Биография Киреевский Петр Васильевич

— брат Ивана Васильевича, собиратель произведений русского народного творчества, род. 11 февраля 1808 года в селе Долбине, вблизи г. Белева, родовом имении своего отца, ум. 25 октября 1856 года в своей орловской деревне Киреевской слободке, в трех верстах от Орла. Детские годы, вместе с братом, он провел в Долбине.
Обстановка и влияния, под которыми проходило его детство, были те же, что и для старшего брата; с переездом в 1822 году в Москву братья Киреевские занимались у одних и тех же профессоров и вращались в одном и том же кругу товарищей, хотя Петр Киреевский, отличаясь крайнею застенчивостью и несообщительностью, сближался до дружбы с немногими.
По словам брата, это была душа глубокая, горячая, но несокрушимо одинокая… Любопытно, что для своего общественного образования Петр Киреевский находил в эту пору полезным поступить на некоторое время в военную службу и оставил это свое намерение лишь потому, что не пожелал огорчить матери, отказавшейся благословить сына на задуманный им шаг в жизни. По свидетельству знавших Петра В. Киреевского, у него были богатые и разносторонние способности, но менее блестящие, нежели у старшего брата; он говорил и писал на семи языках, но у него не было такого редкого дара слова, каким владел его брат; писал он также с большим трудом, что, впрочем, объясняется отчасти и его крайнею требовательностью к себе… Первые литературные произведения Петра Киреевского относятся к тому же году, когда выступил впервые на литературное поприще и брат его: в 1828 году он напечатал в «Московском Вестнике» в переводе с испанского отрывок из комедии Кальдерона «Трудно стеречь дом о двух дверях» (день первый).. В примечании редакции было сказано, что П. В. Киреевский намеревается заняться переводом всех лучших произведений Кальдерона; по свидетельству составителя материалов для биографии Ивана Киреевского, после Петра Киреевского в рукописи действительно осталось несколько оконченных переводов трагедий Кальдерона и Шекспира, но в печати, кроме указанного отрывка из Кальдерона, ничего затем не появлялось.
В том же 1828 году Петр Киреевский напечатал особою книжкою свой перевод с английского повести Байрона «Вампир», с примечаниями к ней и приложением в переводе отрывка из другого, недоконченного сочинения Байрона.
Выбор оригинала для перевода из Байрона, может быть, объясняется пробуждением уже тогда у П. В. Киреевского интереса к народным верованиям и сказаниям.
В июле 1829 года Петр Киреевский отправился для довершения образования за границу и через Бреславль и Дрезден, проехал в Мюнхен.
Здесь он прожил почти все время пребывания за границей и слушал в университете лекции Шоллинга, Аста, Окена, Цинкейзена, Герреса, Шорна, Тирша, Баадера, Деллингера и др. Вместе с братом, тоже приехавшим впоследствии в Мюнхен, П. Киреевский занимался также итальянским языком. «Занимается он здесь, писал о Петре Киреевском из Мюнхена домой брат его, много и хорошо, т. е. сообразно с своею целью. Особенно в его суждениях заметно то развитие ума, которое дает основательное занятие философиею, соединенное с врожденною верностью взгляда и с некоторыми сердечными предрассудками, на которые, может быть, сводится все достоинство человека, как человека». С Шеллингом, Океном и Цинкейзеном П. Киреевский познакомился лично и бывал у них в их приемные дни. Шеллинг отзывался о нем с большим сочувствием и, говорят, ценил его даже выше старшего брата. Кроме профессоров П. Киреевский часто бывал у поэта Ф. И. Тютчева, служившего тогда при посольстве в Мюнхене. «Необходимость сообщаться с людьми, писал Иван Киреевский о брате, сделала его и сообщительнее и смелее, уменьшив несколько ту недоверчивость к себе, которая могла бы сделаться ему неизлечимо-вредною, если бы он продолжал еще свой прежний образ жизни. Конечно, его внешняя сторона никогда не достигнет внутренней, даже и потому, что ей слишком далеко было бы гнаться, но все-таки это внешнее образование будет одною из главнейших польз его путешествия». «Не подумайте однако же, писал матери, с другой стороны, сам о себе Петр Васильевич Киреевский, читая, что я так часто бываю на балах, что я пустился в большой мюнхенский свет, сделался развязен, многоглаголен и танцующ; напротив: язык мой костян по-прежнему, неловкость та же, и я возвращаюсь с бала, не произнеся ни одного слова. Они (т. е. балы) интересны для меня только как немецкие панорамы.
