821 г. он отправился на воды на Кавказ лечиться и также, как Басаргин, отдалился от Пестеля.
В конце 1821 г. уехал из Тульчина также Крюков 1-й. Также скоро отстранился от Пестеля полковник Аврамов.
Из числа тульчинских членов сохранили близость к Пестелю только двое: кн. А. Барятинский и Крюков 2-й. Кн. А. П. Барятинский, воспитанник иезуитов, плохо знавший русский язык, был довольно деятельным членом, вполне послушным Пестелю (позднее, в 1825 г. Пестель поручил ему руководство Тульчинской управой).
Крюков 2-й позднее успешно привлекал в общество новых членов.
Сам Пестель, преувеличивающий в видах самозащиты значение организации Общества, заявляет, что «Тульчинская управа с самого 1821 года впала в бездействие». Вернее будет сказать, что Тульчинской управы, как организованного сообщества, вовсе не существовало: члены ее ни разу не собирались на совещание.
Пестель сначала дал занятие Ивашеву, Крюкову 1-му и Барятинскому: делать выписки из книги Барюеля о тайных обществах, но они не исполнили его поручения.
Участие членов в делах общества ограничивалось принятием немногих новых членов.
Тульчинские члены в течение 5 лет привлекли в общество 12 человек.
Эти вновь вступившие члены все мало соответствовали видам Пестеля и большей частью были совершенно не подготовлены к усвоению его идей. Два-три новых члена приняты были в 1821 г., остальные после некоторого перерыва в 1824-1825 гг., большей частью Крюковым 2-м. Последний долгое время находился в Немирове, на съемке Подольской губернии, в компании молодых офицеров квартирмейстерской части и привлек их в общество.
Но эти члены не только не действовали, но и так мало знали об истинных целях и планах общества, что Верховный уголовный суд причислил их к VII-му разряду преступников Старания самого Пестеля по привлечению новых членов оказались очень неудачными; он принял в общество одного только Майбороду.
Помимо генерал-интенданта 2-й армии, Алексея Юшневского, второго «директора» общества, у Пестеля было только два близких к нему единомышленника, вполне подчинявшихся его влиянию, — отст. полк. Василий Давыдов и генерал-майор князь Сергей Волконский.
Они всегда соглашались с Пестелем на заседаниях общества, не поверхностно усвоенные ими идеи Пестеля не составляли их твердых убеждений.
Они относились к делу слишком пассивно и также почти не действовали, «Клянусь, — показывал Давыдов на следствии, — что я и Волконский не давали никакой важности сим речам (речам Пестеля о цареубийстве), и я думаю о Юшневском то же, почитая все сие пустыми словами.
Конечно, мудрено мне сие доказать, но если бы известно было, как происходили таковые разговоры, как мало, вышедши из той комнаты, где их слышали, о них мы думали, оно бы понятно было… К несчастью моему, когда я услышал другие речи и мнения (более решительные, о приступе к действиям), имел постыдную слабость не возражать, а потакать оным, боясь казаться слабым и бесхарактерным, но не верил никогда исполнению.
В последние времена я начал образумевать, и если бы не так скоро открыто было общество, ни меня, ни Волконского в нем бы не нашли». Это показание кажется вполне искренним и прекрасно характеризует отношение к обществу двух друзей Пестеля.
Давыдов и кн. Волконский были, говорит Пестель, руководителями второй управы, правой или Каменской (по месту их жительства в сел. Каменке), образованной вместе с двумя другими управами, Тульчинской и Васильковской, в 1823 г. «Каменская управа, — признается Пестель, — действовала вяло». На самом деле ее, так же как Тульчинской, не существовало.
Кн. Волконский и Давыдов даже не старались привлекать новых членов.
Не делая ничего по своей управе, они участвовали только несколько раз в общих заседаниях руководителей управ, причем всегда пассивно соглашались с мнением Пестеля.
Кн. Волконский, кроме того, как мы упоминали, два раза по поручениям Пестеля вел переговоры в Петербурге с руководителями Северного общества.
Из членов Каменской управы ревностным деятелем был один лишь отставной подполк.
А. В. Поджио, принятый с 1823 г., «пламенный член, неукротимый в словах и суждениях». Наиболее деятельными и влиятельными членами Южного общества были, помимо Пестеля, Сергей Муравьев-Апостол, подподковник Черниговского пехотного полка, и Михаил Бестужев-Рюмин, подпоручик Полтавского пехотного полка. Сергей Муравьев присоединился к Южному обществу в 1822 г., а через него в 1823 г. принят был М. Бестужев.
