Биография Кавелин Константин Дмитриевич

— русский историк, юрист, философ, публицист и общественный деятель, род. 4 ноября 1818 г. в С.-Петербурге, ум. там же 3 мая 1885 г. Происходя из старинного русского дворянского рода, началом своим восходящего к ХVII в., К. Д. Кавелин принадлежал по своему положению к среднему провинциальному помещичьему кругу и только вследствие личных талантов и путем борьбы с окружающею средою вышел за черту этого круга. Дед К. Д. Кавелина, секунд-майор Александр Михайлович Кавелин (умер около 1812 г.), от брака с Анною Ивановною Кошелевой имел семнадцать человек детей — одиннадцать сыновей и шесть дочерей; вследствие такого большого семейства довольно значительное состояние его, заключавшееся в 500 с лишком душах крепостных крестьян (в губерниях калужской, рязанской и тамбовской) при разделе между его детьми раздробилось на очень мелкие владения и сыновья и дочери А. М. Кавелина стали мелкопоместными дворянами, за исключением второго сына, Дмитрия Александровича, отца Константина Дмитриевича.
Д. А. Кавелин в царствование императора Александра І весьма успешно служил по ведомствам внутренних дел и народного просвещения и за службу свою получал как аренды и единовременные крупные денежные награды, так и пожалования землей, что дало ему возможность значительно увеличить свои наследственные владения.
Он был человек весьма образованный и находился в близких отношениях с просвещенными людьми своего времени: А. И. Тургеневым, гр. Сперанским, Магницким, Жуковским, гр. Блудовым, Д. В. Дашковым, кн. П. А. Вяземским, Батюшковым, гр. С. С. Уваровым; одни из названных лиц были его товарищами по учению в Московском благородном пансионе, другие — сослуживцами.
Указанные обстоятельства возвышали Д. А. Кавелина в глазах его мелкопоместных родственников, среди которых он пользовался большим влиянием, и выделяли его из общей массы министерских чиновников.
В 1805 году он женился на дочери умершего придворного архитектора, шотландца Белли, Шарлоте Ивановне, и имел от этого брака семь человек детей, из которых Константин Дмитриевич был пятым. Первоначальное воспитание и образование К. Д. Кавелин получил в доме родителей.
Когда он переходил в отроческий возраст, служебная карьера его отца сильно пошатнулась, что, естественно, повлияло как на материальные условия жизни всей семьи, так и на душевное расположение отца Константина Дмитриевича: он захандрил и впал во внешнее обрядовое благочестие, почва для которого была уже готова в более раннем религиозном направлений его мыслей.
Прежние друзья Д. А. Кавелина, за весьма малыми исключениями, от него отстранились и общество его почти исключительно состояло из родственников и новых знакомых, в числе которых преобладали духовные лица, преимущественно монахи.
Из Рязани, где Д. А. Кавелин служил при ген-губ. А. Д. Балашове, он в 1829 г. переехал со всей семьей в Москву, где и прожил до конца своей жизни. Отроческие годы К. Д. Кавелина начались в Москве, но воспитание его и образование как раз в эту важную пору жизни, вследствие указанных выше причин, не могли быть рациональны и систематичны.
Уже в эту пору для К. Д. Кавелина наступила нравственная ломка и борьба с семейной средой.
Его пытливый ум и чуткое сердце еще тогда представили ему воочию всю неправду помещичьего крепостного права и семейного произвола, среди которых он рос. Он возмущался тем и другим и симпатии его направлялись к бесправным и обездоленным крестьянам и дворовым, а нежное чувство, оскорбляемое мелочной строгостью отца и придирчивою педантичностью матери, развивало в юноше ненависть к произволу и умственному гнету. Но по своей природной организации К. Д. Кавелин не мог озлобиться до крайней степени: не допустила его до этого сердечность его натуры, особенно выражавшаяся во дни отрочества.
С этого уже времени в нем проявляется непреодолимое желание улучшить положение крепостных, а с течением времени все более и более развивается сознание, что крепостное право действует развращающим образом не только на крестьян, но и на помещиков.
Из целой массы гувернеров-иностранцев и случайных учителей К. Д. Кавелина принесли ему несомненную пользу и оставили в его психической жизни прочный след лишь двое, дававшие ему уроки в последний год перед его поступлением в Московский университет, когда он был уже 15-16-летним юношей.
То были известный филолог, эллинист и санскритолог К. А. Коссович и еще более известный литературный критик В. Г. Белинский.
В 1835 году К. Д. Кавелин поступил в Московский университет на историко-филологический факультет, но вскоре перешел на юридический, будучи увлечен чтениями только что вернувшихся из-за границы профессоров: философии и энциклопедии права П. Г. Редкина и римского права Н. И. Крылова.
Оба эти выдающиеся в русской науке правоведения ученые, непосредственные ученики и последователи Гегеля, философская система которого в то время властвовала над германской мыслью, оставили глубокий след во всем последующем научном направлений Кавелина.
Редкину он обязан дальнейшим развитием и систематизацией своего природного, обобщающего строго-логического, но отвлеченного мышления, а Крылову — восприятием от него точного, научного метода исследования правовых явлений.
Но кроме этих двух профессоров вообще подъем научного преподавания того времени в Московском университете и умственное оживление среди студентов благотворно влияли на расширение миросозерцания даровитого юноши Кавелина: в год поступления его в Московский университет произошли два знаменательных явления в жизни этого старейшего на Руси рассадника высшего знания: попечителем Московского университета был назначен граф С. Г. Строгонов, связавший с своим именем лучшую пору в жизни университета и был введен новый университетский устав, впервые поставивший на научную высоту русское университетское преподавание.
В «строгоновское» время Московский университет стал центром умственной жизни и Москвы, и всей России.
К Московскому университету примыкали образовавшиеся тогда в Москве литературно-философские кружки, в которых вырабатывались два противоположные и враждебные одно другому культурно-общественные воззрения на русскую действительность — западническое и славянофильское.
Распря между ними происходила в оживленных спорах в московских «литературных салонах» и переносилась оттуда на страницы газет и журналов и на университетские кафедры.
Еще в студенческие годы Кавелин посещал эти салоны и из них наибольшее влияние оказал на него салон А. П. Елагиной, по первому браку Киреевской, матери основателей славянофильского учения — братьев Петра Васильевича и Ивана Васильевича Киреевских.
Он сблизился тогда с обоими братьями, а затем, несколько позже, и с остальными корифеями славянофильства: А. С. Хомяковым, К. С. Аксаковым и Ю. Ф. Самариным.
Хотя впоследствии, как мы увидим, Кавелин и пристал к «западникам», но близость к славянофилам в юности оставила в нем настолько глубокие следы, что вполне западником он никогда не был; влияние славянофильства заметно как в его магистерской диссертации, относящейся к 1844 г., так и в его последующем миросозерцании.
В 1839 г. Кавелин кончил курс кандидатом прав, получив золотую медаль за сочинение, написанное на тему Крылова: «О римском владении». До 1842 г. он жил в Москве, при своих родителях, слав в 1840 г. экзамен на магистра гражданского права и вращаясь в московских университетских и литературных кружках и еще усерднее посещая литературные салоны, из которых кроме упомянутого выше салона Елагиной сильное влияние на склад его мыслей оказали салоны П. А. Чаадаева и А. С. Хомякова, вождей западников и славянофилов того времени.
Особенно сблизился он тогда с замечательным в истории русской мысли деятелем Т. Н. Грановским, известным профессором всеобщей истории в Московском университете, начавшим там свои чтения осенью 1839 г. Это сближение, основанное на родственных чертах Грановского и Кавелина в организации их духовной природы и характера, перешло со временем в самую тесную между ними дружбу и со стороны Кавелина доходило почти до культа.
Кавелина влекло к университетской кафедре, но он встретил сильные препятствия в своей семье. Отец его считал в это время занятия наукой, основанной на зловредном гегелианстве, опасным вольнодумством, а мать, следуя шаблонному светскому пониманию того времени «карьеры», считала для своего сына, потомственного дворянина, унизительной профессуру, годную, по ее мнению, только для «разночинцев». С отцом К. Д. Кавелин еще мог бороться, но Шарлота Ивановна была женщина с таким характером, что К. Д. Кавелин должен был ей уступить.
В 1842 г. он переехал в Петербург и поступил на службу в Министерство Юстиции; но канцелярская служба, несмотря на удачное ее начало, не привлекала его; он тяготился ею и сблизился в Петербурге с литераторами, составлявшими кружок тогдашних петербургских западников.
Во главе этих новых друзей Кавелина стоял его бывший учитель Белинский, в то время уже первенствовавший в «Отечественных Записках» (которые выходили с 1839 г. под редакцией А. Краевского); вокруг Белинского группировались молодые представители только что нарождавшейся «натуральной» школы в русской литературе: И. И. Панаев, Н. А. Некрасов, И. С. Тургенев и часто наезжавший из Москвы в Петербург к своему другу Белинскому В. П. Боткин; со всеми ими познакомился К. Д. Кавелин, но особенно сильно, привязался к Белинскому и к Тургеневу, с которыми не прерывал сношений до конца их жизни. Кавелин, находя умственную и нравственную опору в кружке Белинского, начал работать над магистерской диссертацией об основных началах русского судоустройства и гражданского судопроизводства от Уложения до Учреждения о губерниях.
В начале 1844 г. он защитил эту диссертацию в Москве и вслед за тем получил в Московском университете место и. д. адъюнкта при кафедре истории русского законодательства (которую в то время занимал проф. Морошкин).
Чтение лекции Кавелиным в Москве продолжалось всего четыре года, с 1844 по 1848 г., но тем не менее было весьма плодотворно и для русского просвещения вообще и для русской исторической науки в частности.
За эти годы Кавелин сошелся с А. И. Герценом, незадолго перед тем поселившимся в Москве и, войдя в его кружок, испытал на себе влияние общественных французских доктрин, во главе которых стояло известное учение Сен-Симона.
Кавелин поместил в «Отечественных Записках» и в «Современнике» (возобновленном Панаевым и Некрасовым в 1847 г.) ряд статей по русской истории и истории русского права, большею частью критического или полемического содержания, составивших ему почетное имя не только среди русских ученых и литераторов и в образованной публике, но и между учащейся университетской молодежью.
Университетское преподавание Кавелина и его отношения к студентам также привязывали их к нему и он явился одним из популярнейших московских профессоров: имя его ставилось наряду с именами Грановского и Редкина.
В журнальных статьях и с университетской кафедры он популяризировал новую теорию об историческом развитии русской гражданственности, теорию, выводившую, вопреки славянофилам, весь русский общественный и государственный быт из первоначального быта, кровно-родового, патриархального, а не общинного, и придававшую первенствующее значение в русской исторической жизни реформе Петра Великого.
Эта теория, развившаяся со временем в особую школу, известную в русской историографии под именем школы историко-юридической или родового быта, считает Кавелина, вместе с С. М. Соловьевым, своим основателем.
Но если мы припомним, что С. М. Соловьев окончил курс в Московском университете лишь в 1842 г. и впервые высказал теорию родового быта в 1846 г. в статье «О родовых отношениях между князьями древней Руси» («Московский ученый и литературный сборник», I, 203-215), а Кавелин указал на ее положения уже в своей магистерской диссертации и излагал ее с кафедры с 1844 г., — то должны будем признать основателем школы родового быта в Московском университете одного K. Д. Кавелина.
Из числа его слушателей теорию родового быта развивали в своих исследованиях два известные ученые по истории русского права: Б. H. Чичерин (самый крайний представитель теории) и Ф. М. Дмитриев.
В частных беседах со студентами Кавелин пропагандировал мысль о неизбежности освобождения крестьян от крепостной зависимости и, относясь к молодежи безусловно честно и правдиво, непрестанно сохранял веру в русское молодое поколение.
Вот чем, помимо своих чтений, Кавелин особенно привязывал к себе учащееся юношество! К сожалению, столь благотворное влияние его на университетскую молодежь скоро должно было прекратиться.
В 1845 г. Кавелин женился на Антонине Федоровне Корш, сестре известных литераторов Евгения Федоровича и Валентина Федоровича Корш; старшая же сестра ее Любовь Федоровна еще раньше вышла замуж за профессора Никиту Ивановича Крылова.
На почве семейных отношений Кавелина с Крыловым возник между ними целый ряд прискорбных недоразумений, принявших в 1847 г. общественно-служебный характер.