Это не значит однако же, чтобы я думал, что общество для общества и без других отношений не нужно и бесполезно; я давно убежден в важности светских качеств, и даже до некоторой степени в их необходимости.
Но чем больше я в этом убеждаюсь, тем больше убеждаюсь и в своей совершенной к ним неспособности, которая заключается не в неловкости, не во французском языке, с которым бы можно было сладить, но в несообщительности, которая лежит в характере, которой нельзя помочь наружными средствами и действия которой идут дальше светского общества». Осенью 1830 года Петр Киреевский ездил в Вену и провел в этой поездке месяц с лишком; поездка по Австрии, по словам самого П. Киреевского, доставила ему много занимательных впечатлений и воспоминаний.
В конце ноября П. Киреевский вернулся в Россию и приехал в Москву, где свирепствовала холера.
Он проехал через Варшаву накануне мятежа.
Курьер, привезший известия о вспыхнувшем восстании, приехал в Киев несколькими часами прежде П. Киреевского.
В Киеве, под впечатлением только что полученной вести о возмущении и ввиду польского окончания фамилии проезжего мюнхенского студента, полиции показалось подозрительным, что человек спешит в город, из которого все старались выехать, и П. Киреевского, прежде чем выдать ему свидетельство для получения подорожной, потребовали для объяснений о себе к генерал-губернатору.
Княжнин, который занимал тогда этот пост в Киеве, принял Киреевского сухо и строго; выслушав объяснение Киреевского, он молча стал ходить взад и вперед по комнате, что-то соображая.
Киреевский, не привыкший к таким начальническим приемам, стал ходить вслед за ним… «Стойте, молодой человек»! крикнул, вспыхнув, генерал-губернатор. «Знаете ли вы, что я сейчас же могу засадить вас в каземат, и вы сгниете там у меня, и никто никогда об этом не узнает»? — «Если у вас есть возможность это сделать, спокойно отозвался Киреевский, то вы не имеете права это сделать». Смущенный Княжнин тотчас же отпустил его и велел выдать ему подорожную.
По возвращении из-за границы братья Киреевские разошлись в выборе рода деятельности «для блага своего отечества», служение которому привыкли оба считать своим святым долгом с ранних лет детства.
Между братьями в то время, когда они только что вернулись из-за границы, при всей нежной взаимной любви их друг к другу и горячей дружбе, было существенное различие и в другом отношении… Петр Киреевский с ранних лет воспитал в себе убеждения совершенно противоположные тем, какие высказывал И. Киреевский в своих первых произведениях: он глубоко чтил и любил древнюю Русь, крепко верил, что в ней, в ее жизни заключаются те коренные начала, которые одни могут служить залогом славной будущности России; изучение этих начал в прошлом и в живой старине современного народного быта постоянно привлекало его больше всего другого, ему он теперь с любовью и решился посвятить свою жизнь… По своему рождению и образованию принадлежа к избранному высшему кругу общества, Петр Киреевский, по словам Ф. В. Чижова, «умел однако страстно полюбить русскую народность во всей ее первобытности, простоте и не гнушался ее в ее нищенской одежде; он относился к простому нищему брату точно так же, как к ученому, богатому и сильному…». Литературная деятельность Петра Киреевского, кроме упомянутых выше переводов его из Кальдерона и Байрона, выразилась лишь в двух — трех трудах, из которых самостоятельным, оригинальным, впрочем, был только один. По указанию автора материалов для биографии Ив. Киреевского, Петром Киреевским была составлена напечатанная в 1832 году во второй книжке журнала «Европеец» статья под заглавием «Современное состояние Испании». Но статья эта была переводом или извлечением из английского журнала The Foreign Quaterly Review. В 1845 году П. Киреевский напечатал в 3-й книжке журнала «Москвитянин», выходившего тогда под редакциею его брата, Ивана Васильевича, статью «О древней русской истории», в виде письма к Погодину по поводу его «Параллели русской истории с историею западных европейских государств», появившейся в первой книжке журнала за тот же год. Статья осталась неоконченною, но в напечатанной части весьма интересна по самостоятельности взглядов автора и оригинальности приемов изложения.
