Биография Осинский Н. (Валериан Валерианович)

Осинский Н. (Оболенский, 1887-1938; автобиография) — родился 25 марта (6 апреля) 1887 г. в с. Быках Льговского уезда Курской губ., где отец мой служил управляющим конного завода Малютина.
Отец был сыном мелкого помещикаОрловской губ., по смерти своей оставившего детей без средств к жизни. Княжеского титула, часто и неосновательно мне приписываемого, отец также не имел и жизнь свою должен был начать за свой страх и риск, перебиваясь уроками еще в гимназии и частенько голодая.
Так же как и его братья, отец все же выбился в люди, кончил ветеринарный институт, стал работать по своей специальности и впоследствии стал известным знатоком своего дела (ветеринария и коннозаводство), а также автором нескольких специальных книг. Другие братья его стали — врачом, учителем и т. д., а старший брат (Л. Е. Оболенский) — довольно известным в свое время писателем-народником, основателем журнала «Русское Богатство»; он был второстепенным участником каракозовского процесса.
Моя мать была дочерью военного инженера Петриченко, сына военно-поселенца из Чугуева.
Дед мой учился в школе кантонистов и благодаря выдающимся способностям и большой силе характера из «простого звания» выбился в военные инженеры, что при старом режиме сделать было не так-то легко. Отец мой был человеком радикальных убеждений и высокой культурности.
Еще когда он был человеком очень малого достатка, он усиленно заботился о том, чтобы дать детям наилучшее образование, нанимая нам учительниц для обучения иностранным языкам.
По-немецки и по-французски я говорю с детства.
Поощрял он детей и к чтению.
Белинского и Добролюбова, не говоря уже о классиках-беллетристах, я мальчиком читал по его совету.
На выборах в Думы отец голосовал за наиболее левый из выставленных списков и, между прочим, подавал голос и за большевистский список (И. И. Скворцов), когда таковой был в Москве выставлен.
Учился я в 7-й московской гимназии, куда поступил в 1897 г. Уже с четвертого класса гимназии я попал в кружок, занимавшийся сперва чтением беллетристики и литературно-критических сочинений, а также издававший гимназический журнал.
Этот журнал дал мне и однокласснику моему, В. М. Смирнову (член президиума Госплана), отличную писательскую тренировку.
В восьмом классе гимназии он превратился даже в ежедневную гимназическую газету, издаваемую на гектографе.
В нашем деле вращались также и радикальные студенты, товарищи моего двоюродного брата, ныне профессора метеорологии, В. Н. Оболенского.
Хорошо помню, как двоюродного брата обыскивали и арестовали во время студенческих беспорядков (кажется, 1902 г.), как его затем высылали со всеми его товарищами.
С такого же типа студентами (однако с определенно партийной, с.-д. окраской) сталкивался я и в доме одноклассника моего и члена нашего кружка, Дм. Лебедева; здесь я познакомился с П. M. Лебедевым (Керженцевым).
Кружок наш эволюционировал к марксизму довольно медленно, но радикально-политического и материалистического направления был почти с самого начала.
Лет четырнадцати, вероятно, написал я первую свою статью о религии и этике, где дал утилитарное обоснование этики, которое — как я с большим удовольствием констатировал через год — совпадало с построением Спенсера в «Основаниях этики». В 1903 или 1904 г. появились на нашем горизонте «Монистический взгляд» Бельтова и «Коммунистический манифест», которые, однако, прямого и непосредственного переворота в наших взглядах еще не произвели.
К зиме 1904-1905 гг. в нашей умственной жизни определенно стали перевешивать интересы политические.
В это время мы уже имели связи с другими гимназическими кружками в Москве, ходили на дискуссионные собрания гимназистов в особняк Морозовой, читали нелегальную литературу и проч. Зимой 1904-1905 гг. мы и свою работу в гимназии повернули в политическое русло, стали издавать ежедневную газету, устраивали в гимназии (где господствовал либеральный режим) рефераты и дискуссии на смежные с политикой темы и в то же время решили окончательно политически самоопределиться.
Для этого (что весьма характерно в смысле теоретического уклона нашего духовного развития) мы решили совместно проработать под руководством П. М. Лебедева историю революционного движения в России.
Мне достался на долю реферат о декабристах.