Они не сразу подчинились мнениям Пестеля, а сначала, в особенности С. Муравьев, горячо спорили против его программы установления республики путем революции; но вскоре, в ноябре 1823 г., на съезде у Давыдова в Каменке объявили, что переменили свои мнения и вполне принимают программу Пестеля. «Русская Правда» в кратком изложении составила их политический завет, который они затем деятельно распространяли среди других членов.
В 1823 г. С. Муравьев и М. Бестужев объявлены были руководителями Васильковской, или левой управы.
Оба они отличались крайней пылкостью характера, фанатической преданностью преступным идеям. Послушные Пестелю каменские и тульчинские члены были слишком пассивны;
Муравьев же и Бестужев слишком рвались вперед и, признавая авторитет Пестеля, в то же время против его воли увлекали его за собой. Они, кроме нескольких отдельных членов, присоединили к Васильковской управе открытое ими Общество соединенных славян; они же первые начали сношения с поляками.
Первый познакомился с членами польского тайного патриотического союза М. Бестужев.
Пестель разрешил ему продолжать переговоры с ними, но при этом настойчиво указывал ему, чтобы «он отнюдь не терял из виду выгодности нашего положения в отношении к полякам, и им давал чувствовать, что мы без них можем обойтиться, а они без нас никак». Вслед за Бестужевым и Муравьевым Пестель и сам имел одно совещание с польскими депутатами Яблоновским и Гродецким в конце 1825 г. Васильковская управа к концу 1824 г. была по числу членов больше обеих других управ вместе.
Она была гораздо деятельнее, но и гораздо независимее от директории и большей частью только сообщала к сведению директории о своих действиях.
Ввиду этого, с целью теснее сплотить общество и ослабить самостоятельность С. Муравьева, Пестель решил разделить с ним высшую власть над обществом и в ноябре 1825 г. назвал его директором общества, третьим членом директории.
Разработав план революционных действий и вкоренив его в умы членов Южного общества, Пестель не спешил приступать к его осуществлению, сознавая слабость сил общества.
Он соглашался на начатие действий только уступая настояниям пылкого и опрометчивого Сергея Муравьева-Апостола.
Васильковская управа, руководимая Муравьевым, едва не начала мятежа еще в 1823 г., когда войска 9-й дивизии 3-го корпуса, в которой служили офицерами сочлены управы, стояла в Бобруйске.
В 1824 г. Муравьев со своими ближайшими единомышленниками составили план открыть мятеж во время ожидавшегося высочайшего смотра войск 3-го корпуса в 1826 году у Белой Церкви.
Пестель с всегда послушными ему Юшневским, Давыдовым и кн. Волконским сильно спорили против этого плана на киевских контрактах 1825 г. и «совершенно его опровергнули». Пылкие васильковские члены общества едва не начали мятежа без соглашения с Пестелем в августе 1825 г., во время сбора войск для маневров при местечке Лещине, — по совершенно случайному поводу отнятия команды над полком у одного из сочленов их, Повало-Швейковского.
По настоянию Швейковского, они согласились тут же, в Лещине, отложить начало действий до мая 1826 г., решившись во что бы то ни стало привести в исполнение прежний свой план возмущения у Белой Церкви, во время ожидавшегося высочайшего смотра.
Бестужев-Рюмин приехал к Пестелю во второй половине 1825 г. и сообщил об этом решении Васильковской управы.
Пестель на этот раз не высказался решительно против.
Сознание слабости сил общества заставляло Пестеля охлаждать рвение Муравьева и Бестужева; но он не мог действовать в этом смысле со всей энергией из боязни внести раскол в Южное общество. «Муравьев нетерпелив и скор, — говорил Пестель, — однако ж, если он начнет удачно, то я не отстану от него». Опасность открытия заговора, усиливаемая неосторожностью членов Васильковской управы, побудила Пестеля относиться более сочувственно к плану скорейшего начатия мятежа. «Когда от разговора с другими членами, — говорил он Следственной комиссии, — мне живо представлялась опасность наша и необходимость действовать, тогда воспламенял я и оказывал готовность при необходимости обстоятельств начать возмущение и в сем смысле говорил.