Замечательною особенностью этой статьи была общеславянская постановка вопроса, для своего времени совершенно новая, как это прямо и высказал в своей ответной заметке Погодин.
Занятия русскою историей привлекали, как было сказано, постоянно внимание Петра Киреевского.
В 1846 г. им был напечатан в первой книжке начавших тогда выходить «Чтений в Обществе истории и древностей российских» при Московском университете перевод с английского сочинения Самуила Коллинса, бывшего врачом царя Алексея Михайловича, о современном ему состоянии России, сделанный с экземпляра первого издания его 1671 года («Нынешнее состояние России, изложенное в письме к другу, живущему в Лондоне»). Переводу предпослано было несколько слов о Коллинсе, обстоятельствах его пребывания в России и сочинениях его. Кроме этого в бумагах Петра Киреевского, оставшихся после его смерти, сохранилась масса выписок из летописей и других источников древней русской истории, представляющая также черновую работу покойного по любимому предмету.
Но учено-литературная деятельность, как было сказано, не составляла главного дела для Петра Киреевского.
Делом его жизни было выяснение основ русской народной самобытности практическим путем непосредственного общения с народом и изучения живых в нем памятников народной старины.
По свидетельству Кавелина, близко знавшего всю семью Киреевских, Петр Киреевский «с палкою в руке и котомкой на плечах отправился странствовать пешком по нашим селам и деревням, вдали от больших дорог, туда, где следы старины сохранились живей и ярче, неутомимо собирая народные песни, пословицы, сказанья, изучая народный быт и нравы, стараясь разглядеть и понять обломки давно прошедшей народной русской жизни»… Свой подвиг собирания русских народных песен он начал вскоре же по возвращении из-за границы, летом 1830 года, и продолжал его затем неустанно до самой кончины.
Первое небольшое собрание, сделанное им в 1830 году, по его собственному свидетельству, каким то образом пропало, и в 1831-1832 г. он снова принялся записывать песни с голоса среди крестьян московской губернии.
Предприятие его встретило сочувствие и поддержку со стороны друзей, особенно Языкова, и скоро собрание его пополнилось песнями, записанными семьею Языкова в симбирской и оренбургской губернии.
Как дорого ценил П. Киреевский такое участие друга в своем деле, видно из того, что впоследствии вспоминая о нем, при издании части своего собрания, он со свойственною ему скромностью склонен был приписать Языкову даже главную честь всего дела и заявлял, что одушевленному сочувствию своего незабвенного друга, он обязан «многими внутренними силами» для осуществления своего предприятия.
В 1834 году, для пополнения своего собрания, которое в это время уже достигло довольно значительного объема, П. Киреевский путешествовал по уездам новгородскому, валдайскому, деминскому и осташковскому и собрал здесь много песен, «особенно замечательных, по его словам, по своему наречию». С тех пор он постоянно продолжал дополнять свое собрание в многочисленные переезды свои по различным сторонам России.
