Биография Мережковский Дмитрий Сергеевич

— известный поэт. Род. в 1866 г. Отец его занимал видное место в дворцовом ведомстве.
Окончил курс на историко-филологическом факультете спб. университета.
Уже в 15 лет помещал стихи в разных изданиях.
Первый сборник стихотворений М. появился в 1888 г., второй, «Символы», в 1892 г. (СПб.). Очень много М. переводит с греческого и латинского: в «Вестнике Европы» 90-х гг. напечатан ряд его стихотворных переводов трагедий Эсхила, Софокла и Еврипида.
Отдельно вышли «Дафнис и Хлоя» Лонга (СПб., 1896). М. часто выступает и со статьями критического характера: в «Северном Вестнике», «Русском Обозрении», «Труде» и др. напечатаны его этюды о Достоевском, Пушкине, Майкове, Короленко, Кальдероне, французских неоромантиках, Ибсене и др. В 1893 г. издана им книга «О причинах упадка современной русской литературы». В «Северном Вестнике» 1895 г. М. с большим успехом дебютировал на поприще исторического романа «Отверженным» (отд. СПб., 1895). Отличительные черты разнообразной и плодовитой деятельности М. — преобладание головной надуманности над непосредственным чувством.
Обладая обширным литературным образованием и усердно следя за европейским литературным движением, М. часто вдохновляется настроениями книжными.
Стих его изящен, но образности и одушевления в нем мало и, в общем, его поэзия не согревает читателя.
Он слишком часто останавливается на темах, не соответствующих свойствам его суховатого дарования, и потому впадает в ходульность и напыщенность.
По содержанию своей поэзии М. в начале всего теснее примыкал к Надсону.
Не будучи «гражданским» поэтом в тесном смысле слова, он, однако, всего охотнее разрабатывал такие мотивы, как верховное значение любви к ближнему («Сакья-Муни»), прославлял готовность страдать за убеждения («Аввакум») и т. п. На одно из произведений первого периода деятельности М. — поэму «Вера» — выпал самый крупный литературный успех его. Чрезвычайная простота сюжета, разработанного без всяких потуг сказать что-нибудь необыкновенное, давала автору возможность не напускать на себя никаких чрезвычайных чувств, а живые картины умственной жизни молодежи начала 80-х гг. сообщают поэме значение серьезного воспроизведения эпохи. Поэма полна юношеской бодрости и заканчивается призывом к работе на благо общества.
С конца 80-х гг. М. захватывает волна символизма и ницшеанства.
Этот поворот невыгодно сказался на поэтической деятельности его. Мистицизма или хотя бы романтизма в ясном до сухости писательском темпераменте М. совершенно нет, почему и «символы» его переходят в ложный пафос и мертвую аллегорию.
Историческому роману М., представляющему собой начало широко, хотя и весьма искусственно задуманной трилогии («Юлиан-отступник», «Возрождение», «Петр и царевич Алексей»), некоторые стороны ницшеанства — именно его вполне свободное отношение к древнему язычеству — сообщили, однако, очень крупный размах.
В романе масса предвзятости, психология Юлиана неясна и полна крупнейших противоречий, но отдельные подробности разработаны порой превосходно. «Отверженный» занимает видное место в ряду наших исторических романов и по глубокому проникновению автора духом эллинизма, и по отсутствию шаблонных приемов.
Это результат тщательного ознакомления с древней и новой литературой о Юлиане и поездки автора в Грецию.
В критических этюдах своих М. отстаивает те же принципы, которых практически держится в творческой деятельности.
Вот почему в первых его статьях, например о Короленко, еще чувствуется струя народничества 70-х и начала 80-х гг., почти исчезающая в книжке «О причинах упадка современной литературы», а в новейших его статьях уступающая место не только равнодушию к прежним идеалам, но даже какому-то вызывающему презрению к ним. Мораль ницшевских «сверхчеловеков» поразила воображение впечатлительного поэта, и он готов отнести стремление к нравственному идеалу к числу мещанских условностей и шаблонов.
Из критических этюдов М. наибольший шум возбудила книжка «О причинах упадка современной русской литературы». В ней немало метких характеристик современных литературных деятелей, но общая тенденция книжки неясна, потому что автор еще не решался вполне определенно поставить скрытый тезис своего этюда — мысль о целебной силе символизма.