Все молодые профессора, а из более пожилых П. Г. Редкин, стали на сторону Кавелина и в Московском университете возникла «профессорская история», печальным результатом которой было оставление кафедр многими из профессоров, в том числе Кавелиным и Редкиным.
С 1848 по 1857 г. Кавелин опять состоял на службе в Петербурге; в девять лет он часто менял места своего служения, очевидно не удовлетворяясь ими: с 1848 по 1850 г. он занимал место «редактора» в городском отделе Хозяйственного департамента Министерства Внутренних Дел; в 1850-1853 гг. — начальника воспитательного отдела в штабе главного начальника военно-учебных заведений; в 1853-1857 гг. — начальника отделения в канцелярии Комитета министров.
В Петербурге Кавелин сблизился с выдающимися личностями в сфере политической и общественной жизни. Он стал известен и заслужил внимание великой княгини Елены Павловны, принимавшей весьма деятельное и значительное участие в важнейших реформах императора Александра II, в особенности же в краеугольной из этих реформ — освобождении крестьян.
Ближайшими петербургскими друзьями Кавелина были: фрейлина великой княгини Елены Павловны, баронесса Э. Ф. Раден, братья Милютины, Дмитрий Алексеевич, впоследствии военный министр и Николай Алексеевич, организатор «редакционных комиссий» по освобождению крестьян и убежденный сторонник укрепления русской власти в царстве Польском;
К. К. Грот, А. П. Заблоцкий-Десятовский, В. А. Арцимович и Ю. Ф. Самарин.
Мысль об освобождении крестьян всецело поглощала Кавелина и сближала его с названными лицами, которые точно так же, как и он, страстно преданы были этому вопросу, известному в 50-х годах под именем «эмансипации». Та же мысль побудила Кавелина в исходе 40-х годов войти в число членов Императорского Русского Географического Общества и, несколько позднее, принять должность непременного секретаря Императорского Вольного Экономического Общества: в обоих этих обществах в то время назревал уже вопрос об уничтожении крепостного права, хотя, по условиям времени, находился, так сказать, под спудом; в первом обществе подготовлялся для этого дела материал в виде этнографических и статистических исследований русского крестьянского быта, во втором — выражался в форме пропаганды «рационального сельского хозяйства». К этому времени относится ряд замечательных статей Кавелина по изучению русского народного быта, помещенных в «Современнике» и в изданиях Географического Общества.
В 1853 г. умерла мать Кавелина и он явился «помещиком», владельцем крестьян в самарской губернии.
С этого времени его начинает преследовать забота «об улучшении быта» его собственных крестьян, что видно из сохранившихся в его бумагах весьма интересных проектов такого улучшения и переписки с его управляющими.
Около того же времени возникла знаменитая «записка» Кавелина об освобождении крестьян, окончательная редакция которой относится к 1855 г., уже ко времени воцарения императора Александра II. В этой записке, которая составила Кавелину политическую репутацию и имела впоследствии большое значение, как в деле 19 февраля 1861 г., так и в личной судьбе ее автора, он энергично высказывается за освобождение крестьян с землею и за уничтожение разных видов крепостного права, в государственной и общественной сферах России.
Голос Кавелина о выкупе государством крестьянских наделов был если не самым первым, то одним из первых, и этот принцип, как известно, лег в основание «Положения 19 февраля 1861 г.». В 1857 г. сфера деятельности Кавелина значительно расширяется: он, при участии великой княгини Елены Павловны, приглашен был в наставники русской истории и гражданского права к покойному цесаревичу Николаю Александровичу (старшему сыну императора Александра II, скончавшемуся в 1865 г.), а советом Петербургского университета был избран в профессора гражданского права; вскоре временно поручено было ему и чтение философии права. Сблизившись еще больше с названными выше провозвестниками «эмансипации», Кавелин сошелся с «молодыми» профессорами петербургского университета, врагами научной и школьной рутины, и представителями «прогрессивного» направлений петербургской и московской журналистики, каковыми являлись в то время Чернышевский с Добролюбовым и редактор «Русского Вестника» M. H. Катков.
Нам странно теперь произносить эти имена вместе, но в 1856-1859 гг. они стояли рядом. Имя Кавелина снова, как во время его московской профессуры, быстро делается одним из самых популярных имен не только в столице, но во всей России; с энтузиазмом произносится оно молодежью и прогрессистами и с озлоблением — людьми рутины и регресса.
Но и на этот раз такое выдающееся положение Кавелина не было продолжительным.
Из лагеря влиятельных сторонников крепостного права, противников зарождавшихся течений в русской мысли, поднялись против него, как наставника Наследника престола, различные инсинуации, а затем возникшие в Петербургском университете беспорядки заставили его вторично покинуть кафедру.
Оклеветанный перед императором Александром II, он в начале 1858 г. принужден был оставить должность наставника при цесаревиче Николае, причем отказался как от предложенной ему за нее пенсии, так и от чина действительного статского советника, а три года с небольшим спустя, в конце 1861 г., вышел в отставку и из профессоров Петербургского университета.
Причиной этого выхода были мероприятия и распоряжения тогдашнего министра народного просвещения графа Путятина и петербургского попечителя генерала Филипсона по отношению к замешательствам среди студентов.
Вообще 1861 год явился в жизни Кавелина, трагическим годом. 19 февраля совершилось лучшее чаяние всей его жизни — освобождение крестьян, причем осуществилась его мысль об освобождении их с землею; но это радостное событие было для него омрачено тяжелым личным горем: за несколько дней до этого умер его 14-летний сын, подававший большие надежды.
К тому же году относится неудачный дебют Кавелина на поприще редактора еженедельной газеты и почти открытый разрыв его с редакцией «Современника». Газета «Век», предпринятая Кавелиным в 1861 г., вместе с В. П. Безобразовым и А. В. Дружининым, имела своею программою пропагандировать среди общества мирный и законный прогресс, и такое направление вызвало нападки и насмешки со стороны «Современника», которому оно представлялось слишком умеренным.
Редакторство Кавелина прекратилось в самом начале «Века», вслед за смертию сына, да и самая газета просуществовала недолго: перейдя с конца 1861 г. в руки П. И. Вейнберга, она прекратилась в следующем 1862 г. С 1862 по 1877 г., в течение пятнадцати лет, Кавелин был, что называется, «не у дел». Причисленный в 1862 г. к Министерству Народного Просвещения, он, ввиду предположенного пересмотра устава русских университетов, был командирован преемником гр. Путятина В. А. Головниным за границу, для изучения состояния университетов во Франции и Германии.
За границей Кавелин пробыл до конца 1864 г. но собранный им интересный материал о положении высшего преподавания и быта студентов во Франции и Германии не был применен к делу: новый университетский устав был обнародован в мае 1863 г., до возвращения Кавелина в Россию; тем не менее двухлетнее пребывание его в Западной Европе имело важное для него значение.
Кавелин отдохнул психически в Германии, этой классической стране университетского преподавания, строгой науки и уютного ежедневного существования, и, смотря на Россию «из Европы», лучше понял наши внутренние дела и во многом изменил свои воззрения.
Оживленная переписка Кавелина за 1862-1864 гг. с его друзьями, остававшимися в России, в особенности с баронессой Э. Ф. Раден, живо передает его воззрения на наши внутренние дела за это время и сообщает интересные фактические данные из общественной русской жизни тех лет. Припомним, что эти года были годами «искушения» на пути нашего прогрессивного развития с 1856 г. То было время осуществления крестьянской реформы, разгара польского восстания, бурного развития крайних отрицательных воззрений, теоретических и политически-общественных, среди молодежи и вместе с тем время чаяния дальнейших реформ.
У Кавелина в эти годы сложился тот умеренно-либеральный, но вполне независимый образ мыслей, который заставил его с одной стороны разойтись со многими из своих старых друзей, начиная с Герцена, и отшатнуться от крайних новых русских воззрений, с другой — отдалиться от официальных сфер, где на его самостоятельность смотрели иногда, как на своего рода сопротивление властям.
Исходя из совершившегося факта — освобождения крестьян, которое он считал основой и точкой отправления всей последующей русской общественной и политической жизни, Кавелин призывал прежде всего, русское дворянство, за которым признавал по праву его исторические заслуги, отбросить свои quasi-либеральные политические мечтания и серьезно, став во главе практической, всесословной, местной, хозяйственно-экономической деятельности, сохранить этим свое первенствующее общественное положение; залог политической и общественной силы России он видел в консервативной крестьянской массе, преобладающей у нас, как нигде в мире, над интеллигентными классами.
В этом смысле своеобразно называл Кавелин Россию «мужицким царством» и желал прежде всего упрочения благосостояния духовного и материального (умственно-нравственного и экономического) в русских народных массах и дальнейшего и прогрессивного их развития.
Кавелину более чем прежде ясно представилось коренное различие между Россией и Западной Европой, между общественностью и культурой нашей и романо-германской; он увидал тщету и вред легкомысленных заимствований для нас с Запада политических и общественных форм и увлечений «последними словами» европейской науки и изложил свои воззрения в двух монографиях: » Дворянство и освобождение крестьян», Берлин, 1862 г. и «Мысли и заметки по русской истории» («Вестник Европы», 1866 г., кн. II). Благодаря заграничной поездке Кавелин постиг, более чем когда-либо, что суть цивилизации вообще и цивилизации русской в частности заключается в умственном и нравственном развитии отдельных человеческих личностей — составных частей, элементов общества, а потому особенно прилежно стал работать над вопросами психологии и этики. Результатами этих работ явились: «Задачи психологии » в 1872 г., «Задачи этики» в 1885 г. (вторым изданием в 1886 г.) и статья: «Злобы дня», напечатанная уже после смерти автора в «Русской Мысли» 1888 г., кн. 3 и 4. Возвратившись в конце 1864 г. из-за границы в Петербург, Кавелин нашел занятия у своего друга, K. K. Грота, в то время директора департамента неокладных сборов в Министерстве финансов, при условии, что он имеет право не пользоваться преимуществами государственной службы, т. е. не будет получать ни чинов, ни орденов.
Занятия его состояли в юридических работах по акцизу, что уподобляло его полуофициальное служебное положение должности юрисконсульта.
Разойдясь в 1862 г. с редакцией «Современника», Кавелин примкнул к двум периодическим изданиям, с редакторами которых, находился в близких отношениях — к «С.-Петербургским Ведомостям» (1863-1875 гг.), издававшимся В. Ф. Коршем, и к «Вестнику Европы», возобновленному в 1866 году бывшим профессором всеобщей истории в Петербургском университете М. М. Стасюлевичем.
В этом журнале Кавелин сотрудничал до конца жизни, а по переходе редакции «Петербургских Ведомостей» в 1875 г. к другому редактору, стал участвовать в «Неделе» П. В. Гайдебурова (1875-1877 гг.) и «Новостях» О. К. Нотовича (1882-1884 гг.); участвовал он также в двух новых изданиях — В. Ф. Корша «Северный Вестник» (1877-1878 г.) и М. М. Стасюлевича «Порядок» (1881 г.), а также и в возникшем в Москве в 1880 г. журнале «Русская Мысль». Статьи Кавелина, помещенные во всех этих изданиях, касались вопросов внутренней общественной жизни России того времени и, главным образом, вопроса крестьянского, а затем вопросов психологических, которым, как сказано выше, он придавал особенно важное значение.
В 1877 г. Кавелин, оставаясь на службе в департаменте неокладных сборов, принял избрание на кафедру гражданского права в преобразованной Военно-юридической академии, в которой и начал чтение лекций с 3 сентября. 1878 г. Это было последним учено-педагогическим его служением; на должности профессора Военно-юридической академии он и умер, унося в могилу то же восторженное к себе отношение со стороны военной учащейся молодежи, какое питали к нему студенты двух университетов — Московского, в 40-х годах, и Петербургского, в 50-х, когда он там профессорствовал.
В последние годы жизни Кавелина его ученые заслуги были оценены двумя университетами — Киевским и Казанским, и тремя юридическими обществами — московским, петербургским и одесским, избравшими его в свои почетные члены. За три года до кончины, в 1882 г., Кавелин был. избран в президенты Императорского Вольного Экономического Общества, но занимал эту должность всего лишь два года, до 1884 г. Как историк, Кавелин имеет значение в русской историографии в смысле основателя школы родового быта и распространителя в публике ее положений.
В статье «Взгляд на юридический быт древней России» и в некоторых рецензиях Кавелин с особенною ясностью выразив свои воззрения на постепенное образование у русских славян быта гражданского и государственного из первоначального, патриархального, родственно семейного быта, путем постепенной эволюции личности.
