Биография Крылов Никита Иванович

— профессор Московского университета, сын диакона, род. в 1807 г. в Пошехонском уезде Ярославской губернии, ум. 26 декабря 1879 г. Учился в местной семинарии и затем в Петербургской духовной Академии, перед окончанием курса в которой был в 1829 г. приглашен Сперанским к слушанию лекций по римскому праву и латинской словесности в Петербургском университете и к практическим занятиям во II Отделении Собственной Е. И. В. Канцелярии.
Сдав блистательно в 1831 г., в присутствии Сперанского, экзамен, Крылов попал в группу молодых людей (Редкин, Неволин, Калмыков; братья Баршевы, Куницын и др.), которые были, по мысли Сперанского, предназначены к занятию юридических кафедр в русских университетах и отправлялись для окончательного усовершенствования в Берлин, где, под руководством и особым попечением известного последователя знаменитого Савиньи, Адольфа Рудорфа (1809-1873 г.), слушали Эйхгорна, Ганса и Савиньи.
Последний являлся самым глубоким и блестящим представителем исторического направления в изучении права, — Ганс был убежденным и талантливым учеником Гегеля и в основу изучения права ставил философию.
Лекций этих светил тогдашней юриспруденции давали слушателям всесторонний и богатый материал знания и создавали почву для глубокого юридического развития.
Ганс имел огромное влияние на Редкина, Савиньи завербовал Крылова, на всю его жизнь, в свои горячие сторонники.
Пробыв три года за границею, причем в 1832 году он лично видался и беседовал о своих занятиях с проезжавшим через Берлин Сперанским, — Крылов сдал докторский экзамен и занял с 1836 г. в Московском университете кафедру Римского права. Лекции его — блестящие по форме, содержательные по существу — сразу стали оказывать сильное влияние на аудиторию, которая состояла обыкновенно не из одних студентов-юристов, но и из студентов других факультетов.
В числе первых его слушателей, воспринявших от него научный метод исследования правовых явлений в области гражданских отношений, был К. Д. Кавелин, получивший в 1839 г. золотую медаль за сочинение на заданную Крыловым тему «о римском владении». Живя почти безвыездно в Москве, Крылов занимал свою кафедру, как профессор, до 1870 г. и затем продолжал еще четыре года читать лекций, как частный преподаватель. — Курс Крылова был трехлетний: на втором курсе юридического факультета он читал историю римского права (по 4 лекций в неделю), на третьем и четвертом догму (по 3 лекции в неделю).
Будучи ярким представителем исторической школы, он вносил исторический элемент в значительной степени и в изложение догмы римского гражданского права. Благодаря этому, содержание его лекций приобретало живой оттенок, чуждый отвлеченной схематичности и каждое догматическое положение являлось у него одновременно и результатом сложного историко-бытового процесса и источником, в своем практическом применении, новых жизненных отношений, слагавшихся, с течением времени, в одно органическое целое. В своей обширной, изложенной живым и образным языком речи «Об историческом значений римского права в области наук юридических», произнесенной в торжественном собрании университета в 1838 г., Крылов указывал на всемирно-историческое значение римского права, на его влияние не только на правовую, но и на политическую жизнь народа и на его классическое значение, обусловленное удивительным, точным языком его, призванным выражать не отвлеченные, бесформенные идеи, а строго определенные понятия, свойственные правовому античному мышлению. «Язык, — говорил Крылов, — есть лучший, свободный орган народности, — он также не отчуждаем и не передаваем, как сам народ; с ним он живет, с ним и умирает, как его историческая принадлежность; закон есть одно из органических явлений народной жизни, — он есть проявление связи между народной жизнью, юридическими верованиями народа и его историей». Поэтому, жалея о ничтожном рефлексе римского права на русскую жизнь, Крылов указывал в своем курсе на переход к нам этого права через Византию, «в обломленном и искаженном виде, на неизвестном нам языке, под названием Номоканона, перенесенном дьяками и монахами без понимания его духа и без практической его применимости к жизни». Отдавая, в 1857 г., отчет о книге Б. Н. Чичерина «Областные учреждения в России в XVII веке», Крылов говорил: «самая блистательная, поразительная сторона в сочинении Чичерина — это научное построение русской истории, возведение фактических явлений в понятия, понятий в лица; времена, обыкновенно сливаемые, здесь разделяются; события разнообразные и темные получают смысл; невидимые моменты в истории духа народного выясняются и выходят наружу; видно движение начал, мыслей, — одним словом, история представляется не в одном пространстве, но и во времени, причем автор связывает разложенные и как бы случайные явления в стройную систему, извлекает из массы событий общие итоги, преломляет старую жизнь под известным умственным углом и тем самым вводит в нее господство начал, идей и понятий.