М. — решительный враг «тенденциозной» и утилитарной школы русской критики последних 40 лет, но собственные его статьи очень тенденциозны, потому что не столько посвящены характеристике разбираемого писателя, сколько служат поводом защищать любимые положения и настроения автора.
Так, весь поглощенный теперь подготовительными работами для второго романа трилогии, он в блестящем, но крайне парадоксальном этюде о Пушкине (сборник П. Перцова «Философские течения русской поэзии») находит в самом национальном русском поэте «флорентийское» настроение.
С. В. {Брокгауз} Мережковский, Дмитрий Сергеевич (дополнение к статье) — За 10 лет, прошедших после 1896 г. М. работал очень много и достиг большой известности не только в России, но и за границей.
Он успел закончить свою трилогию («Воскресшие боги. Леонардо да Винчи», СПб., 1902; «Антихрист.
Петр и Алексей», СПб., 1905); издал сборник критических статей («Вечные Спутники», СПб., 1897), исследование «Толстой и Достоевский» (СПб., 1901 и 1902; I т. имел 3 изд., II-й — 2), новеллу «Любовь сильнее смерти» (М., 1902, СПб., 1904), «Новые стихотворения» (СПб., 1896), «Собрание стихов» (М., 1904); написал ряд статей, по преимуществу в «Мире Искусства» и основанном им журнале «Новый Путь» (см.). Искусственность замысла, легшего в основу трилогии (Христос и Антихрист во всемирной истории) еще ярче проступает теперь, когда она закончена.
Если еще можно было усмотреть борьбу Христа с Антихристом в лице Юлиана Отступника, то уже чисто внешний характер носит это сопоставление в применении к эпохе Ренесанса, когда с возрождением античного искусства якобы «воскресли боги» древности.
В третьей части трилогии сопоставление держится исключительно на том, что раскольники усмотрели Антихриста в Петре. Самый замысел сопоставления Христа и Антихриста не выдерживает критики: с понятием о Христе связано нечто бесконечно-великое и вечное, с понятием об Антихристе — исключительно суеверие.
Не выдерживает критики и другой лейтмотив трилогии — заимствованная у Ницше мысль, что психология «переходных» эпох содействует нарождению сильных характеров, приближающихся к идеалу «сверхчеловека». Представление о «переходных» эпохах противоречит идее непрерывности всемирной истории и постепенности исторической эволюции.
В частности, искусственность этой идеи в применении к Петру едва ли может подлежать сомнению в настоящее время, когда в русской исторической науке прочно установился взгляд, что Петровская реформа далеко не была радикальной.
Она была только эффектным, декоративно красивым проявлением задолго до того начавшегося усвоения европейской культуры.
Кроме общих всей трилогии идей, М. в отдельных частях ее задается еще и специальными задачами.
Так «Юлиан Отступник» проникнут декадентской рафинированностью, а в «Воскресших Богах» автор с особенной любовью занялся той стороной Ницшеанства, которая заменяет мораль преклонением пред силой и в связи с этим ставит искусство «по ту сторону добра и зла». С такой точки зрения освещается психология главного героя «Воскресших Богов» — Леонардо да-Винчи. М. на всем протяжении романа подчеркивает полное нравственное безразличие великого художника, который вносит одно и то же воодушевление и в постройку храма, и в план особого типа домов терпимости, в придумывание разных полезных изобретений и в устройство «уха тирана Дионисия», с помощью которого сыщики незаметно могут подслушивать.
Литературную обработку двух последних романов трилогии трудно подвести под определенный тип. Это не вполне художественное произведение, потому что не меньше половины занимают выписки из подлинных документов, дневников и т. д. Еще меньше можно причислить оба романа к доподлинной истории.
Смесь стилей, однако, не только не вредит общему впечатлению, а напротив того, оба приема друг друга счастливо дополняют.
Художественные силы М. выигрывают от освещения хотя и тенденциозной, но все-таки яркой мыслью и подкрпления эффектно подобранными, колоритными цитатами. «Воскресшие Боги», несомненно, одна из интереснейших книг по Ренесансу; это было признано даже в богатой западно-европейской литературе.
Что касается «Петра и Алексея», то для огромного большинства читателей, все еще привыкших смотреть на Петра, как на полубога, роман М. является настоящим откровением.