Но после того, обдумывая хладнокровнее, решался я лучше собою жертвовать, нежели междоусобие начать… Сие совершеннейшая истина». Деятельность Пестеля сильно ослабела в 1825 году. Чем ближе становилась развязка, тем трезвее смотрел он на дело. Сознание слабости общества парализовало его энергию.
Наиболее страшил его недостаток единства в действиях Северного и Южного обществ.
Неудача его попытки сплотить оба общества оставила в его душе глубокий след. Он охладел даже к своему излюбленному труду «Русской Правде» и в течение 1825 г. не написал ничего; если бы он верил в успех дела, он не замедлил бы закончить хотя бы вчерне «Русскую Правду», которая, по его мысли, являлась залогом успеха.
В середине ноября правительство уже имело верные сведения о заговоре.
В последних числах ноября Пестель счел необходимым скрыть все свои бумаги.
На основании доноса капитана Вятского полка Майбороды (которого сам П. за год перед тем принял в общество) 13-го декабря 1825 г. Пестель был арестован.
Главнокомандующий 2-й армии граф Витгенштейн поручил произвести следствие генерал-адъютантам Чернышеву и Киселеву.
Во время нахождения Пестеля под арестом кн. Волконскому удалось обменяться с ним несколькими словами. «Prenez courage», сказал он, и Пестель отвечал: «Je n en manque pas, ne vous inquietez pas». Он обещал не выдать никого.
Из 38 вопросов, предложенных ему Киселевым и Чернышевым 22-го декабря 1825 года, Пестель увидел, что следователи знают уже все существенное о тайном обществе и заговоре, но на все вопросы ответил незнанием. «Никто из членов тайного общества мне неизвестен», писал он в своих письменных ответах; «не имея никакого понятия об упоминаемом тайном обществе, ничего не могу объяснить о средствах, им придуманных»; «я никаких законов не писал и потому главные черты оных объяснить не могу»… Переведенный затем в Петербург, в Петропавловскую крепость, и узнав, что после 14-го декабря большая часть членов общества уже арестована, Пестель перестал упорствовать и в одном из первых допросов в Петербурге назвал фамилии всех участников тайных обществ с 1817 г., каких только мог припомнить.
Сначала он рассказал об устройстве и целях тайных обществ в общих чертах, но затем, увидев из вопросов, предлагавшихся Следственным комитетом, что другие обвиняемые не скрывают ничего, кроме того, что могло послужить к отягчению собственной вины, он в длинных письменных ответах раскрыл все подробности образования и устройства обществ, их планов и заговоров.
Показания Пестеля лучше всего уясняют общую внутреннюю историю тайных обществ, причины их возникновения, их организацию и развитие, борьбу господствовавших в них идей. Его соучастники в целях самозащиты взвели на него много не столько прямо неверных, сколько преувеличенных обвинений.
Чтоб оправдать себя, некоторые все свои преступные идеи приписывали влиянию злого гения Пестеля.
На вопрос Комитета: «Кто из членов наиболее стремился к распространению и утверждению мнений и к самому начатию действий общества советами, сочинениями и влиянием своим на других?» — большая часть южных членов согласно называла Пестеля.
Полковник П. В. Аврамов ответил: «Пестель над всеми тульчинскими членами имел поверхность и, можно сказать, один действовал». К этому он прибавлял следующую гибельную для Пестеля тираду: «ежеминутно обдумывая горестное мое положение, могу сказать, что ввергнут в оное не собственным преступным каким-либо желанием, но чрез обман меня полковником Пестелем, злейшим из людей, с коими я встречался когда-либо в жизни моей». Другие объясняли, как поддавались они Пестелю, соглашались против воли с его мнениями, не имея сил противостоять его авторитету. «Помню, — рассказывал В. Давыдов, — об одном собрании у кн. Волконского… Пестель говорил о разных предметах своих проектов.
Против всех статей я покушался говорить, но имел слабость против своих мнений уступить мнению Пестеля, как и в важнейших, к несчастью, разговорах». Ту же самую черту в отношениях членов общества к Пестелю отмечает Н. В. Басаргин: «весьма часто, в некоторых даже ничтожных разговорах, нам казалось, что Пестель рассуждает несправедливо, но, не решаясь с ним спорить, мы оставляли его при его мнениях и говорили без него о сем между собою». Члены Тульчинской управы имели полное основание указывать на сильное влияние Пестеля.