Собрание пополнялось и доставлением материалов со стороны лицами, сочувствовавшими П. Киреевскому и понимавшими важность его предприятия; между прочим, были доставлены песни: Пушкиным из псковской губернии, Гоголем из разных мест России, Кольцовым из воронежской губернии, Снегиревым из тверской и костромской, Шевыревым из саратовской, Поповым из рязанской, Кавелиным из тульской и нижегородской, Вельтманом из калужской, Далем из Приуралья, Якушкиным из костромской, тверской, тульской, калужской и орловской, Ознобишиным свадебные песни из псковской губернии и др. Таким образом, собрание Киреевского обнимало почти все великорусские губернии и захватывало часть южных. Кроме того, в состав его вошло значительное количество песен белорусских: П. Киреевский своим личным трудом или, за плату из своих средств, при помощи местных сил собрал и записал до 500 народных песен из белорусских областей «от Чудского озера до Волыни и Сурожа, от литовского Берестья до Вязьмы и под Можайск». В 1844 году П. Киреевский решился приступить к печатанию своего собрания, но встретил, по-видимому, большие препятствия со стороны тогдашней цензуры. «Если министр будет в Москве, писал Иван Киреевский брату в 1844 году, то тебе непременно надобно просить его о песнях, хотя бы к тому времени и не возвратили экземпляров из цензуры.
Может быть, даже и не возвратят, но просить о пропуске это не мешает.
Главное, на чем основываться, это то, что песни народные, а что весь народ поет, то не может сделаться тайною, и цензура в этом случае столько же сильна, сколько Перевощиков над погодою.
Уваров верно это поймет, также и то, какую репутацию сделает себе в Европе наша цензура, запретив народные песни, и еще старинные.
Это будет смех во всей Германии… Лучше бы всего тебе самому повидаться с Уваровым, а если не решишься, то поговори с Погодиным»… После многих хлопот, в 1847 году удалось напечатать «Русские народные стихи» (духовные), в количестве 55, в девятой книжке «Чтений в Императорском Обществе истории и древностей российских». Любопытна оговорка собирателя относительно содержания печатаемых народных стихотворений, очевидно, находившаяся в связи с цензурными условиями времени. «Разумеется, говорит Киреевский, что от этих простодушных излияний народного чувства нельзя требовать ни догматической точности, ни соответственности выражения с важностью предмета; но должно им отдать справедливость, что все они проникнуты чувством искреннего благочестия.
А потому и ошибки их, ненамеренные, конечно, никого не введут в соблазн, тем более, что и самые простолюдины строго отличают эти плоды своей фантазий от учения церковного»… Песням было предпослано от собирателя предисловие, в котором он говорил о любви русского народа к песне, о многочисленности народных песен, красоте их, вымирании живого народного творчества, образовании своего собрания и о значении печатаемых народных духовных стихов. «Русские песни, говорил здесь Киреевский, можно сравнить с величественным деревом, еще полным силы и красоты, но уже срубленным: бесчисленные ветви этого дерева еще покрыты свежею зеленью, его цветы и плоды еще благоухают полнотой жизни, но уже нет новых отпрысков, нет новых завязей для новых цветов и плодов.
А между тем прежние цветы уже на многих ветвях начинают преждевременно сохнуть; уже много из прежних листьев и цветов начинает облетать или глохнуть под бледною зеленью паразитных растений». Киреевский объяснял в предисловии, что в его собрание вошли только песни старинные, настоящие; позднейшие, на которых сказалось влияние городской моды, в которых «вместо прежней красоты и глубины чувства встречается безобразие нравственной порчи, выраженное в бессмысленном смешении слов, вместо прежней благородной прямоты ужимистый характер сословия лакейского», — такие песни из него исключены; песен, бывших в печати, очень немного, большая часть записана прямо с голоса.
Относительно духовных стихов Киреевский замечал, что на них следует смотреть, как на «полевые цветы», которыми народ в простоте своей любит украшать священные предметы… Какое значение имело в ту пору появление в печати такого рода произведений, как песни Киреевского, видно между прочим из письма Максимовича к Бодянскому по поводу цензурной кары, постигшей «Чтения» в 1849 г., т. е. через два года после напечатания в них песен Киреевского: «жалею сердечно о ваших «Чтениях» писал Максимович, у меня с появлением духовных стихов (Киреевского) родилось какое то предчувствие не к добру»… Кроме 55 упомянутых духовных стихов в «Чтениях», при жизни Киреевского было напечатано из его собрания несколько песен в «Московском Сборнике» 1852 г. и «Русской Беседе» 1856 года. В примечании к напечатанным в «Московском Сборнике» песням П. Киреевский обращает внимание на немногочисленность исторических песен сравнительно с другими, и объясняет это явление тем, что «именно тот слой народа, который шел во главе исторического движения и потому естественно был ближайшим хранителем изустного исторического предания, с начала прошедшего века принял надолго направление, неблагоприятное для сохранения родных воспоминаний, а остальной народ, и до сих пор еще не отвыкший петь народные песни, мог сохранить в памяти только немногие отпечатки главных эпох истории». Подобным же образом, по замечанию Киреевского, «не уцелело ни одной исторической песни» и в Польше.