Петр «Великий» в значительной степени меркнет, а на первый план выступает Петр более «Грозный», чем «Грозный» царь Иван. Перед нами Петр палач, собственноручно рубящий головы, собственноручно закалывающий кинжалом стрельцов, собственноручно засекающий на дыбе почти до смерти родного сына. Рядом с этим перед нами проходят картины дикого распутства, безобразнейшего пьянства, грубейшего сквернословия и во всей этой азиатчине главную роль играет великий насадитель «европеизма». М. сконцентрировал в одном фокусе все зверское, которого было так много в Петре. Как средство окончательно упразднить старое, академически прилизанное представление о Петре, роман М., бесспорно, должен сыграть видную роль. Не меньше исторических романов М. заставил о себе говорить своими блестяще написанными исследованиями о Толстом и Достоевском, стоящими в тесной связи с попытками его создать новое религиозное миросозерцание.
М.-критик воюет с тенденциозностью «идейной» критики 60-х годов, но сам он столь же тенденциозен, с той только разницей, что он подходит к разбираемым произведениям с меркой не публицистической, а богословской.
Но если публицистическая критика имеет то оправдание, что она связана с требованиями жизни, отражением которой является литература, то уже богословская критика — прием безусловно произвольный.
Сказавшиеся как в исследовании о Толстом и Достоевском, так и в других статьях попытки М. обосновать новое религиозное миросозерцание сводятся к следующему.
М. исходит из старой теории дуализма.
Человек состоит из духа и плоти. Язычество «утверждало плоть в ущерб духу» и в этом причина того, что оно рухнуло.
Христианство церковное выдвинуло аскетический идеал «духа в ущерб плоти». В действительности же Христос «утверждает равноценность, равносвятость Духа и Плоти» и «Церковь грядущая есть церковь Плоти Святой и Духа Святого». Мечтания о грядущей церкви основаны у М. на убеждении, что рядом с «историческим» и уже «пришедшим» христианством должна наступить очередь и для «апокалиптического Христа». В человечестве теперь обозначилось стремление к этому «второму Христу». Официальное, «историческое» христианство М. называет «позитивным», т. е. успокоившимся, остывшим.
Оно воздвигло перед человечеством прочную «стену» определенных, окаменевших истин и верований, не дает простора фантазии и живому чувству.
В частности «историческое» христианство, преклоняющееся пред аскетическим идеалом, подвергло особенному гонению плотскую любовь.
Для «апокалиптических» же чаяний М. вопрос пола есть по преимуществу «наш новый вопрос»; он говорит не только о «Святой Плоти», но и о «святом сладострастии». Этот довольно неожиданный переход от религиозных чаяний к сладострастию смущает и самого М. В ответ на обвинения духовных критиков, он готов признать, что в его отношении к «историческому христианству» есть «опасность ереси, которую можно назвать, в противоположность аскетизму, ересью астартизма, т. е. не святого соединения, а кощунственного смешения и осквернения духа плотью». Несравненно ценнее этих бесплодных, лишенных каких бы то ни было осязательных, реальных очертаний вопросов о возможном соединении двух противоположных полюсов — святости Духа и святости Плоти — другая сторона религиозных исканий М. Второй из «двух главных вопросов, двух сомнений» его — более действенный, чем созерцательный вопрос о бессознательном подчинении исторического христианства языческому Imperium Romanum — «об отношении церкви к государству». Став в начале 1900-х гг. во главе «религиозно-философских» собраний в СПб., М. и кружок других писателей (Минский, Розанов, Гиппиус и др.) подвергли резкой критике всю нашу церковную систему, с ее полицейскими приемами насаждения благочестия.
Эта критика, исходившая от людей, заявлявших, что они не атеисты и не позитивисты, а искатели религии, в свое время произвела сильное впечатление.
С. Венгеров. {Брокгауз} Мережковский, Дмитрий Сергеевич [1865-] — беллетрист, поэт, критик, публицист, религиозный мыслитель.
Род. в семье крупного дворцового чиновника.
Окончил историко-филологич. факультет Петербургского университета; печататься начал в 1881. С 1920 — в эмиграции, злейший враг сов. власти.