Засев на три месяца в Румянцевскую библиотеку, я прочел все, что можно было достать по этому вопросу (до сих пор я еще очень хорошо знаю этот эпизод нашего революционного движения) и представил свой реферат.
Мне всегда было свойственно усиленное сопротивление всему «модному», воспринимаемому интеллигенцией в порядке «психической заразы». Тогда мне казался «модным» течением стихийно распространявшийся среди интеллигенции марксизм (для интеллигенции, для части моих же товарищей, он и оказался только модой). Я усиленно старался поэтому дать декабристскому движению не марксистское объяснение.
Это объяснение стало в противоречие мною же разработанным фактам, оно сбивалось в бессодержательно-либеральную колею. Небольшого труда стоило Лебедеву-Керженцеву при явном сочувствии моих сотоварищей разбить меня наголову.
Добросовестно поразмыслив над причинами своего «поражения», я пришел к убеждению, что шел по неверному пути и что старик Маркс, видимо, совершенно прав. Революция 1905 г. давала тому много и еще более осязательных доказательств.
Осенью 1905 г. (время моего поступления в университет) я уже вступил вместе с большей частью моих одноклассников в студенческий с.-д. клуб и под руководством В. И. Яхонтова работал в кружке высшего типа, бегал в то же время на сходки, демонстрации и проч. В декабре 1905 г., во время восстания, опять вместе с моими однокашниками выступал в качестве летучего репортера «Известий Московского Совета Рабочих Депутатов». По окончании восстания я выехал за границу и год пробыл в Германии, занимаясь политической экономией в Мюнхене и Берлине, а также усиленно читая работы Плеханова и Ленина.
Осенью 1906 г. я вернулся в Россию, где тотчас же вместе со своими приятелями взялся за довершение своего политического образования.
Мы прочли совместно первый том «Капитала», «К критике политической экономии», «Нищету философии» и ряд других книг, в том числе и ряд работ критиков марксизма из буржуазного и анархистского лагеря.
Осенью 1907 г. мы сочли себя вполне готовыми к тому, чтобы быть сознательными членами партии (мы так ставили себе этот вопрос), решили определенно проблему своей фракционной принадлежности и всей группой в шесть человек вступили в замоскворецкую районную организацию РСДРП(б). Из этих шести человек четыре поныне являются членами ВКП (пишущий эти строки, В. М. Смирнов, Д. П. Боголепов, В. М. Фирсов).
Зима 1907-1908 гг. была последней после 1905 г. зимой, когда в Москве существовала массовая нелегальная организация и велась большая агитационно-пропагандистская работа.
В нашем районе одно время велось целых двадцать пять пропагандистских кружков.
Мы выпускали листовки даже и на отдельных заводах (заводские организации очень любили выпустить свою листовку, и помню, как энергичный Блохин заставлял писать меня таковые для Густава Листа, где было более сотни организованных членов партии), собирали собрания, массовки и проч. Уже в следующую зиму все это изменилось вследствие наступления реакции.
Мне, правда, уже не пришлось работать в эту зиму полным ходом. Летом 1908 г. я тяжело заболел брюшным тифом, года на полтора совсем ослабел физически, с полгода почти перестали работать глаза, и только с весны 1909 г. смог я начать вести кружок высшего типа на Пречистенских курсах (из лучших моих учеников предшествующей зимы — Андреева, Блохина, Анфирова, Поли и др.). Здесь я столкнулся впервые с Бухариным, который явился проконтролировать мое ведение кружка по поручению МК. С этим кружком продолжал я работать и следующую зиму, когда московская организация все более слабела под ударами охранки.
Я поближе познакомился в университете с Бухариным, и мы вместе организовали первую (после годов упадка) большую студенческую сходку — протест против речи Пуришкевича в Думе. Осенью 1910 г. наш контакт с Бухариным, выпущенным под залог из тюрьмы, окреп. Мы провели сходку протеста против выступления проф. Евг. Трубецкого (вместе с Овсянниковым и Членовым), а затем стали усиленно раскачивать студенческое движение к моменту смерти Льва Толстого.
В это время появилась в Москве группа во главе с Варв Ник. и Ник Ник. Яковлевыми, стремившаяся восстановить московскую нелегальную организацию.
Не успели мы с Д. П. Боголеповым установить с ней контакт и предоставить ей квартиру (квартиру Боголепова, где жил и я), как эта группа была арестована, кажется, на первом же собрании.