Личное начало, столь сильно развитое — по воззрению Кавелина — христианством и бытом германо-романских племен, являет собою для каждого народа, безусловный элемент прогресса и цивилизации, но по господству у славяно-руссов семейно-родственного быта, оно не могло у нас возникнуть самостоятельно и независимо от Западной Европы; выработавшись в древней Руси только как форма, весьма грубая и не развитая, лишенная содержания, личность должна была получить это содержание извне, оттуда, где она развилась всего более, т. е. из Западной Европы, что и выполнено реформой Петра Великого.
Иоанн Грозный и Петр Великий являют собою воплощение двух, так сказать, фазисов развития у нас личности: первый — древне-русского, формального; второй — нового, европейского, внутреннего, широкого.
Стадии, моменты развития русского общественного быта, по взглядам Кавелина, были таковы: 1) Первоначальные славяно-русские племена, состоявшие из многих разрозненных между собою семейств, управлявшихся старейшинами по возрасту, путем естественного размножения посредством нарождения, разрастаются в несколько родов, в которых, при дальнейших их разветвлениях, все более и более теряется сознание кровного родства; вследствие этого, возникают общины и племенные союзы, образующиеся все-таки по типу кровно-родового быта; общины сходятся на совещания — веча, возникают города в защиту от врагов, старейшины выбираются. 2) Затем наступает еще большая потеря сознания кровного родства между родами-союзами и общинами; начинается разложение общин, племенных союзов и родов на семьи, которые враждуют друг с другом («воста род на род» — как говорят наши летописи).
Князья приглашаются извне (из Варяг), для умиротворения внутренних раздоров.
Эти князья приносят к нам дружину, основанную на начале личности; но это начало очень скоро растворяется в кровно-патриархальных основах славяно-русского быта: менее чем через столетие варяги славянизируются, и Ярослав, сын Владимира, является уже совершенным славянином, пытающимся основать государственный быт Руси на семейно-родовом начале.
Это быт юридический (потому что государство тогда было развито еще не вполне).
С семьей Ярослава происходит то же, что произошло с славянскими семьями до него, и что происходило с разными частными семьями, ему современными: она разрослась в род, а затем стала распадаться снова на семьи. По семье Ярослава и ее потомству мы можем изучать то, что делалось в это время во всех остальных славяно-русских семьях, наблюдения над которыми не доступны историку. 3) Это распадение на семьи княжеского рода, проявившееся со второй половины XII в., выделяет из себя личный элемент в начале вотчинном, особенно сильно выразившемся в северо-восточной Руси, и служащим переходом к 4) — началу государственному, которое с Иоанна III, облекаясь в формы политические, вступает в борьбу с началами вотчинным и родовым.
Такова по Кавелину общая схема развития русской общественности из кровно-патриархальных начал. Она, правда, отличается слишком отвлеченным построением и в настоящее время положения ее далеко не могут быть приняты всецело, но в 40-х и 50-х годах схема эта являлась целой программой для разработки внутренних, преимущественно правовых вопросов русской истории; в наши же дни, она важна в двух отношениях: 1) в методологическом, давая несколько важных приемов синтезирования исторических явлений, 2) в общественно-психологическом, ставя личное начало, личность человека, основой общественного развития; эти две темы и являются любимыми темами ученых трудов Кавелина, и исторических, и философских, и юридических, Первая тема может быть формулирована в следующих тезисах: 1) Внутренняя русская история есть стройное, органическое, разумное развитие нашей жизни, всегда единой, как всякая жизнь, всегда самостоятельной, даже во время и после реформы Петра Великого). 2) Наша история представляет постепенное изменение форм, а не повторение их, следовательно, в ней было развитие, не так как на Востоке, где с самого начала до сих пор повторяется почти одно и то же; в этом смысле мы народ европейский, способный к совершенствованию, к прогрессу. 3) Только путем самого тщательного изучения своего прошлого и настоящего, изучения, основанного на точных научных приемах, без предвзятых идей, мы можем выяснить наше современное положение и действительное отношение к Западной Европе, от которой отличаемся во многом, но плоды цивилизации которой должны быть усвоены нами. 4) Взгляд, теория, непременно предполагают фактическое знание предмета; но и наоборот, фактическое изучение невозможно без теории; сухое знание всех фактов недостижимо по их бесконечному множеству; сверх того, оно совершенно бесполезно, в сущности ничего не прибавляя к нашему знанию; взгляд, теория определяют важность фактов, придают им жизнь и смысл. 5) Современный быт русского крестьянства хранит в себе такие остатки старины и древности, что изучение этого быта для того, чтобы уяснить себе древнейший и старинный быт наших предков, важнее, чем свидетельства летописей и других письменных источников; это последнее положение вытекает из трудов Кавелина по русской этнографии, естественно примыкающих к его историческим работам, и в высшей степени важно. По словам одного из критиков, Кавелин, по методу этнографического исследования и по выводам и объяснениям частностей и отдельных явлений, на тридцать с лишком лет опередил Леббока, Тейлора и Мена. Этнографические изучения легли у Кавелина в основу замечательной его статьи «Мысли и заметки по русской истории», представляющей обобщение тех изменений в его исторических воззрениях, которые произошли у него в 60-х годах. Вот краткое изложение этой статьи.
Подробное знакомство с историей великорусского племени дает возможность правильнее понять его племенные и общественные особенности и его политическое значение среди других русских племен.
Колонизация славяно-руссов среди финнов с запада началась весьма рано, но великорусское племя возникает этим путем не ранее XII — XIII в. Колонисты принесли с собой христианскую религию, в виде греко-российского православия, организованного в стройную систему византийской церковности, но у них не было установившихся самостоятельных общественных и культурных форм, и потому они должны были начинать свою жизнь на севере с самых первобытных начал общежития.
Эти два обстоятельства и легли в основу двух особенностей великорусской общественности: православие, как ясное отличие колонистов от туземцев-язычников (христиане = крестьяне) явилось у них выражением их самосознания и заменило место национальности, народности; вследствие чего у великоруссов православная церковь получила характер организующего государственного, политического учреждения, под покровом которого окрепло и выработалось их национальное сознание.
Начиная жизнь сызнова среди финских инородцев, на широкой первобытной территории, славянские насельники имели всю возможность проявить свою племенную склонность к молодечеству, к разгулу, к безграничной свободе, к удали, без цели и без предела.
Эти черты великорусса создали казачество, разбойничество, и породили массовые движения и взрывы, выступавшие во всех наших смутах и потрясавшие государство.
Монгольское завоевание вовсе не понизило русской культуры на западе и севере; у великоруссов же, к появлению монголов, только зачинавших свою племенную особенность, никакой культуры не было, нечего было поэтому и понижать.
Культура воспринималась великоруссами чисто внешним образом; вместо самодеятельности, мы видим пассивное восприятие чужого; меньшинство является проводником этого чужого в нашу жизнь, а потому весь культурный процесс идет сверху вниз, из вершин общества в народные массы. Внешние обстоятельства, среди которых историею было поставлено великорусское племя, на целые века сделали невозможным развитие великорусской ветви из самой себя. «Ея не воспитывала среда, в которой она жила», говорит Кавелин, «нравственная и умственная сторона в ней дремала.
Единственным путем культуры Великороссии было постепенное, так сказать, всасывание образовательных элементов извне, из других стран, более образованных.
Наша подражательность, обезьянничанье, наша падкость к новому и чужому, наша способность принимать всевозможные виды и образы, ставятся нам в укор; но такая восприимчивость и впечатлительность, выработанные в нас, правда, до виртуозности, доказывают только отсутствие в нас всякого содержания и сильную потребность наполнить эту пустоту единственным способом, который оставался — впитыванием, вдыханием в себя образовательных элементов извне. Эти внешние влияния чрезвычайно медленно оседали в народе и продолжали жадно восприниматься отовсюду, до тех пор, пока почва не напиталась ими и не народилась для самостоятельного, нравственного и духовного развития». Государственный и предшествовавший ему гражданский быт Великороссии представляет также своеобразное развитие зачатков, принесенных сюда переселенцами с запада России.
Заметим, что Кавелин всегда говорит с «запада», а не «с запада и юга». Великоруссы создали Московское государство и во главе его самодержавную царскую власть, перешедшую и к государям всероссийским.
Самодержавие родилось вместе с Великороссией и Андрей Боголюбский был такой же самодержец как и Московские цари до смутной эпохи, — прибавляет Кавелин, — а государственная власть их развилась из первобытной Московской общественности.
Таким первобытным началом, ячейкой, из которой развилась со временем вся великорусская общественность и государственность — был дом, двор; домовладыка, окруженный семьей и домочадцами, распоряжающийся своим хозяйством, установляющий порядок среди своей семьи и своих слуг и рабочих-домочадцев, — явился прототипом той высшей общественной, а затем и государственной власти, которая выработалась в великорусском племени, которое создало государство, сначала Московское, а затем Всероссийское.
Великорусский царь — это домовладыка; подчиненность ему различных «разрядов» русского народа (служилые люди, торговые, тяглые) и организация его управления («наказы», «приказы», «пути») — суть ничто иное, как дальнейшее разрастание распорядков, сложившихся во дворе, в доме великорусса.
Крепостное право первоначально произошло из тех же «домашних» распорядков и заключалось, прежде всего, в полном, но патриархальном подчинении власти домовладыки всех членов его семейства, всех его домочадцев и слуг. Власть эта, вследствие грубости нравов, была первоначально жестока и сурова, но не состояла в праве на человека.
Крепостное право не исключало попечительности о людях, справедливости в обращении с ними, правильного определения их обязанностей и повинностей.
Такой же принцип крепостного права лежал в основе взаимных отношений всех классов русского народа, причем самый обширный класс земледельцев-крестьян находился, на основании такого крепостного права, в зависимости от своих помещиков и вотчинников.
Воззрение на крепостного крестьянина со стороны их как на вещь, как на экономическую силу, наконец как на раба — мало-помалу складывалось в течение ХVIIІ и XIX вв. под влиянием юридических понятий, занесенных к нам из Западной Европы, что и ускорило самое падение крепостного права. Крепостное начало влияло и на формирование великорусских сельских и городских общин, которые стали возникать у великоруссов не ранее ХVII в., под влиянием фискальных требований государства, для платежа государственных повинностей, государственного «тягла». Общинная жизнь, изначала присущая всем славянским племенам и развитая у славяно-руссов на юге, западе и севере, не имела корней для своего развития у великоруссов среди их общественности, выросшей из «дома». Из той же ячейки, «дома», происходят: затворничество женщин, преследование великоруссами в общественных и государственных делах целей чисто домашних, так сказать семейных, частных, а не общих. Иоанн ІV первый из Московских царей формулировал царскую власть, как принцип, и вступил в борьбу с вошедшими в Московское царство элементами боярской знати, чуждыми его организации: то были польско-литовские выходцы и потомки русских удельных князей, внесшие в московскую государственность начала польские и западно-русские удельно-княжеские.
Начала эти обнаружились в смутное время, выразившись в ограничении верховной царской власти властью бояр. Предчувствиями такого изменения великорусского государственного строя во многом объясняются, помимо личных качеств Иоанна IV, его крутые меры по отношению к боярству.
Реформа Петра Великого вносит в великорусскую жизнь новый общественный идеал — западно-европейского государства, и применительно к нему начинается переработка всего, к чему пришла великорусская общественность к исходу ХVII в. Сам Петр Великий совершенный великорусс; он смотрел на иностранцев только как на временных «инструкторов» своего народа, как на «сведущих людей», и докончил своими преобразованиями лишь то, к чему стремились Московские цари; способ применения реформы, ее внешний и принудительный характер, являются его личным элементом в деле реформы.
Но струя европейских идей, внесенных к нам реформой Петра, была воспринята и усвоена русским обществом впоследствии, помимо воли Петра, и не по его программе; и эти-то обстоятельства служат ясным доказательством в органической необходимости нашего культурного, но самобытного общения с Западной Европой.
Как юрист, Кавелин внес в русское гражданское право начало обобщения и даже представил попытку новой его систематизации.