М. — один из зачинателей русского символизма, представитель богоискательства, идеолог дворянской интеллигенции, к-рая в условиях реакции 80-х гг. выступила с проповедью эстетизма и индивидуализма, ударилась в крайний мистицизм, накануне революции 1905 перешла в лагерь оппозиционной кадетствующей буржуазии, а после Октября закономерно перекочевала за границу.
Первые стихотворные произведения Мережковского («Стихотворения», 1888; «Символы», 1894; «Новые стихотворения», 1896) окрашены в пессимистические тона; его угнетает «век суровый железа, денег и машин». В лирике преобладают мотивы тоски, усталости, одиночества.
Легкий налет «гражданских» мотивов надсоновского типа смешивается с религиозной настроенностью («Христос воскрес», «Часовой на посту»). Бледные образы, шаблонные рифмы оформляют вялые философствования на религиозные темы («Вера», «Смерть»), сочетаясь с искусственностью тона, крикливостью патетики («Сакья-Муни», «Moritori»). Книга М. «О причинах упадка и о новых течениях современной русской литературы» [1893] явилась первой попыткой русского символизма осознать себя как направление, имеющее определенные эстетические и религиозно-философские принципы.
Намечая «три главных элемента нового искусства: мистическое содержание, символы и расширение художественной впечатлительности», Мережковский обрушивается на «утилитарный пошлый реализм» литературы революционной демократии 60-х гг. Упадок современной литературы он объясняет «тем упадком художественного вкуса, который, начиная с 60-х гг., продолжается доныне и вызван проповедью утилитарного и тенденциозного искусства, проповедью таких критиков, как Добролюбов, Чернышевский, Писарев». Возрождение литературы М. видит в декадентстве и мистицизме: «русские декаденты — первые русские европейцы, люди всемирной культуры, достигшие крайних вершин ее «самозародившейся мистики»». Резко враждебное отношение М. к наследству революционней демократии, к художественному реализму, привело его к борьбе с современной идейно-прогрессивной литературой.
В росте социалистического рабочего движения М. усматривал наступление «грядущего хама», Смердякова, торжествующей пошлости.
В противовес идеям пролетарской социалистической борьбы М. выдвинул теорию «третьего царства», стремясь приспособить устаревшие догмы христианской религии к «современному состоянию человеческого ума». «Критика христианства», осуществленная М., выражала настроения дворянско-буржуазного блока, его стремления внести некоторые поправки в действительность в смысле очищения ее от рутины прошлого для более просторного развития на капиталистических началах.
Основанный группой М. журн. «Новый путь» [1903-1904] был трибуной мистики, идеализма, утонченной поповщины.
Мистически истолкованная гегелевская «триада» превращена М. в теорию «трех царств», якобы знаменующих религиозную эволюцию человечества.
Эту теорию М. проводит настойчиво во всех своих произведениях.
В своих исторических романах М. поставил задачей показать движение человечества по пути к «третьему царству». В трилогии «Христос и антихрист» Мережковский берет такие исторические эпохи, когда, по его мнению, борьба между язычеством и христианством проявлялась с наибольшей силой. «Юлиан Отступник» [1894] рисует гибель эллинского мира под напором темной христианской черни, «одержимой бесом разрушения». Роман «Воскресшие боги» [1896] посвящен возрождению культа эллинской красоты. «Леонардо да Винчи», одновременно рисующий «Тайную вечерю» и мерзкие рожи языческих идолов, совмещает в себе два начала — языческое и христианское.
Перескакивая через столетия, М. обращается к России, приписывая ей миссию окончательного возрождения.
Роман «Петр и Алексей» [1902] посвящен трагическому противоречию старого и нового, европейского и старорусского начал, которые сливаются, по М., воедино в грядущем царстве святого духа. Вторая трилогия — драма «Павел I» [1908], роман «Александр I» [1911] и «14 декабря» [1918] — посвящена движению декабристов и предшествовавшему дворцовому перевороту (убийство Павла I). Трактуя «революцию» как борьбу с самодержавием во имя бога, М. изобразил декабризм как беспочвенный легкомысленный заговор кучки взбалмошных молодых людей, одержимых религиозными сомнениями.
В наиболее невыгодном свете М. представил как раз левую, демократическую часть декабристов (Пестель, Бестужев).