В важный момент возникновения Южного общества после закрытия Союза благоденствия Пестель сыграл решающую роль. Говоря о совещании в Тульчине, на котором решено было не признавать московского постановления о закрытии общества, Следственный комитет указывал Пестелю 1-го апреля 1826 г.: «Бурцов и Юшневский утверждают, что когда Бурцов в собрании тульчинских членов объявил об уничтожении союза, то вы первые, возвыся голос, доказывали, что московские члены не имели права прекращать оного, и что вы решились продолжать его. По отзыву же прочих, тут присутствовавших, ваши доказательства и влияние и речь Юшневского были главным для них убеждением». Признавая свое влияние на исход этого заседания, Пестель в оправдание указывал на общее расположение умов, на настроение членов, облегчавшее его задачу.
Он говорил, что в Тульчине еще раньше сообщения Бурцова знали (от Комарова) о решении московского съезда и что «в сие время показывали все члены неудовольствие свое насчет уничтожения союза московским заседанием, и из сего неудовольствия… видна была склонность их не признавать уничтожения общества». Затем Пестель сознавался: «если бы я в сие время стал говорить в пользу уничтожения общества и при том бы объявил, что оное признаю и от общества удаляюсь и отстаю, да если бы к тому же и Юшневский меня в том поддержал, то я точно полагаю, что мы успели бы прочих членов уговорить общество прекратить, и я, конечно, должен всегда в том себя упрекать, что сие не сделал.
Однако же, прежде еще собрания думы для выслушания Бурцова, показывали уже все члены свое неудовольствие о том, что в Москве было решено, и в то же время показывал и я свое о том же неудовольствие: а потому, ежели сие на них так сильно подействовало, как они говорят, то тем сильнее делается моя скорбь, что одним влиянием своим вовлек их в несчастный путь тайного общества; но, как мне кажется, то по их тогдашнему расположению духа было достаточно на то решимости в них самих». «Решимость» сочленов, действительно, несколько смягчала вину их руководителя.
Но следует заметить, что у большинства членов, как видно из вышеизложенного, преступная решительность была минутным порывом, у других она была следствием необузданной пылкости характера, и только у Пестеля она была сознательным, последовательным расчетом.
Руководящая роль Пестеля в деле возникновения, развития и сплоченности Южного общества ясно вытекала из всех показаний обвиняемых.
В защиту свою Пестель старался ослабить самостоятельное значение Южного общества.
Он настаивал на тесной преемственной связи Южного общества с Союзом благоденствия и упорно проводил взгляд на Южное и Северное общества, как на два округа единого, сохранившегося вопреки решению московского съезда, Союза благоденствия.
Южное общество он называет не иначе, как южным округом.
Из собственных же его показаний видно, однако, что Южное и Северное общества были совершенно обособлены, что между ними не было, несмотря на старания Пестеля, ни единства целей, ни единства управления и устройства.
Благодаря настойчивости Пестеля, Южное общество, или «южный округ союза», покорно приняло и затем неуклонно держалось его выработанной, вполне определенной программы введения республики посредством революционного образа действий и цареубийства.
Это опять-таки вытекало с очевидностью из показаний всех членов.
Чтобы ослабить это обвинение, Пестель утверждал, что проводившаяся им программа, республиканская и революционная, была принята Союзом благоденствия в 1820 г. до образовавшегося в нем раскола, и что руководимое им Южное общество только сохранило развившиеся помимо него идеи петербургской Коренной думы Союза благоденствия.
Поэтому Пестель настойчиво придавал исключительное значение тому заседанию петербургской думы Союза в 1820 г., на котором все члены голосовали в пользу республики; он говорил об этом решении, как о правильном постановлении законодательной власти союза; но однажды сам же неосторожно ослабил этот пункт своей защиты, указав, что члены союза вообще отличались крайней неустойчивостью мнений: «вообще в Союзе с самого его начала до самого конца ни одно правило не было постоянным образом в памяти членов и весьма часто то, что сегодня было решено, завтра опять поступало на суждение и спор». Другие члены были ближе к истине, когда утверждали, что участники заседания смотрели на указанное решение, как на один из «разговоров». Комитет заметил это противоречие в показаниях Пестеля, но он на последующих допросах опять повторял, что Южное общество только держалось программы, принятой Союзом в 1820 г. Преступную мысль о цареубийстве разделяли очень многие члены тайных обществ.