История человечества есть откровение общечеловеческих идей, а не бессмысленное происшествие». Глубокое уважение к исторической правде и объяснение правовых понятий типичскими формами, выработанными народной жизнью, заставляло Крылова расходиться во взгляде на многие явления русского прошлого со славянофилами сороковых годов, несмотря на сотрудничество его в «Русской Беседе» и близкое знакомство со многими из них. В этом он отчасти походил на Погодина.
Его мало привлекали наши старые порядки «с волостелями, наместниками, дьяками и воеводами, от которых трепетала некогда Русь». — Он признавал еще в 1839 г., что Россия была призвана совершить, воспринимая новые идеи, идущие с запада, трудный и несколько болезненный для народной гордости путь, «ведший ее прямо и быстро к одной высокой цели, к осуществлению вечных идей человечества во времени, в предназначенных каждому народу пределах». России следовало, по его мнению, обратиться к Западу, чтобы взять у него, как у наследника классической древности, все лучшее и, доведя до собственного сознания, усвоить себе уже под своей народной формой. «Мы готовы. говорил Крылов, принимая от других все истинное, доброе, изящное и делая из него свою собственность, освоять себе чужое; этот пропуск идей человечества в наше отечество открыт впервые Великим Преобразователем России». История римского права в том виде, как ее читал Крылов, не была сухим перечнем последовательно развивавшихся правовых форм и институтов, — это была полная и яркая картина всего политико-юридического роста римского государственного организма; каждое новое понятие или учреждение являлось, в его лекциях, результатом взаимодействия целого ряда факторов — религиозных, экономических, политических, — и факторы эти очерчивались яркими и рельефными чертами.
Римский гражданин, во всей полноте своих прав, — этот «автократ и автоном», по выражению Крылова — особенно ему нравился.
Он восхищался им как правовым явлением, он любовался им, как художник.
Притом, вследствие тонкого психологического понимания человека, Крылов умел всегда поставить его в центре исторических явлений, не перечисляя их в известном порядке более или менее искусственном, а развертывая перед слушателями весь сложный ход последовательного развития римского гражданина в различные — исторические и бытовые — периоды его жизни и давая возможность проследить зарождение и движение его правового творчества.
Взаимодействие римских юридических норм и институтов и римской общественной и политической жизни изображалась Крыловым в ярких и выпуклых чертах. «Умственное, нравственное и политическое состояние общества, обрисованное в ряде индивидуальных положений; затаенный психический двигатель явлений, переданный языком драмы; смелая и блестящая аналогия, призванная для выяснения общечеловеческой стороны данного предмета; резкое и блестящее противопоставление, употребленное для передачи национальных или временных особенностей его — все это, сведенное к своим общим, определенным и отвлеченным началам — вот слабый набросок обычного строя лекций Крылова», — сказал в своем надгробном слове о нем его даровитый преемник но кафедре, профессор С. А. Муромцев.
Изложение догмы римского права Крылов вел сравнительно с германским и римским правом, стремясь проследить, с большой вдумчивостью, влияние каждого института на дальнейшее развитие права в Европе, стараясь изучить и указать отдаленные следы его в новейших юридических формах.