Укладывая историю в узкие рамки своей религиозной схемы, М. не останавливается перед сознательным искажением исторических фактов.
Герои М. не образы с живым содержанием, а рупоры мистической идеи трех царств.
Они ведут схоластические споры, цитируют эллинских мудрецов, видят длинные сны, ведут скучнейшие дневники.
Холодное резонерство, фальшивый пафос и пророческий тон доминирующе романах и заглушают немногие яркие страницы.
Мистическая трактовка М. исторического процесса была оружием борьбы дворянско-буржуазного блока с растущим революционным движением.
До революции 1905 М. преклонялся перед самодержавием, считая царя помазанником божиим, отождествляя государство с церковью.
В годы мощного подъема революционного движения М. переходит в лагерь буржуазной оппозиции, объявляет: «самодержавие — от антихриста». Выступая против самодержавия, М. одновременно скорбит о том, что «в русской революции дела, достойные титанов, совершаются под песни пигмеев, под такие гимназические вирши, как «Вставай, подымайся, рабочий народ»». Ему хочется слышать в революции церковное песнопение, ибо русская революция, по М., может стать путем к «третьему царству», но для этого она должна отбросить «мещанство», земные цели соц.-дем., т. е. по сути дела должна перестать быть революцией.
Здесь контрреволюционный характер воззрений Мережковского выражен особенно отчетливо.
Эта активнейшая пропаганда мистики и религии, проводимая М., являлась отражением того исторического момента, «когда русской буржуазии в ее контрреволюционных целях понадобилось оживить религию, поднять спрос на религию, сочинить религию, привить народу или по-новому укрепить в народе религию» (Ленин). Как литературный критик М. произвольно подгоняет творчество писателей под свою схему мистического развития человечества.
Так, творчество Пушкина истолковывается как примиряющее христианство и язычество начало, из которого вышли Достоевский и Толстой — «два предвозвестителя русского и всемирного возрождения», один — стремящийся к одухотворению плоти, другой — «к воплощению духа». А так как в грядущем царстве «дух и плоть должны слиться воедино», то и Достоевский с Толстым должны слиться и дать нового, символического Пушкина.
В творчестве Гоголя М. увидел вечную борьбу с «чортом», объявил, что «Чичиков — антихрист», а в персонажах «Ревизора» умудрился найти скрытый мистический смысл. Когда М. понадобилось обосновать свою теорию народа-богоносца, он в качестве предвозвестника этой теории выдвигает Лермонтова.
Демократическая гражданская лирика Некрасова вызывает резкое осуждение М., зато особо подчеркиваются отдельные нотки религиозной настроенности поэта; у Гл. Успенского, которого «убийственное для всякой поэзии утилитарное направление коснулось в большей мере, чем Некрасова», М. находит одно удовлетворяющее его произведение — очерк «Парамон-Юродивый». Лучшим произведением Короленко он объявляет «Сон Макара», в котором «религиозное вдохновение окрыляет поэта», а в «Стихотворениях в прозе» и рассказе «Собака» открывает настоящего «немодного и нестареющего Тургенева, которого не подозревали наши критики-реалисты». Естественно, что поэзия Горького, в которой трудно найти мистику, «ничего не заслуживает кроме снисходительного забвения…», «…о Горьком как о художнике больше двух слов говорить не стоит». Но зато В. Розанов оказывается «величайшим из современных русских писателей». В период реакции, когда «дух «смирения» и «покаяния», увлечение антиобщественными учениями, мода на мистицизм и т. п.» (Ленин) сделались господствующими настроениями буржуазии и мелкой буржуазии, деятельность М. имела успех в «отчаявшихся и уставших» (Ленин) кругах буржуазной и мелкобуржуазной интеллигенции, оказала значительное влияние на творчество Белого, Вяч. Иванова, Брюсова.
К 1909-1910 М. проделывает еще большую эволюцию вправо, «ведет последовательную, очень внутреннюю, идейную борьбу» с большевизмом («Дневники» З. Гиппиус) и окончательно переходит в лагерь столыпинской реакции.
Ленин с определенностью обозначил место М. в классовой борьбе, говоря, что «Струве в «Русской мысли», наверное, докажет завтра при помощи Бердяева, Изгоева, Мережковского и К°, что «ленинцы» — греховные «раскольники», а ликвидаторы… святые исполнители воли бога» (т. XVII, стр. 494). Пролетарскую революцию М. встретил с дикой фанатической злобой.