Но никто не пропагандировал ее так последовательно, как Пестель, у которого она составляла необходимый пункт разработанной программы революции.
Комитет по делу 14-го декабря в результате следствия так охарактеризовал Пестеля и его участие в преступной деятельности тайного общества: «он беспрерывно и ревностно действовал в видах общества с самого вступления по самое его арестование.
Он не только самовластно управлял Южным обществом, но имел решительное влияние и на дела Северного.
Он господствовал над сочленами своими, обворожал их обширными познаниями и увлекал силой слова к преступным намерениям его разрушить существующий образ правления, ниспровергнуть престол и лишить жизни августейших особ императорского дома; словом, он был главою общества и первейшей пружиной всех его действий». Пестель был человек большого ума, широкого образования, властной силы характера.
Пушкин записал в дневнике после свидания с ним: «умный человек во всем смысле этого слова… один из самых оригинальных умов, которых я знаю». Главнокомандующий гр. Витгенштейн говорил, что он везде будет на своем месте и на посту министра, и в командовании армией.
Гр. П. Д. Киселев дорожил его обществом.
Таких людей, как его тульчинские сочлены, Юшневский, Аврамов, Вольф, Пестель совершенно подавлял силой своей личности и знаний, подчинял себе до полного их обезличения.
Более сильные люди, как Рылеев, удалялись от него из боязни, что он подчинит их себе против их воли. На членов Южного общества он имел, действительно, громадное влияние.
Рано усвоив революционные и республиканские идеи, разработав программу как революции, так и новых свободных учреждений, он стал настойчиво их пропагандировать в Союзе благоденствия еще в 1820 году. В Тульчине в 1821 г. он организовал небольшой кружок единомышленников, подчинив их своему влиянию, и затем успел распространить свои идеи в более широком круге членов Южного общества.
Он настойчиво проводил свои идеи и в Северном обществе, стремясь объединить его с Южным, подчинив своему влиянию, и успел найти в Петербурге несколько приверженцев.
Когда его более пылкие и опрометчивые сотоварищи по обществу, проникшись его идеями, начали составлять планы немедленного осуществления его революционной программы, он сдерживал их, но единственно потому, что находил решительные попытки их преждевременными, по слабости общества, а иногда и одобрял их, в свою очередь увлекаемый ими вперед по пути, им же самим указанному.
Верховный Уголовный суд, учрежденный 1-го июня 1826 г., имел поэтому полное основание не только выделить Пестеля из общих разрядов подсудимых, вместе с непосредственными руководителями и главными участниками мятежа: Кондр. Рылеевым, Сергеем Муравьевым-Апостолом, Мих. Бестужевым-Рюминым, Петром Каховским, — но и поставить его среди них на первое место. Это решение Верховного Уголовного суда основано было на постановлении образованной из членов суда «разрядной комиссии» (комиссии для определения разрядов преступников), председателем коей был М. М. Сперанский.
Верховный Уголовный суд приговорил пятерых преступников «вне разрядов» к смертной казни четвертованием.
Император Николай I указом 10-го июля 1826 г., смягчив приговор суда почти по всем разрядам, повелел сделать новое постановление о преступниках вне разрядов.
Тогда Верховный Уголовный суд приговорил их к повешению.
Этот приговор был исполнен 13-го июля 1826 г. в кронверке Петропавловской крепости.
Государственный Архив: Дела о возмущении 14-го декабря 1825 г.; Донесение следственной комиссии.
СПб., 1826 г.; М. И. Богданович, История царствования Императора Александра I, т. VI (1871); А. Н. Пыпин, Обществ. движение в России при Императоре Александре I, 3-е изд., СПб., 1900 г.; О. фон-Фрейман, Пажи за 183 года. Фридрихсгамн. 1898 г.; А. П. Заблоцкий-Десятовский, Граф П. Д. Киселев и его время, т. I, стр. 89-94 и др., т. IV, прилож. 9 (письмо Пестеля от 3-го марта 1821 года); Бумаги И. Б. Пестеля: «Русск. Арх.» 1875 г., кн. 4, стр. 417 и сл.; Из записок декабриста И. Д. Якушкина: «Русский Архив» 1870 г. стр. 1566-1633; Е. И. Якушкин, Съезд членов союза благоденствия в Москве 1821 г.: «Русск. Стар.» 1872 г., т. VI, № 11, стр. 594; бар. А. Е. Poзeн, «M. H. Муравьев» в «Русск. Стар.» 1884 г., т. XLI, № 1, стр. 61; «Заметка о Пестеле», там же, т. XLII, стр. 388; бар. А. Е. Розен, Записки декабриста, перев. с немецкого.