Особенное внимание Киреевский в своей статье обращает на почти полное отсутствие песен об «эпохе так называемого татарского ига»: «такое отсутствие воспоминаний об этой эпохе, говорит он, может служить сильным свидетельством против лиц, называющих это несчастное время эпохою татарского владычества или ига, а не эпохою татарских опустошений, как было бы справедливее». Примечания подобного рода характеризуют источники, из которых вытекал у П. Киреевского живой интерес к изучению произведений народного творчества. — «Великому печальнику за русскую землю», как называл Петра Киреевского Хомяков так и не пришлось увидеть в печати в полном виде свое собрание, труд многих лет, исполненный с такою любовью и с таким знанием дела. Петр Киреевский но перенес потери брата Ивана, умершего 11 июня 1856 года, заболел вскоре после его смерти и скончался 25 октября того же года в своей орловской деревне, на 48 году жизни. Он погребен рядом с братом в Оптиной пустыни.
Песни, собранные им, были изданы Обществом любителей российской словесности в 1860-1874 гг. в 10 выпусках, под наблюдением Безсонова в составе комиссии из И. С. Аксакова и Даля, при участии брата покойного собирателя В. А. Елагина.
Некоторые песни из собрания Киреевского, впрочем, не изданы и до сих пор. Кроме песен, после смерти Петра Киреевского, в 1857 году, появился в печати и сделанный им перевод с английского книги Вашингтона Ирвинга «Жизнь Магомета». П. В. Киреевский считается одним из первых по времени и наиболее влиятельных и крупных представителей того направления русской мысли и литературы, которое возникло в начале сороковых годов и известно под именем славянофильства.
Герцен ставил ого особенно высоко в ряду других славянофилов.
Значение его, однако, в выработке славянофильского учения пока мало выяснено и недостаточно определено.
Главным образом, по-видимому, оно сводилось к непосредственному влиянию его личности.
Хомяков говорил, что не видывал человека с большими миссионерскими способностями, и положение, занимаемое Петром Киреевским, по отношению к старшему брату Ивану, может, кажется, служить тому подтверждением.
С самых первых лет детства оба брата были почти неразлучны и связаны друг с другом самою сильною и горячею дружбою; несмотря на это сначала они расходились в убеждениях относительно самого жизненного для того и другого вопроса — во взглядах на русский народ и основы его жизни и просвещения; потом, в непрерывном общении и живом, страстном обмене мыслей и изучений, взгляд старшего брата постепенно изменялся, тогда как исконное, заветное убеждение младшего еще более крепло и определялось.
В результате — обa являются замечательными деятелями русского общественного и народного самосознания, первый преимущественно путем теоретического выяснения и определения русской народной самобытности и основ самобытного русского просвещения, второй практическим путем непосредственного общения с народом и подвигом собирания в нем живых памятников его духовной жизни, произведений его поэтического творчества; представляя живой пример духовного взаимодействия, братья по характеру и способностям своим взаимно как бы дополняли друг друга в том деле, которому посвятили свою жизнь, так что, по замечанию Хомякова, в сущности, невозможна отдельная биография того или другого из них, возможна только биография братьев Киреевских.