Изливая потоки клеветы на Советскую Россию, М. для борьбы с этим «царством антихриста» призывает силы не только небесные, но и земные — в лице европейской интервенции.
Художественное творчество М. эмигрантского периода является ярким примером идейной деградации и культурного одичания белой эмиграции.
Его романы «Рождение богов», «Мессия» лишены всяких признаков художественности, наполнены скучнейшими разговорами и туманными пророчествами.
В религии древнего Египта он находит сочетание «элементов религиозного и полового», чем и спешит обновить свою философию.
В плане литературного наследства творчество М., реакционное от начала до конца, представляет безусловно отрицательную величину.
Оно может служить разве только иллюстрацией позорного бытия нашей «отечественной» буржуазии и ее бесславного конца. Библиография: I. Полное собр. сочин., 17 тт., изд. т-ва М. О. Вольф, СПб, 1911-1913; То же, 24 тт. (полнее), изд. т-ва Сытина, М., 1914-1915. Не вошли в «Собр. сочин.»: 14 декабря, П., 1918; Рождение богов. Тутонкамон на Крите, Прага, 1925; Мессия, «Современ. записки», Париж, 1926, XXVII — XXXII (романы);
Будет радость, П., 1916; Романтики, Петроград, 1917 (драмы); Две тайны русской поэзии.
Некрасов и Тютчев, Петроград, 1915; Завет Белинского, Петроград, 1915 (критика). II. Михайловский Н. К., Дневник читателя.
Заметки о поэзии и поэтах, «Сочин.», т. VI, СПб, 1897; Его же, Русское отражение французского символизма, в кн. «Литературные воспоминания и современная смута», т. II, СПб, 1900; Eго же, Несколько слов о г. Мережковском и Л. Толстом.
О г. Мережковском.
О Достоевском и г. Мережковском.
Г. Мережковский об отцах и детях. Запоздалые счеты с г. Мережковским, «Последние сочин.», т. II, СПб, 1905; Соловьев Е. А., Наша литература, «Журн. для всех», 1902, II («Смерть богов», «Воскресшие боги»), 1902, X [Мережковский о Толстом (подпись: Mиpский)]; Шулятиков В., Критические этюды, «Курьер», 1903, № 273; Коробка Н. И., Мережковский о Толстом и Достоевском, в кн. «Очерки литературных настроений», СПб, 1903; Богданович А., Годы перелома, СПб, 1908, стр. 429-435; Неведомский М., О «навьих» чарах и «навьих» тропах, «Современный мир», 1908, II; Его же, В защиту художества, там же, 1908, III; Покровский M. H., Религия и революция, сб. «О веяниях времени», СПб, 1908 (По поводу сб. Мережковского «Не мир, но меч»); Чуковский К., От Чехова до наших дней, изд. 3-е, СПб, 1908; (изд. 1-е, СПб, 1908); Шулятиков В., Неаристократическая аристократия, Сб. «Литературный распад», СПб, 1909, кн. II, стр. 231-251; Базаров В. А., Богоискательство и богостроительство, Сб. «Вершины», СПб, 1909; Неведомский М., Модернистское похмелье, Сб. «Вершины», СПб, 1909; Базаров В. А., Христиане Третьего Завета и строители Башни Вавилонской, «На два фронта», СПб, 1910, и в сб. «Литературный распад», кн. II, СПб, 1909; Плеханов Г. В., О так называемых религиозных исканиях, в сб. «От обороны к нападению»,, М., 1910 (Собр. сочин., т. XVII); Шулятиков В., Этапы новейшей лирики, в сб. «Из истории новейшей русской литературы», М., 1910. Иванов-Разумник, Мертвое царство, в кн. «Творчество и критика», СПб, 1911; Кранихфельд В. П., Литературные отклики.