СПб., 1870 г.; И. П. Липранди, Из дневника и воспоминаний. «Русск. Архив» 1866 г., ст. 1258; Сочинения А. Пушкина, под редакц.
П. Морозова, т. V; Н. В. Басаргин, Автобиографич. записки, в «Девятнадцатом веке», кн. I, 1872 г.; N. Tourgneneff, La Rossie et les russes. t. I. 1847 г.; Записки декабристов, вып. 1-3. Лонд., 1862 г. (И. Якушкин, Никита Муравьев, Лунин); кн. Е. Оболенский, Воспоминания в «Русск. загран. сборнике», ч. IV, тетр. V, Лейпц. и Париж 1861 г. Н. П. Павлов-Сильванский. {Половцов} Пестель, Павел Иванович — декабрист (1792-1826), сын Ивана Борисовича П. Воспитывался в Дрездене, потом в Пажеском корпусе.
Участвуя в Отечественной войне, он был ранен под Вильной (1812); по выздоровлении поступил в адъютанты к графу Витгенштейну, отличился в сражениях при Лейпциге, при Бар-сюр-Обе и при Труа; позже вместе с графом Витгенштейном проживал в Тульчине, откуда ездил в Бессарабию для собирания сведений о возмущении греков против турок и для переговоров с господарем Молдавии (1821). В 1822 г. он был переведен полковником в совершенно расстроенный вятский полк и в течение года привел его в порядок.
Сам Александр I, осматривая его в сентябре 1823 г., выразился: «превосходно, точно гвардия», и пожаловал П. 3000 десятин земли. Участвуя еще с 1816 г. в масонских ложах, П. был одним из учредителей «Союза благоденствия» (1817), составил даже для него устав, но вскоре перенес свою деятельность в Южное тайное общество.
Обладая большим умом, разносторонними познаниями и даром слова (о чем единогласно свидетельствуют почти все его современники), П. скоро встал во главе общества.
Силой своего красноречия он убедил в 1825 г. и петербургское общество действовать в духе Южного.
Выражением его взглядов была составленная им «Русская Правда»; этот проект, написанный в духе республиканском, можно считать вместе с проектом Н. Муравьева главными выражениями идей тайного общества, хотя ни тот, ни другой не имели никакой обязательности для членов общества.
Сам П., по словам Якушкина, при составлении «Русской Правды» имел в виду только подготовиться к деятельности в земской думе. Важнейшей стороной «Русской Правды» являлись размышления П. о внутреннем устройстве России, политическом и экономическом, который Н. И. Тургенев называл «социалистическими теориями». Следственная комиссия построила свои обвинения против П. и некоторых других именно на «Русской Правде». Из сохранившихся писем П. видно, что он отличался нежной заботливостью по отношению к родителям.
Вскоре после 14 декабря он был арестован на дороге в Тульчин и после 6-месячного заключения в Петропавловской крепости приговорен (см.) к четвертованию, замененному повешением, что и было исполнено 13 июля 1826 г. Довольно сочувственный отзыв о П. см. в «Записках» графа П. Д. Киселева (П., 1823). Еще теплее отзыв графа Витгенштейна («Русский архив», 1870). В. P-в. {Брокгауз} Пестель, Павел Иванович (24.6. 1793-13.7.1826). — Полковник, командир Вятского пехотного полка. Из дворян Красинского уезда Смоленской губ. Лютеранин.
Род. в Москве.