Особенно блестящими в его курсе последних лет были — очерк наследственного права и теорий сервитутов.
Все, что говорил Крылов с кафедры, всегда было чрезвычайно жизненно и, несмотря на юмористические и подчас саркастические выходки, в конце концов, возвышенно по руководящей мысли. Картины римского правового быта постоянно противополагались явлениям русской действительности или, в ряде примеров и шутливых сравнений, остроумно перемежались с ней. Перед своими слушателями Крылов являлся не кабинетным ученым, преподающим отвлеченное от современной жизни знание, а живым человеком, горячо любившим свой народ, болевшим за него сердцем и никогда не забывавшим ни этой любви, ни этой боли, уходя мысленно в даль прошедших веков и чужих учреждений.
Его слушатели это понимали.
Они охотно забывали, что в последние годы своего преподавания Крылов начинал отставать в разработке отдельных вопросов своей науки, в чем он сам, с редким прямодушием, иногда сознавался с кафедры.
Они видели, что перед ними человек любящий и глубоко понимающий то, о чем он говорит, — чувствующий то, что он, в образной и легко усвояемой форме, высказывает — и связывающий их с собой невидимой, но живой нравственной связью.
Они всегда наполняли его аудиторию, ждали с удовольствием его лекций, с любовью их записывали, с особенным вниманием издавали записки по его курсу (одно издание было с прекрасным портретом), а выслушав на последней лекции горячее, сердечное напутствие его в предстоящую жизнь трудовой разработки права, провожали своего «Никиту» (так звали его студенты между собой) с нежным и искренним уважением.
После трудного и подчас весьма строгого экзамена у Крылова слушатели его расходились по разным житейским дорогам.
Но когда проходили годы, стиравшие подробности знаний, вынесенных из университета, и многим из них приходилось вдруг встретиться с новыми вопросами гражданского права, они не оказывались чуждыми или неясными.
Основные понятия этого права, отличительные признаки отдельных его институтов оказывались не забытыми, и не забытыми потому, что жили в памяти, намеченные в твердых, художественных образах Крыловым.
Поэтому теплая и благодарная память о Крылове сохранилась у его слушателей всю жизнь, — воспоминание о даровитом и оригинальном наставнике связывалось со светлыми представлениями о Московском университете — и часто где нибудь в глуши, за однообразной ежедневной работой, действовало благотворно, заставляя забывать серую действительность и переноситься от будничных мыслей к широким историко-философским идеям и представлениям.
Каждый год, до самой своей смерти, Крылов получал в день празднования основания университета, 12-го января, с разных концов России телеграммы от благодарно вспоминавших его слушателей.
Печатных трудов Крылова мало. Кроме речи 1838 г., критических замечаний на «Областные учреждения» Чичерина, напечатанных в «Русской Беседе» 1857 г. и отдельно, и нескольких «юридических заметок» в «Молве» 1857 г. — он не печатал ничего.
В 1880 г. редакция «Журнала уголовного и гражданского права» сообщала, что после кончины Н. И. Крылова у него найдено несколько почти оконченных трудов, но какая судьба постигла эти труды — доныне не известно.
Статьи в «Русской Беседе» и «Молве» подали в свое время повод к наделавшей много шума полемике.
В ней ожесточенным противником Крылова выступил «Русский Вестник», в котором был помещен ряд «изобличительных писем» Байбороды (псевдоним) и статьи Каткова и Леонтьева, пытавшиеся сорвать с Крылова «пышную мантию незаслуженного авторитета», изобличая его в некоторых фактических и грамматических, в сущности очень мелких и спорных, ошибках.
За Крылова вступились молодой ученый Шпилевский и профессор Шевырев (под псевдонимом Ярополк).
Страстный тон нападений и их едкость очень подействовали на впечатлительную натуру Крылова, — он, как видно из дневника Погодина, заболел и на всем складе его дальнейшей жизни отразилось в известной степени влияние пережитого им за это время душевного состояния.