Изучая правовые явления в области истории русского права и в действующем законодательстве по гражданскому праву, Кавелин находил ненормальным полное игнорирование русского обычного права и насильственное, подведение всех наших личных, семейных и имущественных прав под чуждые русскому народу нормы права римского и комментариев на него западно-европейских, преимущественно немецких, цивилистов и пришел к заключению о необходимости изменить самую систему русского гражданского права. Эти мысли проведены им в его работах по гражданскому праву и сводятся к следующему общему положению: область гражданского права ограничивается лишь правами и обязанностями, вытекающими из имущественных отношений и обязательств; значительную часть 1-й ч. X т. Свода Законов он не признавал относящеюся к области гражданского права, а именно: права семейственные Кавелин относил к области общественного права и наоборот, признавал необходимым ввести в систему гражданского права целый ряд новых рубрик, излагающих юридические отношения, вытекающие из прав по имуществу и обязательствам, но разбросанные по разным другим томам Свода Законов и обыкновенно рассматриваемые в изложении прав государственного, административного, общественного, полицейского, финансового и др. По такой новой программе Кавелин читал лекции в Военно-юридической академии.
Из явлений русского обычного права Кавелин всего более уделял внимания русской сельской земельной общине.
Она привлекала его к себе, как оригинальная и самобытная форма землевладения, не только не исключающая параллельного с нею частного землевладения, но и не поглощающая индивидуальности в самих членах общины; по его взгляду она предназначена спасти русского крестьянина от пролетариата.
Кавелин доказывал, что многие черты общинного землевладения, которые его противниками указываются, как доказательство его несостоятельности и вреда, представляют лишь административные и фискальные повинности, которые на общину возложены извне и вовсе не составляют отличительных ее свойств.
Как философ, Кавелин работал преимущественно в области психологии, где его опять таки занимала личность человека, и определение сущности человеческого духа, человеческой души являлось для него, в данном вопросе, такой же основной задачей, как и определение сущности правовой личности в его трудах исторических и юридических.
В основе своих философских воззрений Кавелин является метафизиком гегелианской школы, с поправками, заимствованными от представителей немецкого философского реализма пятидесятых годов, с Бенеке во главе. В 60-х годах Кавелин не остался чужд влиянию так называемой «позитивной» философии, получившей у нас в то время особое распространение, но подпал этому влиянию, главным образом, лишь со стороны методологической, а не по существу психологических явлений; из этого понятно, почему «Задачи психологии» Кавелина вызвали нападки с двух противоположных сторон: и со стороны позитивиста Сеченова, и со стороны мыслителя теологического направления, Самарина.
Вот как определяет сущность психологических воззрений Кавелина известный профессор философии в Московском университете М. М. Троицкий: «Чтобы оценить по достоинству метафизику души Кавелина, следует рассматривать ее в связи с обстоятельствами жизни русского мыслителя пятидесятых годов. Кавелин, очевидно, не удовлетворялся ни немецким идеализмом, господствовавшим в кружках наших славянофилов и западников того времени, ни немецким материализмом школы Фейербаха, распространенным тогда в нашей образованной публике, ни психологиею Бенеке, которая играла преобладающую роль в нашей высшей школе тех же лет. Ему хотелось создать свою психологию из материала, представляемого теориями этих трех направлений, — психологию, которая бы примирила их и внесла мир в умы русского общества.
Исполняя эту задачу, Кавелин, по примеру Бенеке, не страшится признать душу за организм, вырастающий на материальной почве, но отделяется от Бенеке во взгляде на сознательность и произвольность, понимая первую, подобно школе Рида, как операцию, параллельную всем другим психическим операциям, и видя в ней, подобно немецкому идеализму, высшее, сравнительно с материею, хотя и не полное, откровение единого начала, так как полное раскрытие его дается только с произвольностью, или свободою, сопровождающею сознание.
С метафизической точки зрения, психологические комбинации Кавелина обличают в нем сильного и глубокого мыслителя, и его «Задачи психологии», по их метафизическому содержанию, останутся навсегда одним из самых любопытных памятников нашей философской литературы пятидесятых годов. Само собою разумеется, что в метафизике нельзя искать положительной науки, и метафизика души Кавелина, с положительной точки зрения, вопреки уверенности в ее истине самого автора, неспособна поручиться, не только за свою достоверность, но и, за простую вероятность.
Достаточно сказать, что некоторые из психологических теорий Кавелина, действительно, не противоречат фактам, т. е. реально мыслимы, хотя, может быть, вследствие разновременных переделок, не представляют желательной логической стройности». Но если «Задачи психологии» Кавелина и носят на себе следы нескольких философских миросозерцаний, они тем не менее лишены эклектизма: Кавелин перерабатывал воззрения, а не компилировал их. В «Задачах этики» он подводит итоги своим философским воззрениям.
Профессор Троицкий говорит об этой книге так: в «Задачах этики» Кавелин не обошел ни одного из основных пунктов своей прежней метафизики души, а очевидно с намерением поставил их на вид и дал им такую обработку, в которой не осталось и следа их метафизического смысла.
Правда, психология его утратила через это много оригинальности; правда и то, что положительное учение его о психических явлениях не отличается ни ясностью, ни новизною и далеко не отвечает современным успехам психологии; но он достиг того, к чему стремился неутомимо всю свою жизнь, единства, цельности своих философских взглядов на почве строгой научности.
Вот почему «Задачи этики» удовлетворяли его более всех его предыдущих произведений: в них последнее слово его долговременного философского труда над величайшим из всех научных вопросов, — над вопросом о методе науки, — заключительный шаг его постепенной переработки себя из метафизика сороковых годов в современного положительного мыслителя.
Следя за историею философского развития Кавелина по его работам, мы выносим много назидательного.
Положительный метод разработки науки о духе, — это последнее слово всего философского труда его над вопросами о духе, — выступает в его произведениях, как первый долг современного психолога.
Спор его с Сеченовым и Самариным достаточно выяснил, что положительная наука не против метафизических гипотез, как руководства в личной, молчаливой постановке вопросов о духе; она только против признания их научно-разрешимыми, и поэтому против введения их в число предметов, подлежащих ее обработке.
В биографическом очерке мы уже касались несколько общественных воззрений Кавелина, которые он высказывает в своих публицистических статьях.
Основным вопросом в этих статьях является вопрос крестьянский, с отрочества занимавший помыслы Кавелина.
Разъяснению его он и посвящает преимущественно свои публицистические трактаты.
Обращаясь к концу 50-х годов, когда друзья Кавелина и он сам трудились над уничтожением в России крепостного права и над созданием «Положений 19-го февраля 1861 г.», и сравнивая тогдашние радужные надежды людей 40-х годов с исполнением их на деле в 70-х годах, — Кавелин не мог не поражаться диаметральною противоположностью того и другого.
Отступление от духа «Положений 19-го февраля 1861 г.» в последующих мероприятиях по крестьянскому делу, извращение лучших чаяний людей 40-х годов при переходе идеи освобождения крестьян в действительность — все это не могло укрыться от зоркого умственного взгляда Кавелина и не могло не оскорблять его чуткого к добру сердца.
Необходимость стать твердо на положительную законную почву «Положений о крестьянах», устранить влияние случайных циркуляров и распоряжений с одной стороны, проявлений грубости нравов, и общества, и крестьянства, — с другой, проводить в жизнь лишь строго логические выводы из законоположений 19-го февраля 1861 г. — вот те идеи, которые развивал и проповедовал теперь Кавелин с горячностью, с настойчивостью, и в частных разговорах, и в беседах с официальными людьми, и в письмах, и в целом ряде печатных статей и заметок. «Крестьяне не освобождены! — восклицал он. Положение 19-го февраля 1861 г. дало только программу их освобождения, которая не только не исполнена, но изломана в конец. Дальнейшее улучшение экономического, нравственного и умственного положения крестьян еще впереди и много, много придется над ним поработать»! Для этого, по убеждению Кавелина, необходимы: скорейшее окончание выкупа и облегчение его для крестьян, образование дешевого государственного кредита для помощи крестьянам при покупке ими земель сверх их надела, улучшение и упрощение их самоуправления и суда, поднятие крестьянских хозяйств путем улучшения их ведения и основание большого количества школ. Смотря на осуществление реформ земской и судебной, Кавелин также мало-помалу разочаровывался, но не в самых принципах этих реформ, которые он также горячо отстаивал и впоследствии, как в 60-х годах, а разочаровывался в той среде, через которую преломлялись светлые лучи русских идеалистов 40-х годов, образуя своеобразные и «безобразные» спектры и ими неопровержимо изобличая присутствие в русской действительности таких общественных суррогатов, которые не были предусмотрены лучшими русскими людьми 40-х годов, теоретиками-идеалистами.
Но Кавелин был слишком умен, чтобы не замечать их, и слишком добросовестен, чтобы уступать им, идти с ними на компромисс.
Напротив, он с нравственною болью указывал на них и предлагал средства для дальнейшего следования по пути прогресса и реформ.
В числе общественных разочарований Кавелина одним из самых крупных должно быть отмечено разочарование в тех надеждах, которые он возлагал в 60-х годах на местное провинциальное дворянство, как на руководителя земства, как на общественный элемент, которому, по историческим и общественным условиям, предстояло стать во главе местной хозяйственной и общественной деятельности.
Умственные политические «шатания» среди молодежи в 70-х и 80-х годах, поведшие к горестным проявлениям анархизма, побудили его высказаться по основным, коренным вопросам нашей политической жизни. К сожалению, по цензурным условиям замечательные брошюры его по этим вопросам могли быть напечатаны только за границей и анонимно; в них Кавелин высказывается прежде всего за самодержавие, как за исторически сложившуюся и единственно возможную в России форму правления, понимая самодержавие в высшем, идеальном его проявлении и подвергая серьезной критике западно-европейский парламентаризм, предлагает целую систему административных реформ в управлении центральном и местно-областном; затем — порицает мечтания некоторой части нашего дворянства о политическом представительстве и убеждает молодежь в необходимости действительным делом и серьезным трудом служить на пользу русского народа.
Константин Дмитриевич Кавелин занимает видное место в группе просвещенных русских мыслителей-идеалистов, известных под именем «людей сороковых годов», столь много сделавших для прогрессивного развития русской мысли и общественной жизни. Исходя из философских отвлеченных построений, он, как и все люди этой группы, и в науке, и в жизни искал принципов, общих начал, но не только с кафедры и не путем одной учено-литературной деятельностью проводил он в жизнь свои воззрения.
Очень много русское общество обязано личному влиянию Кавелина.
Его оригинальная психическая организация и симпатичный характер привлекали к нему людей и обаятельно действовали на значительное большинство, служа для весьма многих примером и образцом.
Синтетический ум Кавелина, чуждый крайних воззрений, но всегда самостоятельный и упорный в выводах и суждениях, отличался живостью и разносторонностью, а изящная и содержательная его речь, убежденная и в большинстве случаев страстная, производила сильное впечатление и возбуждала работу мысли. Но что особенно привлекало к нему людей — это необыкновенная сердечность и честность его натуры.
К. Д. Кавелин обладал весьма редким качеством: гармоническим взаимодействием ума и сердца: его ум согревался чувством, а чувство просветлялось умом. Слово у него не расходилось с дедом, он не торговался с совестью и не знал никаких компромиссов.
Ставя выше всего в человеке нравственные основы и посвятив столько сил тому, чтобы содействовать развитию и прогрессу нравственной личности, сам он являлся ярким выразителем этих высоких свойств.
Только такое равновесие душевных сил и давало ему возможность находить постоянно и в людях и в общественных явлениях хорошие стороны, поселяя в нем уверенность в лучшее будущее для человеческих обществ, создавало в нем то душевное настроение, которое принято называть оптимизмом.
Но Кавелин не мог быть таким оптимистом, который не замечает вокруг себя зла и неправды: его ум и сердце чутко угадывали всякую пошлость и искренно возмущались несправедливостью и пороком.
Прекрасную оценку всей его личности и деятельности сделали его последние слушатели, офицеры Военно-юридической Академии, когда они возложили на его гроб венок с надписью: «Учителю права и правды». Приводим здесь список важнейших трудов К. Д. Кавелина, дополняя и исправляя неточности, существующие в списках, напечатанных ранее. В 1859 г. в Москве Солдатенковым и Щепкиным изданы были в четырех томах «Сочинения Кавелина»; в это издание вошло все, написанное им до 1859 г., т. е. его кандидатская и магистерская диссертации, «Взгляд на юридический быт древней России», «Юридический быт Силезии и Лужиц», в I томе; во II и III тт. напечатаны его критические статьи и рецензии на книги по русской истории и истории русского права, из которых замечательнейшие на сочинения Погодина, Пл. Вас. Павлова, Соловьева и Чичерина; в т. ІV статьи, относящиеся до изучения народного быта, из которых весьма важен разбор книги Терещенки: «Быт русского народа», далее речи и мелкие статьи публицистического содержания.