Отец — Ив. Бор. Пестель (6.2.1765-18.5.1843), петербургский почт-директор, сенатор московских деп. Сената, с 1806 сибирский ген.-губ., тайн. сов.; мать — Елиз. Ив. Крок (ум. 1836); за ней в Красинском уезде Смоленской губ. в с. Васильеве «с деревнями» 149 душ. Воспитывался до 12 лет дома, в 1805-1809 вместе с братом В. И. Пестелем в Дрездене под руководством Андр. Егор. Зейделя (впоследствии в русской службе, в 1819 правитель иностр. отделения при канц. с.-петербургского ген.-губ. гр. М. А. Милорадовича), по возвращении в Россию в 1810 определен в Пажеский корп. (числился пажом с 6.6.1803), камер-паж — 4.12.1810, выпущен (первым по успехам с занесением имени на мраморную доску) прапорщиком в л.-гв. Литовский полк — 14.12.1811, участник Отечественной войны 1812 (тяжело ранен при Бородино — награжден золотой шпагой за храбрость) и заграничных походов, подпоручик — 20.1.1813, вернулся в действующую армию в мае 1813, поручик — 10.8.1813, назначен ад. к ген. от кавал. гр. П. X. Витгенштейну — 14.8.1813, участвовал в военных действиях (Пирна; Дрезден;
Кульм; Лейпциг — награжден орденом Владимира 4 ст. с бантом и австрийским Леопольда 3 ст., при переправе через Рейн — награжден баденским орденом Карла-Фридриха;
Бар-сюр-Об; Труа — награжден орденом Анны 2 ст., награжден также прусским орденом «За заслуги»), переведен в л.-гв. Кавалергардский полк с оставлением в должности ад. — 21.8.1814, с сент. 1814 находился в Митаве при П. X. Витгенштейне, штабс-ротмистр — 9.8.1817, зимой 1816-1817 слушал курс политических наук у проф. К. Ш. Германа, с февр. 1818 во 2 армии в Тульчине, ротмистр — 6.7.1818, подполковник с переводом в Мариупольский гусар. полк — 6.12.1819, переведен в Смоленский драг. полк с отчислением от должности ад., но оставлен при штабе 2 армии по делам, связанным с греческим восстанием (трижды командировался в Бессарабию), полковник — 1.11. 1821, командир Вятского пех. полка (м. Линцы) — 15.11.1821, прибыл в Линцы — 8. 1.1822. Масон с 1812, член ложи «Соединенных друзей» и «Трех добродетелей» (1816-1817) в Петербурге.
Был знаком с А. С. Пушкиным, который упомянул его в черновых набросках к «Евгению Онегину». Член Союза спасения, Союза благоденствия (член Коренного совета), организатор и глава Южного общества, автор «Русской правды». По прибытии в Тульчин ген.-ад. А. И. Чернышева, командированного нач. Гл. штаба И. И. Дибичем для расследования доноса А. И. Майбороды (см.) от 25.11.1825, был вызван П. X. Витгенштейном в Тульчин и арестован 13.12. 1825, в тот же день отрешен от командования полком, содержался под арестом в квартире дежурного генерала 2 армии генерал-майора Байкова, отправлен из Тульчина — 27.12.1825, доставлен в Петербург — 3.1.1826 и помещен в Петропавловскую крепость («Пестеля поместить в Алексеевской равелин, выведя для того Каховского или другого из менее важных») в № 5 Никольской куртины, в тот же день переведен в № 13 Алексеевского равелина, где содержался до конца. Осужден вне разрядов и 11.7.1826 приговорен к повешению. 13.7.1826 казнен на кронверке Петропавловской крепости.
Похоронен вместе с другими казненными декабристами на о. Голодае.
Братья: Владимир (см.), Борис (6.7. 1796 — янв. 1848), в 1835 вице-губ. во Владимире, действ. стат. сов.; Александр, в 1826 поручик л.-гв. Кавалергардского полка; сестра — Софья. ВД, IV, 1-226; VII («Русская правда»). Пестель, Павел Иванович полковник Вятского полка, один из руководит. бунта 14 дек. 1825 г.; р. 1792 г., † (был повешен) 13 июля 1826 г. {Половцов} Пестель, Павел Иванович [24.06(05.07).1793-13(25).07.1826] — мыслитель, революционер, один из гл. идеологов и рук. декабристского движения.
Род. в Москве.
Сначала учился в Германии, в Дрездене (1805-1809), а в 1811 окончил Пажеский корпус и в качестве офицера участвовал в Отеч. войне 1812 и заруб. походах рус. армии 1813-1814. По признанию современников, П. был человеком выдающихся способностей; помимо широкой образованности обладал высокой нравственностью, даром располагать к себе людей и убеждать собеседников в своей правоте.
Вступив в созданное в 1816 об-во «Союз спасения» (с 1817 оно получило название «Общество верных и истинных сынов Отечества»), стал одним из его рук. и написал для него устав и проект конституции, провозглашавшей отмену крепостного права и ограничение самодержавия.