В сороковых годах (1839-1844). Крылов несколько лет нес обязанности цензора Московского цензурного комитета.
По свидетельству И. А. Баженова, в его надгробной речи Крылову, в тяжелое в цензурном отношении время, последний, горячо любя и оберегая русскую мысль и ее живое, целостное выражение, часто рисковал своей службой, смело принимая на свою ответственность содержание «рискованных» произведений.
Обнародование в 1864 г. Судебных Уставов было встречено Крыловым с живейшей радостью.
Он приветствовал в новых судебных учрежденных стройную организацию для «отыскания и присуждения», как он выражался, правды жизненной, взамен правды приказной; он особенно пытливо вглядывался в будущий склад нового процесса и, когда Уставы были введены в действие, живо интересовался деятельностью своих слушателей на судебном поприще.
Нет сомнения, что влияние, которое имело его образное, талантливое слово на этих слушателей в то время, когда для уменья владеть живой речью не было другой школы, кроме кафедры университета, — отразилось впоследствии и на том неожиданном появлении и расцвете многих ораторских дарований, которыми ознаменовались первые годы введения судебной реформы.
Крылов был небольшого роста, с мягкими чертами гладко выбритого лица, оживленного лукаво-добродушной усмешкой и веселым взором умных глаз. Его чисто русская, полная изящной простоты и народных оборотов речь, лилась свободно, сопровождаемая выразительной мимикой. «Профессор-поэт», по выражению С. А. Муромцева, — он жил на кафедре и вполне овладевал вниманием слушателей, с сожалением отрывавшихся от его лекций, когда звучал несносный в этом случае звонок… Говорил он великорусским говором, с легким ударением на о, — любил употреблять вопросительную форму, прибавляя к ставимым им себе вопросам — тихий звук «ге?». («А что делает «ге»-Крылов?» — пишет Плетнев Гроту в 1840 г.). «С яркостью выделяется в моих студенческих воспоминаниях, — пишет известный юрист и публицист П. Н. Оболенский, — симпатичная маленькая фигурка Н. И. Крылова, подымающегося тихим, методически-размеренным шагом по высокой, вьющейся вокруг стен, лестнице, в верхнюю аудиторию, со склоненной набок головой и непременно со шляпой в согнутой локтем руке. Заняв свое место на кафедре, Никита Иванович неизменно клал с одного ее боку красный платок, с другого — табакерку, внушительно откашливался и тихим шепотом начинал лекцию всегда такими словами: «в прошлый раз, господа, мы остановились на…» и после такого вступления постепенно возвышал голос, который к концу лекции уже гремел на всю аудиторию.
Иногда после слов «мы остановились на…» Крылов внезапно обращался к кому-нибудь из студентов, делал угрожающую мину и спрашивал: «а? на чем бишь? а? не помнишь?» Крылов скончался в Москве 20 декабря 1879 г., после долгой и тяжкой болезни.
Отпевание его в университетской церкви и погребение в Донском монастыре собрало его многочисленных учеников и на могиле его произнесены были речи, полные нелицемерного признания его заслуг и искренней скорби.
Один из говоривших — бывший ректор университета С. И. Баршев — указал в своем слове, что юридический факультет Московского университета достиг апогея своей славы при мощном содействии усопшего, который, чуть не полвека приводя в восторг своих многочисленных слушателей, был красой, честью и гордостью университета.
Между бывшими слушателями Крылова был собран, после его смерти, капитал для образования на юридическом факультете стипендий его имени. Даты важнейших событий в жизни Крылова см. «Биогр. словарь» проф. Моск. унив. А. Ф. Кони. {Половцов} Крылов, Никита Иванович — известный профессор; родился в 1807 г., умер 26 декабря 1879 г. Сын диакона Пошехонского уезда Ярославской губернии, К. учился в местной семинарии, затем в петербургской духовной академии.
Тут застал его вызов II отделения собств.