Отличавшая Петра Киреевского сила ума, самостоятельность мысли, глубина чувства, горячность убеждения, многосторонняя образованность, в связи с неотразимым обаянием чистоты и теплоты душевной, должны были несомненно оказывать большое влияние на людей, близких к нему по направлению мыслей, если эти высокие духовные его качества признавались и ценились людьми, и не разделявшими его взглядов. «На днях я был в Орле, писал однажды И. С. Тургенев С. Т. Аксакову, и оттуда ездил к П. В. Киреевскому и провел у него часа три. Это человек хрустальной чистоты и прозрачности — его нельзя не полюбить». «Как мне жаль обоих Киреевских, — передать вам не могу», писал он же в начале 1857 года, после смерти одного за другим обоих братьев.
Источники для биографии П. Киреевского те же, что для биографии его брата И. Киреевского; кроме того — «Чтения в Импер. Общ. Ист. и Др. Российск.» 1847 г., кн. 9. «Русск. нар. песни, собр. П. Киреевским» (предисловие).
Г. Князев. {Половцов} Киреевский, Петр Васильевич — брат Ивана Васильевича К.; род. 11 февраля 1808 г., умер в один год с И. В. (1856, 25 октября).
По воспитанию и по образу мыслей был похож на старшего брата, по характеру был еще менее общителен и более замкнут в себе. Эту особенность своего характера признавал, еще в 1830 г., сам К. Он постоянно оставался на втором плане при своем более блестящем брате. Шеллинг, знавший обоих К., считал П. В. умнее брата; но общее мнение склонялось в пользу последнего, хотя Петру К. и отдавали преимущество в твердости характера.
Действительно, К. был еще нетерпимее, чем И. В., и это качество, в свою очередь, затрудняло для него общение с людьми.
Вероятно, по этим причинам мы и знаем очень мало про внутреннюю жизнь К. В литературе, кроме нескольких мелких статей, он выступил только с одной значительной статьей (в «Москвитянине», 1845), в которой обнаружил хорошее знакомство с древней историей славян и на основании этого знакомства положил первое основание теории патриархального быта. К родовой теории западников эта теория стояла ближе, чем к общинной теории славянофильства.
Прочное имя Киреевский приобрел как собиратель народных песен. Свой сборник он начал подготовлять с начала 30-х гг.; несколько раз хотел издать его, но или откладывал, или встречал цензурные препятствия.
Только часть сборника К. — а именно «духовные стихи» — была напечатана при жизни его, в «Чтениях Общества Истории и Древностей Российских» (1848, № 9). После смерти К. рукопись его сборника поступила в Московское общество любителей словесности, которое поручило издание его Бессонову.
Дополнив сборник вариантами и снабдив его примечаниями, Бессонов издал его, в десяти выпусках, в 1860-1874 гг. Вот перечень содержания «Песен, собранных П. В. Киреевским». I. Песни былевые.
Время Владимирово.
Вып. 1: «Илья Муромец, богатырь-крестьянин». Вып. 2: «Добрыня Никитич, богатырь-боярин; богатырь Алеша Попович;
Василий Казимирович, богатырь-дьяк». Вып. 3: «Богатыри: Иван гостиный сын; Иван Годинович, Данило Ловчанин, Дунай Иванович и др.». Вып. 4 (дополнительный): «Богатыри Илья Муромец, Никита Иванович, Поток, Ставр Годинович, Соловей Будимирович и др.». II. Песни былевые.
Вып. 5: «Новгородские и княжеские». Вып. 6: Песни былевые исторические: «Москва.
Грозный царь Иван Васильевич». Вып. 7: «Москва.
От Грозного до царя Петра I». Песни былевые и исторические.
Вып. 8: «Русь Петровская.
Государь царь Петр Алексеевич». Вып. 9: «Восемнадцатый век в русских исторических песнях после Петра I». Вып. 10-й: «Наш век в русских исторических песнях». Кроме того, в сборнике г-на Бессонова «Калики перехожие» около пятой части взято из сборника К. П. Милюков. {Брокгауз} Киреевский, Петр Васильевич писат., славянофил, известный собиранием песен народных и других памятников истории быта русского; † 25 окт. 1866 г. Дополнение: Киреевский, Петр Васильевич, † 25 окт. 1856 г. {Половцов}