Об этом издании были даны любопытные отзывы: К. Н. Бестужевым-Рюминым в статье «Современное состояние русской истории, как науки», в «Московском Обозрении», 1859 г., кн. I, им же в «Отечественных Записках» 1860 г., кн. 4, 6, 8 и 11, Ф. М. Дмитриевым, в «Московских Ведомостях» 1860 г., №№ 185 и 209 и др. Магистерская диссертация Кавелина «Основные начала русского судоустройства и судопроизводства от Уложения до учреждения о губерниях» вышла в Москве еще в 1844 г. (рецензии на нее в «Отечественных Записках», 1844 г., кн.3, «Современнике», 1844 г. т. XXXIV, «Русском Инвалиде», 1844 г., № 67, «Москвитянине», 1844 г., март, «Литературной газете», 1844 г., № 14). Статья «Взгляд на юридический быт древней России» (1847 г.) вызвала целую небольшую литературу.
О ней писали Ю. Ф. Самарин (подписано М…З… К…), в «Москвитянине» 1847 г., кн. 2, М. и. Погодин, в «Москвитянине», 1847 г., кн. 1, 2, 3 и Н. Левитский, там же, кн. 3; отзыв об этой же статье Белинского — в письмах к Герцену и Кавелину, «Русская Мысль» 1891 г., кн. 1 и 1892 г., кн. 1. В период времени с 1859 года по 1885 год Кавелиным напечатаны следующие труды: По крестьянскому вопросу и по вопросам о внутреннем положении России вообще: 1) «Записка об освобождении крестьян» — написана в 1855 г., напечатана в «Русской Старине», 1886 г., тт. XLIX и L. 2) «Письма из деревни», (о юридических обычаях русского крестьянства вообще и новоузенского уезда самарской губернии в частности), — в «Московских Ведомостях» 1860 г., №№ 192 и 194. 3) «Дворянство и освобождение крестьян», анонимно, — отдельным изданием в Берлине в 1862 г. 4) «Письмо к самарскому губернскому предводителю дворянства Б. П. Обухову», написано в 1862 г., напечатано в «Новостях» 1886 г., № 22. 5) «Сборник статей о конституционном начале, бар. А. Гакстгаузена», — перевод с немецкого вместе с Б. И. Утиным (1866 г.). 6) «Из записной книжки деревенского жителя», под псевдонимом «Ивановский», — в «Петербургских Ведомостях» 1873 г., №№ 259, 260, 264. 7) «Общинное владение», — «Неделя» 1876 г., №№ 3-7 и отдельно 8) «Поземельная община в древней и новой России» (по поводу книги Кейсслера), в «Вестнике Европы» 1877 г., кн. 5. 9) «Чем нам быть»? Ответ редактору газеты «Русский Мир» (Р. В. Фадееву), анонимно, отдельным изданием, в Берлине, в 1876 г. 10) «Политические призраки», анонимно, там же, 1878 г. 11) «Разговор с социалистом-революционером», анонимно, там же, 1880 г. 12) «Крестьянский вопрос», в «Вестнике Европы» 1881 г., книги 3, 8, 9-12 и отдельно (1882 г.). Полемика по поводу этой книги о прибалтийской немецкой прессой — в «Вестнике Европы», 1883 г., кн. 9 и в «Revalische Zeitung», 1883 г., №№ 202-213 и 256; в «Русском Вестнике» 1883 г., № 4, по поводу «Крестьянского вопроса» Кавелина, за подписью Д. Д. напечатана статья » Мысли сельского хозяина». 13) Письма к О. К. Нотовичу, по поводу его книги: «Основы реформ местного и центрального управления», «Новости», 1882 г., №№ 240 и 256 и полемика из-за этих статей, в «Вестнике Европы» 1882 г., кн. 12. — 14) «Путевые письма», в «Вестнике Европы», 1882 г., кн. 10. По философии: 1) «Мысли о современном научном направлении» (по поводу магистерской диссертации Н. А. Неклюдова), в «Петербургских Ведомостях» 1865 г., №№ 132 и 133, и отдельно, 1865 г.; на эту статью были рецензии в «Современнике», 1865 г., кн. 7 ив «Журнале Министерства Юстиции», 1865 г., кн. 10. — 2) «Задачи психологии», в «Вестнике Европы», 1872 г., кн. 1-4 и отдельно в том же году. По поводу этой книги K. Д. Кавелин должен был вести полемику с И. М. Сеченовым и Ю. Ф. Самариным («Вестник Европы», 1872 г., кн. 11, 1873 г., кн. 3-7 и 9, 1875 г., кн. 5-7); на сочинение это существуют рецензии: С. Шашкова («Дело», 1872 г., кн. 6), Литвинова («Знание», 1872 г., кн. 5). Гусева («Гражданин», 1872 г., №№ 25-31, 34) и анонимная в «Отечественных Записках» (1872 г., кн. 8, 10, 11). — 3) «Задачи этики», в «Вестнике Европы» 1884 г., кн. 10-12 и отдельно, 1885 г. и вторично, с портретом автора, в 1886 г.; этому сочинению посвящены статьи В. Д. Спасовича в «Вестнике Европы» 1885 г., кн. 10, Э. Л. Радлова в «Журнале Министерства Народного Просвещения», 1886 г., кн. 4, М. М. Троицкого в «Русской Мысли», 1885 г., кн. 11 и В. А. Гольцева, «Нравственные идеи К. Д. Кавелина», в «Русской Мысли» 1892 г., кн. 6. — 4) «Злобы дня», в «Русской Мысли», 1888 г., кн. 3 и 4. По русской истории и культуре: 1) «Мысли и заметки по русской истории», в «Вестнике Европы», 1866 г., т. II. — 2) Характеристики Грановского, Н. А. Милютина, Белинского, Ю. Ф. Самарина, «Первых славянофилов», Достоевского и А. П. Заблоцкого-Десятовского (первая, вторая, четвертая и шестая в «Вестнике Европы», 1866 г., ІV, 1872 г., кн. 3, 1876 г., кн. 4 и 1880 г., кн. 11, третья — в газете «Неделя», 1875 г., № 10 и 1876 г., № 36; пятая — в газете «Северный Вестник», 1877 г., №№ 68, 69 и 1678 г., №№ 20, 23,. 24 и 49, наконец последняя в газете «Порядок», 1881 г., № 356). По вопросам гражданского права: 1) «Взгляд на историческое развитие русского порядка законного наследования» (актовая речь в Петербургском университете, 1860 г.), в «Современнике», 1860 г. № 2 и отдельно, в том же году; по поводу ее Кавелин имел полемику с Лохвицким («Отечественные Записки», 1861 г., кн. 1 и «Современник», 1861 ., № 2). 2) «Что желательно для России: нового Свода законов или Уложения»? — «Петербургские Ведомости», 1863 г., № 223. 3) «Что есть гражданское право и где его пределы?» — «Петербургские Ведомости», 1864 г., №№ 14, 15, 18, 24, 31 и 37 и отдельно, 1864 г. 4) «Права и обязанности по имуществу и обязательствам» (конспект лекции по гражданскому праву, читанных в Военно-юридической академии), 1879 г. На это сочинение явились рецензии: С. Муромцева в «Критическом Обозрении» 1879 г., №№ 18 и 19, С. Слонимского в «Слове», 1879 г., № 7, в «Варшавских губернских ведомостях», 1879 г., № 34 и в «Киевских Университетских Известиях», 1880 г., № 6; Кавелин отвечал г. г. Муромцеву и Слонимскому в «Журнале гражданского и уголовного права», 1880, №№ 1 и 2. 5) «О гражданском уложении» в «Журнале гражданского и уголовного права», 1882 г., кн. 11 и 12 и 1883 г., кн. 1 и 2. 6) «Очерк юридических отношений, возникающих из семейного союза», в «Журнале гражданского и уголовного права», 1882-1883 и отдельно в 1884 г.; этот труд, равно как и последующий, возник из лекции, читанных в Военной юридической академии; рецензии на него: в «Юридическом обозрении», 1882, № 9, и 1883, №№ 98 и 99, в «Журнале гражданского и уголовного права», 1883, кн. 1; о нем же говорится в статье И. Тютрюмова: «Семейные отношения», в «Русском Богатстве», 1884 г., кн. 4. 7) «Очерк юридических отношений, возникающих из наследования имуществом», в «Журнале гражданского и уголовного права», за 1884 г. и отдельно, 1885 г. — Кроме этих крупных и весьма ценных по содержанию работ, К. Д. Кавелин в период времени с 1859 по 1885 г. написал еще до 80-ти мелких монографий, статей и заметок, так что общее число его работ за это время значительно превышает сто названий.
Биографические сведения о К. Д. Кавелине при его жизни помещены были в след. изданиях: «Биограф. словарь професс.
Моск. унив.», М. 1855 г., I, 364-366; «Портретн. галл. русск. деят.», изд. А. Мюнстера, СПб. 1860 г., т. II, с портретом; «Матер. для ист. упраздн. крепостн. сост. помещ. крестьян в царств.
Александра II», Берлин, 1860 г., І, 233-241; В. В. Григорьев, «С.-Петерб. универ., в течение перв. 50-ти лет его существования», СПб. 1869 г., 80, 126 и след., 158-159, 315-317; поправки в статье В. Д. Спасовича, «Вестник Европы», 1870 г., апр. и май; De-Gubernatis, «Dizionario biogr. degli scritt. contempor.», Firenze, 1879; Шапиро, «Фотогр. портр. знамен, русск. деят.», СПб. 1882 г. с портретом. — По поводу смерти К. Д. Кавелина в 1885 г. в 35 периодических изданиях помещено было 67 статей, некрологов и кратких заметок.
Из столичных газет не дали по случаю смерти Кавелина никакого отзыва о нем только «Гражданин» и «Московские Ведом.»; последнее издание помещало телеграммы и известия петербургских газет, но воздержалось от собственного суждения.
Пресса провинциальная и церковная отнеслись к Кавелину с большим сочувствием.
Наиболее ценны из некрологов статьи, помещенные в казанском издании «Волжский Вестник», в «Журнале Министерства Народного Просвещения» (ст. K. H. Бестужева-Рюмина), две статьи в киевской газете «Заря», в газете «Новости» (в №№ 121-125 и 272, 277, 280), ст. В. П. Безобразова, в «Нови», кн. XIV; четыре статьи в «Одесском Вестнике», в IV книжке «Русской Старины», шесть статей в «Русских Ведомостях», наконец, в английском ученом издании «The Atheneum», № 3005. Кроме этих, более крупных статей, некрологи и заметки о Кавелине были еще в «Биржевых Ведом.», «Волын. епарх. ведом.», «Восточн.
Обозрении», «Всемирн.
Иллюстр.», «Газете Гатцука», «Голосе Москвы», «Журн. гражд, и уголовн. права», «Казанском биржев. листке», «Колосьях», «Минуте», «Москов. церков, ведом.», «Новом Времени», «Неделе», «Одес. Новост.», «Петерб.
Газете», «Русск. Мысли», «Русск. Курьере», «Свете», «Сибир. Вестнике», «Современ.
Извест.», «Сыне Отечества», «Север. Вестн.», «Церков.
Вестн.», «Церковно-общ. вестнике» — во всех называемых изданиях за 1885 год. Памяти Кавелина посвящены следующие более обширные монографии: 1) книга «Из первых воспоминаний o K. Д. Кавелине», СПб. 1885 г.; здесь помещены статьи о Кавелине M. M. Стасюлевича, — первонач. в «Вестн. Европы», 1885 г., № 6, А. Ф. Кони — первонач. в «Неделе», 1885 г., № 19, В. Д. Спасовича — первонач. в «Вестн. Евр.», 1885 г,№ 6, А. Н. Пыпина, стих. Минского, составленный Языковым библиогр. список трудов Кавелина; 2) статья М. И. Кулишера «Кавелин и русская этнография», в «Вестн. Европы», 1885 г., авг.; 3) Проток. чрезв. засед. Моск. Юр. Общ. 7 мая 1886 г., посв. пам. Кавелина» — в «Юридич.