Был арестован и Бухарин.
Я же уцелел вплоть до наибольшего обострения студенческого движения, начавшейся забастовки и арестов.
От последних я пытался укрыться, поехав на время в Киев. По возвращении оттуда я, однако, был немедленно арестован и водворен в Сущевский полицейский дом, где вскорости зажил душа в душу в одной камере с Н. Бухариным.
Я забыл отметить в предшествующем: 1) что в разногласиях, возникших вокруг вопроса об участии в Гос. Думе, я был «отзовистом» (отсюда идут корни последующего моего «левого коммунизма»; 2) что тем не менее я никогда не был богдановцем или эмпириокритиком какой-либо разновидности, но всегда был последовательным сторонником диалектического материализма и 3) что зимой 1908-1909 и 1909-1910 гг. я много читал (а частью и мне читали, вследствие болезни глаз). Я не только прочел II и III том «Капитала», но прочел (опять с группой друзей) работы экономистов-классиков и ряд работ буржуазных экономистов.
Вместе со Смирновым, Членовым и Бухариным я выступал на университетских семинариях, защищая марксистскую точку зрения в политической экономии против ее критиков.
Отсидка моя закончилась высылкой «с пунктами». Среди последних не числилась Тверь, куда я отбыл с Ек. Мих. Смирновой, моей женой. Здесь мы бедствовали первый год весьма усиленно, второй год — в ослабленном масштабе.
Постепенно завязались связи с местной публикой, не говоря уже о других высланных.
На второй год вместе с подъемом рабочего движения повсеместно — и в Твери — пошли стачки, начались массовки, кружки и проч. В Твери я, между прочим, попал под жандармское расследование (но без последствий) из-за кружка учащихся, только что пытавшегося организоваться.
Там же я пробовал превратить в рабочую газету неопределенно-либеральную местную газету «Тверской Вестник» и добился введения в ней рабочей хроники и сильного ее полевения; на этой стадии газета и была закрыта.
Из Твери же начал я посылать первые статьи в партийную прессу: сперва в «Звезду» (пара статей за подписью В. Коларович), затем в «Правду» и «Просвещение» (за подписью Н. Осинский).
Разумеется, и в Твери я много читал (перечитывал III том «Капитала») и работал над книгой о русской каменноугольной промышленности, которая издана не была, хотя и была позже закончена.
В Твери я получил первое письмо от В. И. Ленина, которое доставило мне большую радость.
Весной 1913 г. срок мой кончался.
Одновременно кончился и срок H. H. Яковлева, отбывавшего высылку за границей (меделитейщиком в Ганновере).
Он вернулся с поручением от ЦК поставить в Москве ежедневную газету.
Он предлагал мне взяться за литературную сторону дела, оставляя себе секретарско-организационную.
У нас был заключен характерный договор: мне не встречаться с Малиновским (участие которого в организационной работе было неизбежно) до самого пуска в ход газеты.
Мы еще с 1911 г. подозревали его в провокации и поэтому держали передовика под прикрытием, во избежание провала.
В августе 1913 г. мы выпустили первый номер «Нашего Пути». Об истории этой газеты я писал не раз. В ней работали непосредственно Н. Яковлев, Н. Осинский, В. Максимовский, А. Усагин, В. Лобова, Л. Суница, В. И. Соловьев, М. Булах и др. Нам удалось выпустить шестнадцать номеров, после чего мы все и еще двести человек были арестованы.
Часть из нас поехала в места не столь отдаленные, другие (в том числе и я) получили высылку «с пунктами». На этот раз я (вместе с Максимовским, Булахом, Усагиным) отправился в Харьков, где первоначально мы попали под жесточайший жандармский надзор, мешавший заниматься какой-либо активной работой.
Мы не смогли поэтому примкнуть к А. Бубнову, Ю. Шиллерту с женой и М. Розенштейну, ею занимавшимся.
Тем не менее осенью 1914 г. всех нас «замели» вслед за названными товарищами.
Разница получилась та, что их выслали, нас же к новому году выпустили на свободу.
В результате, немного осмотревшись, я вновь пошел по греховной стезе политики и, установив связи через Базанова и его жену с вновь скопившимися в Харькове большевиками, в следующий сезон (зима 1915-1916 гг.) уже читал рефераты в партийном кружке, писал резолюции и листовки для нашей партийной организации.