Е. И. В. канцелярии (1829 г.), которое озабочено было тогда приготовлением свежих сил для занятия юридических кафедр в университетах.
Под руководством гр. M. M. Сперанского, К. начал свое юридическое образование.
В 1831 г. К. был, для усовершенствования в науках, послан за границу, где слушал знаменитостей того времени (Савиньи, Эйхгорн, Ганс и др.). В 1834 году К. возвратился из-за границы, выдержал докторский экзамен и в 1835 г. занял в московском университет кафедру римского права, которую оставил в 1872 году. Как лектор, К. обладал редким, выдающимся талантом.
Слушатели его уходили из аудитории под обаянием неподдельного восхищения, и с воспоминанием о профессоре у них на всю жизнь соединялось воспоминание об умственном возбуждении, о развитии, происходившем под влиянием его лекций.
Мировоззрение К. обладало широтой, которая никогда не дозволяла ему успокоиться на простом созерцании явлений.
Каждое отдельное явление представлялось ему в сложной совокупности отношений, близких и отдаленных, служило отголоском чего-то более общего и крупного.
Он сближал предметы, на вид совершенно разнородные, и в области наиболее сухой и частной находил источник для мыслей с общим значением.
Курс римского права становился, таким образом, общеобразовательным курсом для юриста.
Курс К. имел характер философского размышления над римским правом.
Высоким достоинством чтений К. была роль, которую он отводил указаниям психологического свойства.
Большая наблюдательность и близкое непосредственное знакомство с природой человека, с его увлечениями и страстями, с сильными и слабыми сторонами человеческой души открывали богатый источник для характеристики исторических явлений.
В историческом рассказе, посвященном изложению последовательного роста римского права, слушатель К. получал от него не перечень событий, более или менее искусно составленный, но присутствовал при целом процессе постепенного развития и творчества римского гражданина, во всех его исторических положениях, преобразованиях и столкновениях.
В истории государства и права выяснялся человек, ее создавший.
Совокупность явлений каждого данного периода обобщалась в типичные черты тогдашнего общественного строя; особенности последнего, в свою очередь, сводились к характеру личности, действовавшей в этом периоде.
Необыкновенная пластичность языка делала лекции К. доступными и неизбранным слушателям.
В счастливом сочетании глубины мысли с пластичностью ее передачи и следует искать источник могучей силы К., как профессора.
Умственное, нравственное, политическое состояние общества, обрисованное в ряде индивидуальных положений, подчас в форме анекдотической; затаенный психический двигатель явлений, переданный нередко языком драмы; коренной смысл правового определения или института, вылитый в характеристический казус; смелая и блестящая аналогия; призванная для выяснения наиболее человеческой стороны данного предмета; резкое и не менее блестящее противоположение, употребленное для передачи национальных или временных его особенностей; сильный, здоровый юмор, доходящий иногда до меткой сатиры; в результате сведение сказанного к общим началам, выраженным отвлеченно и определенно, правильно разделенным и расположенным — вот набросок обычного строя лекции К. Он был профессор-артист.
Печать художественного творчества лежала на его лекциях, и он умел произносить их с той полнотой и ясностью, которые изобличали в нем самом присутствие необыкновенной живости воображения. — По своим научным воззрениям на право, К. был ярким выразителем исторической школы юриспруденции.
Курса своего К. никогда не печатал.
В массе студенческих изданий его лекций нет ни одного, которое воспроизводило бы с полной точностью пластическую силу его речи. Печатных монографий К. тоже не оставил.
Две напечатанные работы его — случайного происхождения: речь; произнесенная 11 июня 1838 года в актовом собрании московского университета: «Об историческом значении римского права» и критическая статья по поводу труда Б. Н. Чичерина, помещенная в «Русской Беседе» 1856 г. Сергей Муромцев. {Брокгауз} Крылов, Никита Иванович профессор Московск. унив.; р. 1809 г., † 26 дек. 1879 г. {Половцов}