Легенда о кольце Пушкина, «Современный мир», 1911, I; Брюсов В. Я., Далекие и близкие, М., 1912; Брандес Г., Собр сочин., изд. «Просвещение», т. XIX, СПб, 1913. О романе «Александр I»: Войтоловский Л., «Киевская мысль», 1913, № 81; Мельгунов С., Защита Мережковским Александра I, «Голос минувшего», 1913, IV; Корнилов А., Исторический роман д. Мережковского, «Современник», 1913, II; Садовский Б., Оклеветанные тени (вошло в его сб. «Ледоход», II., 1916), «Северные записки», 1913, I; Мельгунов С., Роман Мережковского «Александр I», «Голос минувшего», 1914, XII; Троцкий Л. Д., Мережковский, в кн. «Литература и революция», изд. 2-е Гиз, М., 1924 (ср. Сочин., т. XX, Гиз, М., 1926); Долинин А., Д. Мережковский, «Русская литература XX в.», под ред. С. А. Венгерова, т, I, М., 1914; Воронский А. К., Вне жизни и вне времени (Русская зарубежная художественная литература), в кн. «Литературные записки», М., 1926; Горбов Д. А., Мертвая красота и живучее безобразие, «Красная новь», 1926, VII (о «Мессии»); Коган П. С., Очерки по истории новейшей русской литературы, т. IV, изд. 7-е, Гиз, М., 1929; Евгеньев-Максимов В. и Максимов Д., Из прошлого русской журналистики.
Статьи и материалы, Л., 1930 (см. здесь ст. ст. Д. Максимова: «Журналы раннего символизма», «Новый путь»). III. Ларин О. Я., Хронология, указатель произведений и литературы о произведениях Мережковского, при т. XXIV Полного собр. сочин., СПб, 1915; Фомин А. Г., Библиография новейшей русской литературы, «Русская литература XX в.», под ред. С. А. Венгерова, т. II, вып. V, М., 1915; Mезьер А. В., Русская словесность с XI по XIX ст. включительно, ч. 2, СПб, 1902; Владиславлев И. В., Русские писатели, изд. 4-е, Гиз, Л., 1924; Его же, Литература великого десятилетия (1917-1927), том I, Гиз, Москва, 1928; Мандельштам Р. С., Художественная литература в оценке русской марксистской критики, ред. Н. К. Пиксанова, издание 4-е, Гиз, Москва, 1928. В. Жданов. {Лит. энц.} Мережковский, Дмитрий Сергеевич [02(14)08.1865 — 09.12.1941] — писатель, поэт, философ, переводчик.
Род. в Петербурге, отец из укр. дворянского рода. В 1888 закончил ист.-филол. ф-т Петерб. ун-та. В 90-е гг. М. сближается с редакцией ж. «Северный В.», вокруг к-рого формировалась группа символистов;
М. становится одним из теоретиков рус. символизма.
Путешествуя вместе с женой З. Н. Гиппиус по Италии и Греции, собирал материалы для трилогии «Христос и Антихрист», над к-рой работал 12 лет (1893-1905). В 1900-1902 печатал в «Мире искусства» одну из крупнейших своих работ «Толстой и Достоевский» (отд. изд. — СПб., 1901-1902). М. — один из организаторов (1901) Религ.-филос. об-ва, ставившего целью объединить интеллигенцию и церковь; полит. направленность собр. этого об-ва оказалась неугодной правительству, и они были запрещены в 1903 (после революции 1905 возобновились).
Подготовил трилогию «Царство зла», посвященную судьбам России.
В 1906-1914 М. и Гиппиус живут в Париже, иногда приезжая в Россию.
Октябрьскую революцию принял резко враждебно.
В конце декабря 1919 через Минск и Гомель нелегально эмигрировал с женой в Варшаву.
В октябре 1920 переехал в Висбаден, с ноября 1920 жил в Париже.
Умер в Париже.
Написал значительное число произведений — художеств., критических и полит. Во всех произведениях неизменно касался мировоззренч. проблем, выражал свои филос. взгляды.
На его миропонимание большое влияние оказали Ф. М. Достоевский и Вл. Соловьев.
М. развивал концепцию «нового искусства», осн. элементами к-рой считал «мистическое содержание» и «символы». Во всякой эволюции он усматривал 3 момента: нерасчлененное интегральное единство противоположных начал, их дифференциацию и «совершенную интеграцию». В мире, считал он, имеются две бесконечности, верхняя и нижняя, дух и плоть, к-рые мистически тождественны.
Окончательное единение двух бесконечностей приведет к истинной реализации христ. свободы.