Самому защищать таковые резолюции на собраниях было для меня невозможно.
За это же время я читал по с.-х. статистике и хлебной торговле и выпустил в издании Харьковского общества сельского хозяйства (где имел платную работу) монографии — «Урожаи хлебов на юге России» и «Хлебные фрахты на Черноморско-Азовском побережье». Вместе со старым большевиком (ныне по недоразумению в партии не числящимся) проф. И. А. Трахтенбергом вел кампанию по завоеванию харьковской газеты «Утро» для превращения ее в легальный антиоборонческий орган (в этом нас поддерживали и левые эсеры — Карелин и Алгасов-Трипольский).
Кончилось это тем же, что и в Твери: полевевшая газета окончила свое существование за недостатком средств.
Осенью 1916 г. я поехал в Крым лечиться от начавшегося туберкулеза и здесь был мобилизован на военную службу, попав в писаря, а затем в зауряд-военные чиновники.
Я странствовал по призывам и разным военным учреждениям до января 1917 г. Февральская революция застала меня в Каменец-Подольске, в интенданстве армий юго-западного фронта.
Оттуда, кажется уже через месяц, я под предлогом командировки уехал в Москву, где начал работать в «Социал-Демократе» и в московской областной организации (был на ее весенней конференции).
Скоро меня хватились в Каменце, и, чтобы не попасть в дезертиры и не дать лишнего повода для травли большевиков, я вернулся в свое интендантство.
Я участвовал вместе с Крыленко и Розмирович в фронтовом съезде, на который непосредственно попал. Затем мне удалось попасть в Киев (откомандировавшись в Земсоюз), и тут опять усиленно занялся работой в «Голосе с.-д.», на митингах, партсобраниях и проч. Тут я впервые познакомился с Ю. Пятаковым и рядом других товарищей.
Я пробыл здесь до июльских дней, когда московские товарищи перевели меня в Москву.
Я вошел в редакцию «С.-Д.». С Н. Бухариным и В. Смирновым мы провели печатную кампанию в корпиловские дни. Мы ездили на партийный съезд в Питер. Мы вели работу по разработке партпрограммы, агитировали на митингах, выступали на съездах, конференциях фабзавкомов, в муниципальных органах и проч., словом, делали немало работы.
В партийной среде мы быстро сориентировались на вооруженное восстание и вели за него усиленную агитацию при значительном сопротивлении большей части старшего поколения московских работников.
Раздосадованный этим, как мне казалось, «саботажем» вооруженного восстания, я в 20-х числах октября выехал в Харьков — город, где совет уже взял фактически власть в свои руки и где, казалось мне, должен был быть создан барьер против Каледина.
Не успел я приехать туда, как в Москве фактически началось вооруженное восстание.
Несколько дней проработав в Харькове, я отправился обратно, но прибыл в тот самый день, когда пушки перестали уже стрелять.
Ревком посадил меня, как экономиста и бывшего «интенданта», продовольствовать воинские части. На этой работе, однако, я также просидел лишь пару дней: из Питера приехал Бубнов набирать людей в Питер на смену товарищам, ушедшим из ЦК и с ответственных постов.
Решено было ехать мне и Смирнову.
Прибыв в Питер, мы, по указанию Ленина, занялись подготовкой к созданию ВСНX, вступив в контакт с бюро фабзавкомов (Скрыпник, Чубарь, Амосов и др.), а затем быстро были переброшены в Госбанк, куда я был назначен управляющим, а прибывший из Киева Ю. Пятаков — заместителем (Смирнов скоро уехал в Москву).
Мы сломали стачку в банке и пустили его в ход на новых началах.
Вслед за разрешением банковского кризиса (он имел тогда очень важное значение — не платит банк, все может остановиться) я перешел в только что сформировавшийся ВСНX первым его председателем.
В феврале 1918 г. я выехал в Харьков — проводить национализацию донецких копей и участвовать в учредительном съезде областного СНX. Когда в начале марта я вернулся в Питер, в полном разгаре была дискуссия между партийным центром и «левыми коммунистами». Я был в числе последних, был главным автором их платформы, напечатанной в журнале «Коммунист», и занимал наиболее «левую» позицию.