Однако, войдя в руководящий орган -«Коренную управу» — более широкой организации «Союз благоденствия», П. уже высказался (1820) за установление в России республиканской формы правления и обосновывал необходимость решительных революц. действий.
В 1821, после роспуска «Союза благоденствия», П. на базе 2-й армии, расквартированной на Украине, организует «Южное об-во», пишет для него республиканско-демокр. программу «Русская правда», в к-рой был представлен проект реформирования росс. об-ва и будущего полит. устройства России, и предпринимает действия по созданию единой организации дворянских революционеров.
В канун восстания декабристов на Сенатской площади, 13 декабря 1825 был арестован.
Следственный комитет так определил его роль в революц. движении: «Он беспрерывно и ревностно действовал в видах общества с самого вступления и по самое его арестование… Он господствовал над сочленами своими, обворожая их обширными познаниями и увлекая силою слова к преступным намерениям его разрушить существующий образ правления, ниспровергнуть престол и лишить жизни августейших особ императ. дома; словом, он был главою общества и первейшей пружиной всех его действий» («Восстание декабристов». T. IV. М.-Л., 1927. С.221). Он был казнен вместе с др. рук. декабристского движения.
Поскольку многие работы П. и документы об-ва были уничтожены самим П. и его друзьями, ист. наука не располагает достаточным числом источников для полной характеристики полит., социол., эконом., и, тем более, филос. взглядов П. Но сохранившаяся «Русская правда», приписываемая ему работа «Практические начала политической экономики», материалы следствия, семейная переписка, свидетельства современников позволяют сформировать определ. суждения.
В «Русской правде» П. подвергает всесторонней критике самодержавно-крепостнические порядки в России и обосновывает необходимость их революц. ниспровержения, уничтожения «гнусного и неистового распорядка вещей» в России.
Вместе с тем одно из противоречий П., как и большинства декабристов, заключалось в том, что он хотел совершить революцию силами дворянских революционеров в интересах всего народа, но без какого-либо активного участия (а лишь при сочувствии) нар. масс. В «Русской правде» П. подробно рассматривает эконом., полит., соц. и др. проблемы революции, в т. ч. и нац. вопрос.
Но центр. место в этом документе занимает крестьянский вопрос и проект полит. устройства послереволюц.
России. П. считал, что только наделение крестьян землей при их освобождении даст им действительную свободу.
Весь земельный фонд П. предлагал разделить на две части — обществ. и частную.
Первая предназначается для бесплатной раздачи всем нуждающимся и служит средством для производства необходимого продукта, что обеспечит всех неимущих средствами существования, гарантирует гражданам независимость в полит. жизни. Вторая могла служить предметом купли-продажи и предназначалась для обеспечения изобилия.
Вместе с тем П. понимал, что перестройка соц.-эконом, отношений немыслима без демократизации полит. жизни страны и последовательно доказывал необходимость искоренения абсолютизма и замену его республиканским строем.
В соц. филос. П. опирался на теорию «естественного права», утверждавшую природное равенство людей, их равные гражд. права и обязанности.
Само об-во понималось как «добровольное соглашение людей». П. настойчиво подчеркивал, что целью гос. устройства является «благоденствие всего об-ва вообще и каждого из членов оного в особенности», правительство же «существует для блага народа и не имеет др. основания своему бытию и образованию…» (Избр. социально-политические и философские произведения декабристов». Т. П. С.80). Вместе с тем. П. подчеркивал, что всякое право должно основываться на предварительной обязанности.
Только равновесие прав и обязанностей между властью и народом может обеспечить нормальное гос. существование.
Характеризуя соц. программу П., Герцен назвал его первым в России «социалистом до социализма», считая его непосредственным предшественником «рус. социализма». Личность П., как человека и полит. деятеля, вызывает глубокое уважение, граничащее с преклонением, — не только и не столько из-за его попытки теоретически разработать и практически применить программу соц.-полит. изменений в царской России, но, прежде всего, его честность, бесстрашие, самоотрешение ради идеи облегчения жизни народа, обретения им гражданственности.
Соч.: Избр. социально-политические и философские произведения декабристов.
Т.2. М., 1951; Восстание декабристов: Документы.
Т. 7. М.-Л., 1958. А. В. Пролубников