Вестн.» 1885, кн. VI — VII (речи Муромцева, Чупрова и Гольцева); 4) М. Г. Моргулис, «К. Д. Кавелин по его трудам», в «Протоколах» Одес. юрид. общества 1885 г, перепеч. в «Новостях», 1885 г., №№ 272, 277, 280; 5) статья А. И. Чупрова в «Русск. Вед.», 1885 г., № 128, 6) две статьи в «Ист. Вестн.», 1885 г. июнь и август; 7) К. И. Домонтовича характеристика Кавелина в «Русской Старине», 1886 г., кн. 3.; 8) Д. А. Корсакова, «Материалы для биогр. Кавелина из семейной переписки и воспоминаний», в «Вестн. Евр.», 1886 г. кн. 5-8, 10 и 11; 1887 г., кн.. 2, 4, 5, 8; 1888 г., кн. 5.; 9) Д. Д. Языкова, Краткая биография и список сочинений и статей о Кавелине — в «Обзоре жизни и трудов русск. писат., умерш. в 1885 г.», прилож. к «Ист. Вестн.» 1888 г.; 10) В. К. Болдырева, «Кавелин как проф. Военно-юридич. академии», «Неделя», 1887, № 19; 11) П. И. Бобровского, «Кавелин на кафедре гражд. права в Военно-юрид. акад.», 1890 г.; об этой книге см. «Вестн. Евр.»; 1890 г., кн. 11, ноябрь, литер. хрон. О Кавелине см. также: А. В. Никитенки, «Дневник», за 1848-·1877 гг., и статьи по поводу этого дневника «Вест. Евр.», 1890 г., кн. 12. Из литературной переписки Кавелина (1847-1884 г.), с предисл. и примеч.
Д. А. Корсакова «Русс. Мысль», 1892 г., кн. 1, 3, 5, 10 и 1895 г., кн. 2. — Переписка А. И. Герцена с Кавелиным и Тургеневым, Женева 1892 г. Д. Корсаков. {Половцов} Кавелин, Константин Дмитриевич (4 ноября 1818 г. — 3 мая 1885 г.) — происходил из средней дворянской семьи. Отец его, Дмитрий Александрович (см.), в 1823 г. поселился в Рязани.
К., тогда еще мальчика, обучали здесь постоянно сменявшиеся гувернеры из немцев и швейцарцев, среди которых были и ученые, но с сильным пристрастием к пиву, и неученые, но с большой сословной спесью, и добрые, но ограниченные, и наконец, совершенно непорядочные.
Семейные условия, помимо добрых отношений с старшей сестрой Софьей (впоследствии замужем за Корсаковым), также не представляли благоприятных условий для правильного развития.
По воспоминаниям К., страшная пустота жизни помещичьего круга, отсутствие всяких умственных стремлений, крепостные нравы, дворянское чванство и т. п. образовали ту нездоровую среду, в которой он воспитывался.
В 1829 r. семья К. переселилась в Москву, где условия обучения изменились несколько к лучшему.
Провинциальных гувернеров сменили учителя-семинаристы и неизбежные француз и немец — на этот раз добропорядочные.
Историей, географией и русской словесностью, наиболее интересовавшими мальчика, он должен был заниматься самостоятельно уже на 15-м году, В библиотеке отца нашелся для того подходящий материал.
В 1834 г. родители решили посерьезнее заняться подготовкой мальчика к поступлению в Университет, для чего были приглашены новые учителя: К. А. Коссович, Мертраль и В. Г. Белинский, выступивший уже в то время со своими «Литературными мечтаниями». Занимался Белинский небрежно, но успел возбудить в голове юноши целый ряд умственных и нравственных вопросов и учил его критически относиться к окружающей действительности, укрепляя в нем природную пытливость ума и проявлявшееся с детства недовольство наблюдаемыми отношениями.
В 1835 г. К. поступил на первое отделение философского факультета, но в ноябре того же года перешел на юридический факультет.
Именно в это время введен был в действие новый унив. устав, попечителем москов. учебного округа назначен гр. С. Г. Строганов (см.) и начали читать лекции только что вернувшиеся из-за границы молодые профессора — Редкин, Крылов, Крюков, Чивилев и др. У них-то и пришлось учиться К. и его сверстникам, образовавшим зерно той благородной группы мыслителей и общественных деятелей, которая известна под именем «людей сороковых годов». К. особенно увлекался лекциями Редкина и Крылова.
Под влиянием последнего он специализировался по гражданскому праву. Помимо лекций и самостоятельного чтения, К. усердно посещал частные собрания проф. Редкина, Крылова и Крюкова, где дебатировались общие научные вопросы и из беседы с руководителями молодые люди выносили не менее, чем с лекций.
Из товарищей К. ближе сошелся с бр. Елагиными, Балуевым и П. В. Киреевским и получил, благодаря им, доступ в елагинский литературный салон (см. Елагина).
Если К. и не сделался славянофилом, а примкнул позднее к западникам, то все же в его воззрениях навсегда остались заметными некоторые славянофильские тенденции, усвоенные им в молодости.
Он посещал также и другие салоны, возникшие несколько позднее: Свербеевых, Павловых, Хомякова, Чаадаева.
В 1839 году Кавелин окончил курс, получив золотую медаль за сочинение: «О римском владении». Это была первая его работа, появившаяся в печати в 1841 г. В 1841 г. он сдал экзамен на магистра гражданского права и начал писать диссертацию, но, по настоянию родителей, должен был искать себе службу и с этой целью в мае 1842 г. уехал в СПб. Крайне тяготясь вынужденными занятиями, К. в начале 1843 г. ездил в Москву убедить родителей, что петербургская служба сгубит его. Это ему удалось.
Вернувшись в СПб., он вновь сошелся с Белинским и сблизился с кружком молодых людей — Тютчевым, Кульчицким.
Панаевым, Тургеневым и В. Боткиным.
Покидая СПб. в конце 1843 г., он глубоко сожалел о разлуке с этими друзьями, к которым привязался всей душой. 24 февр. 1844 г. состоялся диспут К., представившего для получения степени магистра гражданского права дисс.: «Основные начала русского судоустройства и гражданского судопроизводства в период времени от Уложения до Учреждения о губерниях». В мае того же года он назначен был и. д. адъюнкта по кафедре истории русского законодательства и 5 сентября читал вступительную лекцию.
Через год ему поручено было, сверх того, чтение лекций о русских государственных и губернских учреждениях и законах о состояниях, для студентов всех факультетов.
Рядом с ним преподавали Грановский, Кудрявцев, Соловьев, Редкин, Крылов.
Среди этих имен имя К. заняло весьма видное место. Его воодушевленный, яркие и изящные лекции производили на слушателей неотразимое впечатление.
Впервые русские. студенты услышали изображение древнерусского родового быта, появления на этой почве древних юридических институтов и постепенного их вырождения.
К. первый построил и периодизацию русской истории не по внешним событиям, а по изменениям внутреннего строя жизни: родовой быть сменен вотчинным, а этот последний уступил место государственному, в котором личность вырабатывает мало-помалу свое содержание.
Его курс был первым опытом стройно построенной философии русской истории, и этот свой опыт он конспективно изложил в статье: «Взгляд на юридический быт древней Руси» («Соврем.», 1847). Влияние К. не ограничивалось лекциями; молодежь охотно посещала его домашние беседы, на которых возбуждались не только научные, но и современные общественные вопросы, особенно вопрос о крепостном праве. К огорчению товарищей и слушателей, К. весной 1848 г. должен был оставить Московский унив., вследствие резкого столкновения с проф. Крыловым.
Он переехал в СПб. искать службы, так как с 1845 г. был семейным человеком, женившись на сестре Е. Ф. и В. Ф. Корш. Сначала он поступил в министерство внутренних дел, редактором «городского отделения» в хозяйственном департаменте, но скоро (1850) перешел начальником учебного отделения в штаб военно-учебных заведений, а в 1863 г. — начальником отделения в канцелярию комитета министров, оставаясь членом учебного комитета военно-учебных заведений.
Первое время своей жизни в СПб., сбитый со своего настоящего пути, К. смотрел на жизнь с некоторым разочарованием; но это длилось не долго, так как скоро наступила эпоха великих реформ.
В проведении последних К. не пришлось принимать официального участия, но благотворное влияние его на судьбу некоторых из них, особенно крестьянской реформы, не подлежат сомнению.
Больше всего помогло сближению К. с людьми, преданными идее освобождения крестьян, составленная им в марте 1855 г. и ходившая по рукам, в рукописи, записка по крестьянскому делу, сразу выдвинувшая его в ряды выдающихся русских публицистов.
В ней проводился взгляд об освобождении крестьян с землею и о выкупе ими надела в собственность — взгляд, в то время считавшийся радикальным и разделявшийся лишь немногими.
Записка К. создала ему массу врагов среди влиятельных представителей администрации; но, благодаря ей, К. сблизился с Самариным, Н. А. и Дм. А. Милютиными, и получил доступ ко двору великой княгини Елены Павловны (см. соотв. статью).
Выдающаяся талантливость, огромное личное обаяние, искренняя и убежденная речь и здесь подчиняли собеседников влиянию К., а из их среды нескольким пришлось стоять очень близко к делу реформы.
На К., между прочим, возложена была выработка положения для крестьян великой княгини в имении Карлово, Полтавской губ., где числилось до 7 тыс. ревизских душ. При всем том К. находил время и для научных занятий.
В период 1848-1857 гг. он напеч. в журналах «Современник» и «Отечественные Записки» целый ряд критических статей по истории, этнографии и правоведению; некоторые из них до сих пор не утратили научного значения, например — разбор книги Терещенко: «Быт русского народа», где критик указал, как следует пользоваться этнографическим материалом для восстановления древнейших стадий народного быта. Эти статьи К. составили почти три тома в собрании его сочинений.
В 1857 г. К. был приглашен на кафедру гражданского права в петербургский университет и одновременно получил поручение преподавать правоведение наследнику престола, велик, князю Николаю Александровичу.
Последнее, однако, продолжалось недолго.
Когда в 1858 г. периодическим изданиям разрешено было касаться крестьянского вопроса, то в «Современнике» (№ 4), в статье «О новых условиях сельского быта», помещено было извлечение из вышеупомянутой «записки» Кавелина об освобождении крестьян.
На эту статью обращено было внимание, и в одном из заседаний совета министров государь выразил неудовольствие по поводу назначения К. преподавателем наследника.
К. пришлось оставить придворную службу, но он сохранил кафедру в университете.
И в Петербурге, как и в Москве, К занимал одно из первых мест среди профессорской коллегии.
В 1861 г. К. потерял 14-летнего сына — юношу необыкновенно одаренного, составлявшего гордость отца. Удрученный горем, К. не медлил, однако, выполнением своих гражданских обязанностей: летом того же года он уехал в свою самарскую деревню, чтобы вступить в соглашение со своими крестьянами.
Его уставная грамота была одной из первых в Поволжье.
В конце 1861 г., после известных волнений в СПб. унив., К., вместе с товарищами по профессуре — А. Н. Пыпиным, М. М. Стасюлевичем, В. Д. Спасовичем и Б. И. Утиным — оставил Университет; не осуществилось и предположение его перейти по приглашению попечителя Одес. учебн. округа во вновь открытый Новороссийский унив. А. В. Головнин (см.), в начале 1862 г., командировал К. за границу, для изучения положения западно-европейских университетов.
Эта командировка продолжалась до ноября 1864 г. Представленные им отчеты о положении французских, швейцарских и германских университетов послужили отчасти материалом для реформы университетов в 1863 г. Это была последняя служба К. на пользу университетов; профессорская деятельность оставалась для него закрытой до 1877 г. Выдающиеся германские ученые говорили о нем, что таких профессоров и у них мало — а между тем, он должен был опять посвятить свои силы канцелярской работе: в декабре 1864 г. он поступил на службу юрисконсультом в министерство финансов, по департаменту неокладных сборов.
Это дело, отнимавшее много времени и сил, конечно не могло удовлетворить К., но, по материальным соображениям, он до самой смерти не мог оставить службу, тем с большей энергией посвящая свободное время научному и литературному труду. Его статья: «Мысли и заметки о русской истории», напечатанная в 1866 г. в «Вестнике Европы», была его исторической «лебединой песнью», в которой он старался выяснить историческое призвание великорусского племени.
После того, не смотря на неоднократные просьбы близких возобновить исторические работы, К. упорно отказывался, утверждая, что им сделано в области русской истории все, что он мог сделать.
С этих пор он весь отдался изучению общественных и философских вопросов, казавшихся ему самыми насущными.
Хорошо понимая, что крестьянская реформа была лишь первым шагом в деле переустройства нашего внутреннего быта, К. еще в 1861 г. обратил внимание на предстоящую роль дворянства.
В брошюре, изданной в Берлине в 1862 г., К. проводил то основное воззрение, что не в бесплодных мечтах о представительном правлении должно искать дворянство выхода из своего трудного положения, а может найти обширное и достойное, поприще для своей деятельности в провинции, где только и возможно пока осуществление принципа самоуправления.