Ленин заслуженно высмеял меня тогда за мою идею «полевой революции». Вместе с другими левыми коммунистами, уходившими с ответственных постов, я в марте 1918 г. покинул место председателя ВСНХ. Затем я работал последовательно: в отделе металла ВСНX, в редакции «Правды» (летом-осенью 1918 г.), в отделе советской пропаганды ВЦИК (после отъезда Радека в Германию), выступал с докладом по международному положению на первом съезде Коминтерна и проч. Весной 1919 г. я был отправлен уполномоченным ВЦИК сперва в Пензенскую, а затем в Тульскую губернию.
Эти поездки принесли мне огромную пользу.
Я увидел революцию в ее конкретных проявлениях и в самых глухих местах; я ознакомился с практикой нашего хозяйственного и государственного строительства; я заинтересовался вопросами нашего сельского хозяйства.
Политически это привело меня к участию в так наз. «группе демократического централизма», боровшейся на партийных съездах за расширение прав местных органов и за развитие внутрипартийной демократии.
Поздней осенью 1919 г. я из Тулы был переброшен в Вятку на продовольственную работу, которой заинтересовался еще в Туле. В начале 1920 г. я вернулся в Тулу, где пробыл председателем Губисполкома до августа месяца.
В августе я перешел в Наркомпрод членом коллегии, продолжая по поручению продовольственного ведомства разъезжать по провинции и организовывать взимание разверстки.
Мне становилось все более ясным, что наше сельское хозяйство под влиянием системы разверстки переживает серьезный кризис и что нужны какие-то кардинальные меры для борьбы с этим кризисом.
В ряде статей я выдвинул систему государственного регулирования крестьянского хозяйства как единственный возможный выход в пределах военного коммунизма.
Ленин весьма заинтересовался моими соображениями.
Он поддержал и практические выводы из них (попытку поставить земледелие в плановое русло), энергично возражая, однако, против элементов принудительности в этих выводах.
В конечном счете это последовательное социально-политическое построение было им использовано в другом смысле: оно дало материал для выявления необходимости вовсе оставить систему военного коммунизма.
В январе 1921 г. я был поставлен во главе Наркомзема, но мне пришлось осуществлять отнюдь не «государственное регулирование крестьянского хозяйства», а проводить планомерно организованные кампании за поднятие сельского хозяйства и постепенно подготовлять переход от «ударной» работы к постоянной культурно-органической деятельности.
Я пробыл в НКЗ до 1923 г., когда мне удалось уйти оттуда, чтобы заняться теоретической работой, к которой у меня устанавливалась все более непреодолимая тяга. Я получил сперва отпуск на четыре месяца для научных занятий, затем назначение на дипломатическую работу (полпредом в Стокгольм), оставлявшую много свободного времени, затем отпуск для поездки в Америку.
Я написал за это время (1923-25 гг.) целый ряд книжек и брошюр по мировому хозяйству, по заграничному аграрному вопросу и, в частности, — по американскому сельскому хозяйству.
Мне кажется, за это время я вновь расширил свой кругозор и углубил свои воззрения, так же как в 1919-20 гг., только по другим направлениям.
В начале 1926 г., против моего желания и ранее окончания цикла моей работы по иностранному сельскому хозяйству, я был назначен управляющим ЦСУ СССР. Однако теоретическая экономическая работа по-прежнему стоит в центре моего внимания.
Работы (книги и брошюры): «Морские хлебные фрахты (Черноморско-Азовское побережье)», Харьков, 1914; «Урожаи хлебов в Южной России», 1915; «Строительство социализма», 1918; «Государств. регулирование крестьянского хозяйства», Москва, 1920; «Мировое хозяйство в оценке наших экономистов», Петр., 1923; «Мировой сельскохозяйств. кризис», М., 1923; «Мировое хозяйство и кризисы», М., 1924; «Очерки мирового сельскохозяйств. рынка», М., 1925; «Американское сельское хозяйство по новейшим исследованиям», М., 1925; «По сельскохозяйств. штатам Сев. Америки», M., 1926; «Мои лжеучения о Соед. Штатах Сев. Америки», М., 1926. [С 1929 заместитель председателя ВСНХ СССР, заместитель председателя Госплана СССР. С 1925 кандидат в члены ЦК партии.
В 20-30-х годах член Главной редакции 1-го издания Большой Советской Энциклопедии.
Академик АН СССР (1932) и действительный член ВАСХНИЛ (1935). Необоснованно репрессирован, реабилитирован, посмертно.] {Гранат}