Творч. М., от ранних критических статей до романов, писавшихся уже в эмиграции, пронизано двумя переплетающимися мотивами — поисками новой религиозности и рассмотрением логики ист., культурного процесса.
Уже в первом сб. статей «О причинах упадка и новых течениях современной русской литературы» (1893) М. видит истоки кризисных процессов культуры в релит, индифферентности, апатии творч. интеллигенции.
Спасение — в отречении от «мертвенного реализма и атеизма», в ориентации на религию и духовность.
Истинная религиозность сохранилась лишь в народе и значит, считает М., возврат к религии означает и преодоление пропасти между интеллигенцией и народом.
Нар. же религиозность не свободна от элементов двоеверия, в ней уживаются и христианство, и языческие верования.
Этот факт во многом определил интерес М. к историософской концепции в трилогии «Христос и Антихрист» (1896-1906). Вся история представляется М. борьбой двух начал — Христа и Антихриста, двух систем нравств. ценностей.
Антихрист., языческие по сути, силы воплощают для М. земное начало, красоту и правду плоти, радость и упоение жизнью.
Христианство же, выдвинув более высокие нравств. идеалы, тем не менее, несовместимо, по мысли М., с радостями земного существования.
Проповедь аскетизма, угрозы Страшного суда, учение о греховности человека способствуют представлению о земном бытии как опасном искушении, к-рому нельзя поддаться.
М. пытается синтезировать язычество и христианство в «религии третьего Завета»: «…Христианство — правда о небе, язычество — правда о земле, и в будущем соединении этих двух правд — полнота религиозной истины». В конечном счете, это идея преодоления противоположности между плотью и духом, об-вом и церковью, народом и интеллигенцией в «новом релит, сознании». Переход к такому сознанию возможен лишь в результате «революции духа». Полит. и соц. перевороты для М., являются лишь предвестниками грядущей религ. революции, в результате к-рой должна возникнуть христ. безгос. общественность.
Филос. мышлению М. присуща антиномичность, поиски триадичности в развитии разл. явлений.
Напр., логику ист.-филос. процесса М. представляет как смену фаз «догматического идеализма» (тезис), «догматического материализма» (антитезис), «мистического материализма» (синтез).
В гносеологии М. — умеренный агностик, приверженец теории символизма (символ как условное выражение трансцендентного содержания).
Автор ряда интересных работ по филос. литературы.
О. Д. Волкогонова Соч.: Христос и Антихрист (Ч.1 — 1896. Ч.2 — 1902. Ч.3 — 1905); Л. Толстой и Достоевский.
СПб., 1905; Грядущий хам. Чехов и Горький.
СПб., 1906; Не мир, но меч. К будущей критике христианства.
Статьи. СПб., 1908; Больная Россия.
СПб., 1910; Полн. собр. соч. В 17 т. СПб., 1911-1913; Зачем воскрес? (Религиозная личность и общественность).
Пг., 1916; Тайна трех. Египет и Вавилон. [Прага], 1925; Тайна Запада.
Атлантида и Европа.
Белград, [1930]; Иисус неизвестный.
Белград, 1932. (перевод на англ. яз. — 1934); Полн. собр. соч. Т.1-24. М., 1914-1915; Павел. Августин.
Берлин, 1936; Св. Франциск Ассизский.
Берлин, 1938; Жанна д Арк и Третье Царство Духа. Берлин, 1938; Избранные статьи.
Мюнхен, 1972; Собр. соч. в 4 т. М., 1990; Толстой и Достоевский.
Вечные спутники.
М., 1995; Иисус Неизвестный.
В 2 т. М., 1996. Мережковский, Дмитрий Сергеевич Род. 1866, ум. 1941. Писатель, религиозный философ.
Автор романов, стихов, философских и публицистических работ. Произведения: «О причинах упадка и новых течениях современной русской литературы» (1893), «Христос и Антихрист» (трилогия, 1895-1905: романы «Юлиан Отступник», «Леонардо да Винчи», «Петр и Алексей»), «Александр I» (роман), «Л. Толстой и Достоевский» (1901-02), «Грядущий хам» (1906), «Лица святых.
От Иисуса к нам» (1936-38), «Данте» (1939) и др. В 1920 г. эмигрировал.
Муж З. Гиппиус (см.), брат К. С. Мережковского (см.).