В этой плодотворной школе дворянство и приготовится, как следует, к дальнейшей, более обширной политической деятельности, которая в противном случае навсегда останется неосуществимой фантазией.
Земская и судебная реформы еще более укрепляли К. в его воззрениях. «От успеха земских учреждений зависит вся наша ближайшая будущность — писал он, — и от того, как они пойдут, будет зависеть, готовы ли мы к конституции и скоро ли ее получим». Вопросы крестьянского и дворянского хозяйства точно так же близко интересовали К., так как прямая связь их с будущностью самоуправления была для него очевидна.
Тремя основными элементами нашей общественности К. считал общинное землевладение и самоуправление, крестьянство. освобожденное от помещиков и чиновников, и земские учреждения, вместе с мировой юстицией.
Защите общинного землевладения К. посвятил две обширные статьи, в «Атенее» 1858 г. и «Неделе» 1876 г. Последняя напечатана и отдельной брошюрой; первая переведена на нем. язык. Статьи К. о «Крестьянском вопросе», напечатанные в «Вест. Евр.» (1881) вышли в свет отдельной книгой.
Постепенно усиливавшаяся с полов. 60-х г. реакция приводила К. к убеждению, что, помимо административных реформ, нужна переработка общественных нравов, выяснение вопросов об отношении личности к обществу.
Так подошел К. к своим работам в области психологии и этики. «Выяснение психологических вопросов, — писал он в конце 60-х г., — точно так же стоит на очереди в теоретическом, нравственном и научном отношении, как задачи земства — в практическом мире. Пустота, бессодержательность, нравственный упадок и растление мыслящей и образованной части публики есть явный признак, что в ходу новый синтез, и что старый отжил свое время… Особенно печально и тлетворно отражается это состояние на молодежи, которая больше всех нуждается в синтезе.
Проложить к нему дорогу и отпереть дверь может психология, и она одна». В своих «Задачах психологии», К. старался разрешить этот назревший вопрос.
Огорченный недостаточным вниманием публики к его труду, К. все также деятельно продолжает работать, подготовляя материал для исследования этических вопросов и снова возвращаясь к излюбленным темам крестьянского хозяйства и быта. Свои взгляды по этому предмету он пробовал осуществить практически в своем родовом имении Иванове, в Белевском у. Тульской губ., где завел многопольную систему хозяйства, устроил сыроварню, деревенский банк и две школы. С 1878 г. открылась для К. возможность вновь выступить на своем любимом поприще: в сентябре он получил кафедру гражданского права в военно-юридической академии.
Еще весной 1877 г. К. принял предложение занять эту кафедру; но, по случаю войны, открытие преобразованной акад. отложено было до осени 1878 г. За это время К. принимал деятельное участие в выработке общего плана преподавания я в составлении программ юридических предметов.
Хотя ему было тогда уже 60 лет, но не старым профессором выступил К. перед новой аудиторией.
О свежести и пытливости его ума, вместе с неослабным вниманием к развитию науки, свидетельствует ряд ученых трудов по гражданскому праву, в которых он еще раз засвидетельствовал присущую ему ширину взглядов и оригинальность мысли. О свежести и теплоте его сердца свидетельствует та горячая любовь, какую он успел завоевать среди новых слушателей.
Высокого нравственного обаяния на молодежь не утратил К. и на склоне лет. Среди профессоров-юристов Военно-юридической академии К. бесспорно занимал первое место. Осенью 1880 г. К. представлялась возможность занять пост попечителя Дерптского учебного округа, но принять его он не решился; он не в состоянии был бы подчиниться навязанной извне программе, а необходимой свободы действий он боялся не получить.
В 1883 г., на короткое время, К. выступил президентом вольно-экономического общества.
Он принял на себя это звание с целью поработать и здесь над выяснением все того же крестьянского вопроса, но скоро должен был сложить с себя новую обязанность, так как не желал выступить на арену мелочной борьбы, ему угрожавшей.
Хотя последние 23 года жизни Кавелин держался как бы в стороне, почетная известность его имени становилась все прочнее и шире. Благодаря своей отзывчивости и выдающимся дарованиям, К. увековечил свое имя как историк, этнограф, публицист, философ и цивилист.
Его авторитет стоял высоко в общественном мнении не только в виду его литературной известности, но также в виду того ореола нравственной высоты, каким окружена была личность К. в мнении каждого, кому только ни приходилось с ним сталкиваться.
Это был редко гуманный человек, в котором «находили сочувственный отклик каждое истинное горе, каждая личная скорбь». При всей своей доброте, К. не был, однако, мягким до слабости и снисходительным до безразличия.
Он был вполне твердым, независимым в своих убеждениях, цельным человеком. «Он умел любить горячо и широко, доверчиво и открыто, но умел ненавидеть также открыто, с прямотой человека, сознающего свою правоту.
Эта твердость К. и неподкупность его суждений привлекали к нему, но заставляли также прислушиваться к его отзывам, страшиться их». Жизнь его от начала до конца была непрестанным, упорным и тяжелым трудом на благо других.
В нем находил он самые прочные радости, в нем же искал забытья от горя, которого на его долю не мало ниспослала судьба.
Радостные периоды его общественной деятельности были очень кратковременны; личная его жизнь сложилась также неблагоприятно.
После потери сына он всей душой привязался к дочери, которая составляла справедливую гордость и утешение отца (см. С. К. Брюллова), но и она умерла 25 лет, в 1877 г.; за ней, в 1879 г., последовала и жена К. Вместе с любовью к внукам (после С. К. Брюлловой осталось два сына, в момент смерти К. бывшие еще мальчиками), утешением для старика была любовь ко всей молодежи, которой он и посвятил свой последний труд: «Задачи этики». И умер он за новой работой на пользу той же молодежи: он начал составлять обширную программу для распространения среди учащейся молодежи сведений по истории философии и энциклопедии обществоведения.
М. Д. Научно-литературная деятельность К., обнимая собою целый ряд различных отраслей знания, была проникнута столько же широтой мысли и единством философских взглядов, сколько тщательным и точным изучением тех положительных научных данных, на которых в его время можно было основывать заключения об интересовавших его вопросах.
Эти качества нисколько не умалялись по преимуществу практическим направлением его деятельности, исходившим из убеждения, что «мышление есть средство для достижения нравственных и вещественных целей». Оппортунизм безусловно чужд его натуре.
Он стремился, прежде всего, к выработке определенных нравственных и социальных идеалов, а затем уже к приисканию способов их осуществления, насколько это возможно при современных условиях.
Верой в высшее призвание и прирожденные добрые качества человека объясняется и примирительное направление, которое занимал К. между различными философскими школами и политическими партиями.
Как философа, К. относят к школе так назыв. идеалреалистов (см. соотв. статью).
Целью его философского труда, «обличающего в нем сильного и глубокого мыслителя», — труда, который «навсегда останется одним из самых любопытных памятников нашей философской литературы семидесятых годов» (слова проф. Троицкого о «Задачах психологии» К.), — было именно примирить противоположные воззрения идеалистов и реалистов на психические явления.
Подобно Бенеке, под сильным влиянием которого находился К., он хотел достигнуть примирения не путем компромисса между различными взглядами, а путем самостоятельного синтеза проявлений душевной жизни, в ее отличии от жизни физической.
В своем труде Кавелин построил самостоятельную метафизику души, проникнутую идеей монизма и настойчиво проводимой мыслью о тесной взаимной зависимости явлений психических и физических.
О научной прочности этого построения свидетельствует тот факт, что, несмотря на сильную оппозицию двух виднейших представителей русского реализма и русск. идеализма, Сеченова и Самарина, вооружившихся: первый — полным запасом положительного научного материала, второй — метафизической диалектики, К. в споре с ними удалось прочно удержать две позиции: 1) доказать возможность самостоятельного исследования явлений психической жизни, независимо от изучения физиологии и не предрешая вперед вопроса о материальной или идеальной основе психических явлений (против Сеченова), и 2) отстоять исследование этих явлений путем строго-научного, положительного, а не метафизического метода (против Самарина).
Философские основы публицистической деятельности К., вытекающие из основных воззрений, высказанных в «Задачах психологии», он изложил, в конце жизни, в «Задачах этики». Сделав здесь целый ряд уступок позитивному пониманию организации психической деятельности и подчеркнув свое окончательное отрешение от метафизики при изучении явлений мысли и жизни, К. твердо, однако, удерживает три основные черты, которые в «Задачах психологии» он рассматривал как наиболее характерные отличия психических явлений от физиологических, а именно сознательность, идеальность (общность) и произвольность этих явлений, и пытается основать их на более твердой научной почве, чтобы опереться на них в своих практических выводах относительно необходимости личного совершенствования и сознательного видоизменения окружающих условий, для направления жизни согласно с требованиями идеала.
По мнению К., только путем сознательного воздействия на жизнь, руководимого идеалом и основываемого на свободе воли, возможен прогресс человеческого общества и индивидуальная удовлетворенность жизнью. «Опускаясь из мира обобщений и отвлеченностей к жизни и действительности, мы не можем остановиться ни на религии, как на догматическом учении, ни на этике, как на научной системе, а должны опуститься еще ниже, сделать еще один последний шаг — осуществить в жизни, на самом деле, то, чему учат религия и этика». Не объективные условия и факторы действительности — основные двигатели прогресса, а сам человек, его идеалы и его энергия.
Эта мысль проходит красной нитью и по всем публицистическим трудам К., особенно тем, которые относятся к крестьянскому вопросу.
Признавая важное значение экономических условий в деле правильного решения крестьянского вопроса, К. не им, однако, приписывает роль коренных причин упадка или прогресса крестьянского хозяйства и всей страны.
Направление личной деятельности помещиков, не понимающих или понимающих связь своих интересов с крестьянскими, развитие или неразвитость самих крестьян — вот основы этого прогресса или упадка.
Поэтому в «Крестьянском вопросе» К. усиленно отстаивает необходимость развития народного образования, на котором, прежде всего, и строит свои надежды.
В юридических трудах К. выдаются, кроме указанных выше, и другие черты, придающие им большую ценность: ясность мысли, тонкость анализа и необыкновенная жизненность, реальность выводов — качества тем более замечательные, что в «науке» права его времени, как отчасти и в нынешней, метафизические построения или прямо схоластика занимали преобладающее место. Первый его ученый труд: «О теориях владения» может быть назван предшественником господствующего ныне взгляда на основание защиты владения — теории Иеринга, к которой, раньше ее появления, очень близко подошел К. Наиболее ярко высказался научный талант К. во «Взгляде на юридический быт древней России», в разборе книги Терещенко «Быт русского народа» и во «Взгляде на историческое развитие русского порядка законного наследования». Уменье войти в строй древней жизни, восстановить целые ее стороны по мелким фактам и намекам и нарисовать полную ее картину, вместе с тонким пониманием цены этнографического материала, сводке которого была посвящена, между прочим, книга Терещенко и разработка которого только что начиналась, наконец, остроумные методологические замечания — все это приближает К. к лучшим западным исследователям раннего быта народов, творцам современной социологии.
Наконец, труды по современному гражданскому праву: «Что есть гражданское право и где его пределы?», «Очерки имуществ. отношений, возникающих из семейного и наследственного союза» и «Права и обязанности по имуществам и обязательствам», не отличаясь большой эрудицией в области догматической литературы и с чисто технической точки зрения не свободные от крупных пробелов, имеют, однако, огромную цену по оригинальности мысли, по ясному, жизненному пониманию юридических явлений.
Учение К. о тесной близости областей права частного и публичного, в противоположность господствовавшему в его время взгляду, теперь начинает признаваться почти всеми юристами; определение гражданского права, как права имущественных отношений, также данное К. независимо от господствовавших воззрений, находить сторонников в лице очень видных германских ученых, хотя и вызывает возражения со стороны других; наконец, защита полной и безусловной личной и имущественной правоспособности женщин, независимо от семейного положения, взгляд на отцовскую власть, как на учреждение защиты и простой опеки, отстаивание обязательной доли в наследстве для детей и целый ряд других, столько же гуманных, сколько и новых идей — это такие заслуги К., перед которыми бледнеют технические недостатки его трудов.
Поскольку идеи, представителем которых являлся К. в своих цивилистических работах, будут получать все большую и большую жизненность (а они почти все признаны, напр. новым проектом Общегерманского уложения), постольку будет возвышаться и значение К., как одного из наиболее выдающихся и оригинальных русских юристов-цивилистов.
Вместе с этим сделаются невозможными и утверждения, что «труды К. по гражданскому праву являются какими-то случайными эпизодами в жизни автора, не проникли в глубь науки и не принесли сколько-нибудь значительной пользы, какой можно было ожидать от подобного ученого» (Шершеневич).
О философских трудах К. см. ст. проф. Троицкого («Русская Мысль», 1885 г., № 11), о юридических — Шершеневича, «Наука гражд. права в России» (Каз., 1893). В. Нечаев.
В 1859 г. вышли «Сочинения К. Д. К.» (изд. К. Солдатенкова и Н. Щепкина, М, 4 части), в которые вошла большая часть написанного К. с 1841 г. Следовавшие за тем главные труды К.: «Взгляд на историческое развитие русского порядка законного наследования и пр.» («Современник», 1860, кн. 2, и отд., СПб.; разбор А. В. Лохвицкого в «Отеч. Записках», 1861, кн. 1 и ответ К. — «Современ.», 1861, кн. 2); «Паспорта в России» («Век», 1861, №№ 1, 3 и 4); «Мировые посредники (т. же, № 7); «Дворянство и освобождение крестьян» (Берл., 1862, без имени автора); «Об ограничении гражданской правоспособности в России по состояниям и званиям» («Журнал Минист.
Юстиции», 1862, кн. 3); «Об организации учебной части в Франции» («Журн. Мин. Нар. Пр.», 1862, кн. 5 и 11); «Очерки франц. унив.» (т. же, кн. 6, 7 и 11); «Свобода преподавания и учения в Германии» (т. же, 1863, кн. 3 и 4); «Что есть гражданское право, и где его пределы» (СПб., 1864); «По поводу губернских и уездных земских учреждений» (СПб., 1864); «Устройство и управление нем. унив.» («Русский Вестник», 1865, кн. 2-4); «Мысли о современных научных направлениях» (СПб., 1865 — по поводу дисс. Неклюдова: «Уголовно-статистические этюды»); «Мысли и заметки по русской истории» («Вестн. Европы», 1866, кн. 2); «О сочинениях Грановского» (там же, 1866, кн. 4); «Задачи психологии» (СПб., 1872; 2 изд., 1883); «Куяльницко-Хаджибейский соляной промысел» («Юридич.
Вестник, 1873, кн. 3, 4, 10 и 11; 1874, кн. 3); «Психологическая критика» («Вестн. Европы», 1874, кн. 3-6 и 9; 1875 г. №№ 5-7); «Чем нам быть» (Берл., 1875, анонимно; ответ редактору газеты «Русский Мир»); «Априорная философия или положительная наука?» (СПб., 1875, по поводу дисс. Вл. С. Соловьева); «Кризис западной философии» (СПб., 1875); «Психологическая критика» («Вестн. Европы», 1875, кн. 5-7); «Общинное владение» (СПб., 1876; на нем. яз.: «Der burgerliche Gemeindebesitz in Rassland», Лпц., 1877); «Некролог Ю. Ф. Самарина» (Вестн. Европы», 1876, кн. 4); «Политические призраки: верховная власть и административный произвол» (Берл., 1877, анонимно); «Авдотья Петровна Елагина» (газ. «Сев. Вестник», 1877, №№ 68-69); «Поземельная община в древней и новой России» («Вестн. Европы», 1877, кн. 5, по поводу кн. ф. Кейслера); «Разбор Соч. кн. А. Васильчикова: «Землевладение и земледелие в России» («Неделя», 1877, №№ 26-29); «Моск. славянофилы 40-х годов» (газ. «Св. Вестник», 1878, №№ 20, 23, 24 и 49); «О задачах искусства» («Вестн. Европы», 1878, кн. 10); «Записка о положении полевого хозяйства у крестьян сельца Иванова (Тульской губ, Белевского у.), и о том, как его поправить» (СПб., 1879); «Права и обязанности по имуществам и обязательствам в применении к русскому законодательству» (СПб., 1878); «Письма из медвежьего угла» («Русская Мысль», 1880, 11); «Из деревни.
Письма» («Порядок», 1881, №№ 162 и 174); «Какое место занимает гражданское право в системе права вообще?» («Журнал Гражд. и Угол. Права», 1880, кн. 1-2); «Разговор с социалистом-революционером» (Берлин, 1880. анонимно); «Крестьянский вопрос» СПб., 1882); «Путевые письма» («Вестн. Европы», 1882, кн. 10); «О русском гражданском уложении» («Журн. Гражд. и Уголовн.
Права», 1882, кн. 11 и 12; 1883, кн. 1 к 2); «О мерах к оживлению деятельности В. Э; Общества по улучшению экономических условий сельского хозяйства» («Труды Имп. Вольно-Экономич.
Общ.», 1883, кн. 4); «Освобождение крестьян и г. ф. Самсон Гиммельстиерна» («Вестн. Европы», 1883, кн. 9; на нем. яз. «Die Bauern-Emancipation und Herr v. Samson Himmelsjerna», Ревель, 1883); «Крестьянские разговоры» («Сельский Вестн.», 1884,18); «Очерк юридических отношений, вытекающих из семейного союза» (СПб., 1884); «Философия и наука в Европе и у нас» (в сборнике литер. фонда «За 25 лет», СПб., 1884); «Задачи этики» (СПб., 1885; 2-е изд., с биографией и. портретом К., СПб., 1887); «Очерки юридических отношений, возникающих из наследования имущества» (СПб., 1885); «Речь на обеде 19 февраля, в годовщину освобождения крестьян» («Русск. Старина», 1885, кн. 4). После кончины К. появились следующие его труды: «Два письма к В. А. Гольцеву» («Русская Мысль», 1885, кн. 9); «Страница из истории философии в России» (т. же, кн. 11), «Записка об освобождении крестьян в России» («Русская Старина», 1886, кн. 1, 2 и 5); «Программа преподавания правоведения Наследнику Николаю Александровичу» («Вестн. Евр.», 1886, № 8); «Три неизданные монографии по крестьян. вопросу» («Рус. Стар.», 1887, кн. 2 и 4); «Два письма к Д. П. Голохвастову» («Русск. Архив», 1887, кн. 6); «Злобы дня» («Рус. Мысль», 1888, кн. 3 и 4); «Письма К. к А. И. Герцену» (Генуя, 1892). Более подробную библиографию см. Д. Д. Языков, «Учено-литературная деятельность К. Д. К» (в «Вестнике Европы», 1885, № 6 и в «Обзоре жизни и трудов покойных русских писателей», вып. V-VII). Письма к К. Белинского, Н. В. Калачова, А. Н. Афанасьева, П. М. Леонтьева, И. К. Бабста, Д. И. Каченовского, Б. И. Утина. Ю. Ф. Самарина, И. С. Тургенева и Н. А. Добролюбова появились в «Русской Мысли» (1892, кн. 1-2, 5 и 10). О Кавелине: «Отчеты Моск. унив.» (с 1844 до 1849); «Биографический словарь профессоров Москов. унив.» (М., 1855, ч. 1); «Дневник Т. Г. Шевченко» («Основа», 1861-62); «Портретная галерея» (изд. Мюнстера, СПб., 1869, т. 2); К. Бестужев-Рюмин, «О соч. К.» («Отеч. Зал.», 1860, №№ 4, 6 и 8); «Литературные воспоминания» И. И. Панаева (СПб., 1870); «К., как психолог» («Отеч. Зап.», 1872, №№ 8, 10 и 11 — по поводу «Задач психологии»); статьи в книге «Психологические этюды» (СПб., 1873, стр. 105-225); Ю. Ф. Самарин, «Сочинения» (т. VI, стр. 397-477); в. Гусев, в «Гражданине» (1872, №№ 26-30 и 34); бар. Н. Нольде, «Критический разбор «Задач психологии» (Тула, 1875); «К. Д. К.» (брошюра, СПб., 1885); М. И. Кулишер, «К. и русская этнография» («Вестн. Европы», 1885, кн. 8); М. С., «Некролог К.» (там же, № 6, стр. 787-820); В. Д. Спасович, «Памяти К.» и «Разбор последнего труда К.» (там же, 1885, кн. 6 и 10 и в «Собрании Сочинений»); «Дневник писателя» (изд. Аверкиева, 1885, №№ 7-8); «Журнал Гражд. и Угол. Пр.» (1885, кн. 7); М. М. Троицкий («Русская Мысль», 1885. кн. 11; там же 1886, 6); А. Ф. Кони, «Памяти К. Д. К.» («Русская Старина», 1885, кн. 6 и отдельно); «К., как проф. в Военно-юридич. акад.» («Русская Старина», 1886, т. L); «Юридич.
Вестн.» (1885, кн. 6 и 7); В. В., «Учение К. о нравственности» («Сев. Вестник», 1886, кн. 5); Э. Радлов, в «Ж. М. Н. Пр.» (1886, № 4); В. Гольцев, в сборнике «Воспитание, нравственность, право» (М., 1889); ряд статей: «Материалы для биографии К.» Д. А. Корсакова («Вестн. Европы», 1886, кн. 5-11; 1887, кн. 2, 4, 5 и 8; 1888, кн. 5); там же (1890, № 12, Общ. хроника) — по поводу отзывов А. В. Никитенко о К. Д. К.; «Воспоминания о К.», Л. И. Грасса («Историч.
Вестник», 1885, кн. 8); «Памяти К.» (там же, 1885, кн. 6); П. С. Усов, «Каждому свое» (там же, 1887, кн. 4-5 монографиях К.); В. К., «Позитивизм в русской литературе» («Русское Богатство», 1889, кн. 4); «Русская Мысль» (1892, кн. 6); П. Б., «К. Д. К. на кафедре гражданского права в Военно-юридич. акад. 1878-1885» (СПб., 1890); Д. А. Корсаков. «Из литературной переписки К. Д. К.» («Русск. Мысль», 1893, кн. 1, 3, 5, 10). * {Брокгауз} Кавелин, Константин Дмитриевич — изв. юрист, публицист и ученый (1818-1885). С 1850 по 1853 г. по приглашению Я. И. Ростовцева К. занимал должность начальника учебно-воспит. отд-ния штаба в.-учебн. зав-ний и до 1857 г. оставался в звании члена учебн. комитета этого штаба. В 1878 г. по предложению гр. Д. А. Милютина К. занял кафедру гражд. права в Воен.-юрид. академии, в орг-зации учебн. курса которой принял близкое участие, приобретя вместе с тем огром. нравств. влияние на офицеров академии.
В 1881 г., при общ. пересмотре курса воен. училищ, К. представил в начале 1881 г. «записку» о преподавании законоведения в ср.-учебн. зав-ниях вообще.
По мнению К., преподаванию законоведения следовало придать строго воспитател. и общеобразоват. цель и дать старшим, более зрел. молод. людям ясные и точные понятия о тех началах и учреждениях, на которых зиждется государственная, общественная и семейная жизнь и с которыми им придется беспрестанно встречаться в службе и в частн. быту. Гр. Д. А. Милютин, признав взгляд К. совершенно верным, поручил гл. начальнику в.-учебн. зав-ний назначить комиссию для рассмотрения возбужденного вопроса, к участию в коей был приглашен и К. Комиссия, согласившись с планом К., признала желат-ным введение законоведения в курс воен. гимназий.
Преемник Милютина, генерал Ванновский, также отнесся к мыслям К. с особ. уважением и сочувствием, и на К. было возложено подроб. проектир-ние нов. плана препод-ния. За болезнью и смертью К. (3 мая 1885 г.) работы комиссии остались незаконченными, но «записка» К. в 1886 г. снова получила движение, и в 1889 г. в программу курса кадетск. корпусов введен был предмет «законоведение». (И. С. Симонов.
Кавелин-учитель.
СПб., 1910; П. Бобровский.
К. Д. Кавелин на кафедре гражд. права в В.-юрид. академии. «Педаг. Сб.», 1890, № 9; Н. О. К. Воспоминания о К. Д. Кавелине. «Ист. Вестн.», 1910, № 10; Письма К. Д. Кавелина к гр. Д. А. Милютину. «Вестн. Европ.», 1900, № 1). {Воен. энц.} Кавелин, Константин Дмитриевич ученый писатель и публицист, д. с. с., б. профессор СПб. университ., председатель Вольн. экономич. общ., преподаватель законоведения наследнику цесаревичу Николаю Александровичу; род. 4 ноября 1818, † 1885 г. 3 мая. {Половцов}