Биография Иванов Александр Андреевич

— живописец, академик; род. 16 июля 1806 г., умер 3 июля 1858 г. в Петербурге.
Родившись в стенах Академии Художеств — отец Иванова был одним из лучших профессоров ее — А. А. Иванов стал учиться рисованию, как только мог держать в руках карандаш.
Воспитываясь дома, он учился большею частью у тех же академических преподавателей, как и ученики Академии. 9-го же октября 1817 г. ему дозволено было Академическим советом «пользоваться учением, преподаваемым как в учебных, так и в художественных классах Академии». Однако, в качестве «постороннего ученика», Иванов, хотя и получил серебряные медали за рисунки с натуры и эскиз, тем не менее не мог рассчитывать на получение золотых, так как Академия, по уставу, награждала золотыми медалями за успехи в художествах лишь собственных воспитанников по окончании ими полного курса учения, не принадлежавшие же к ней или вышедшие из нее преждевременно не имели права на подобные награды.
Вероятно, главным образом по этим причинам, а не потому, что исполнял свои программы дома или что вышел из возраста, Иванов не мог ничего получить за представленные им Академии в 1824 г. картины: «Блудный сын», «Моисей, издающий вторым разом закон» и «Иоанн Креститель, проповедующий в пустыне». Но тут к нему пришло на помощь незадолго перед тем основанное Общество поощрения художников, комитет которого, имея в виду вышеозначенное правило, положил жертвовать в Академию ежегодно по три золотых медали — две малые и одну большую, с тем, чтобы последние, с согласия присутствующих в публичном собрании членов Общества, назначались и выдавались академическим начальством за лучшие произведения и не принадлежащим к Академии молодым художникам.
Благодаря этому попали в 1822 г. за границу в качестве пенсионеров братья К. и А. Брюлловы, благодаря тому же мог получить обе золотые медали и Иванов, за заданные Обществом программы: в 1824 г. — малую, за картину «Приам испрашивает у Ахиллеса тело Гектора», и в 1827 г. — большую, за картину «Иосиф толкует сны заключенным в темнице», вместе с правом на посылку за границу пенсионером Общества.
Почти одновременно с последней программой молодой художник, которого некоторые профессора, напр. Егоров, подозревали в том, что ему помогает в работах отец и про которого отец говорил, напротив, что «ему все дается с боя», сделал еще по поручению Комитета покровительствовавшего ему Общества картоны с античных статуй в натуральную величину: «Лаокоона с детьми» (1827), «Венеры Медицейской» (1828) и «Гладиатора Боргезского» или «воина, сражающегося копьем» (1829), — чтобы ознакомиться со всеми совершенствами классической женской фигуры и учеными познаниями древних о мускулатуре человека в сильном движении (все три картона были пожертвованы художником через 20 лет Московскому училищу живописи, ваяния и зодчества).
При этом рисунок «Бойца» делался довольно медленно — около полугода, отчасти из-за болезни, отчасти, быть может, из-за других работ, напр.: небольших местных образов для иконостаса в одну церковь, что навлекло на Иванова неудовольствие членов Общества, почему он в ожидании отправки за границу принялся за исполнение еще одной картины: «Беллерофонт, отправляющийся в поход против Химеры» (1829). Однако, эта картина понравилась меньше, чем его программа на большую золотую медаль и даже чуть было не поколебала решения о посылке автора ее пенсионером Общества в Италию.
Немногим раньше того Иванов, влюбившись в дочь академического музыканта Гюльпена, собирался уже жениться на ней, чем лишил бы себя права на заграничное пенсионерство; однако он удержался от этого шага, главным образом под влиянием более зрелого художника К. И. Рабуса.
Художник этот вообще играл немаловажную роль в первую пору самостоятельной жизни Иванова и немало способствовал его развитию, переводя ему с немецкого языка классических писателей по истории художеств вроде Винкельмана и руководя им в выборе книг для чтения.
Со своей стороны Иванов питал к Рабусу самые теплые чувства, желал ехать за границу непременно вместе с ним, а не с другими пенсионерами, и долго поджидал его возвращения из Малороссии в Петербург.
Наконец, после долгих проволочек, в половине июня 1830 г. Иванов отправился с другим пенсионером, Яненко, в Италию, снабженный обширной инструкцией от Общества, где и что ему смотреть и делать по пути в «вечный город». Но вместо положенного на путешествие по Европе года, он употребил на это всего три месяца и с 13-го сентября стал уже посылать обширные письма в Общество из Флоренции, не только подробно описывая все виденное и слышанное им по художественной части, но и подвергая обстоятельному разбору осмотренные им произведения старых мастеров и слышанные им мнения тогдашних светил по художественной литературе.
Вообще Иванов любил писать и, помимо своей обширной переписки, заносил еще свои мысли и наблюдения в записные книжки, альбомы и даже на отдельные листки, благодаря чему и составился целый том его литературных произведений.
Кроме Общества он в период времени с 1831 по 1858 г. был в переписке с его секретарем В. И. Григоровичем и председателем гр. В. В. Мусиным-Пушкиным-Брюсом, затем с сестрами, отцом, братом, племянницей, с некоторыми из своих товарищей-художников — Лапченко, Моллером, Серебряковым, Чмутовым, Михайловым, Резановым, Иорданом, с известнейшими нашими писателями, как Гоголь, Жуковский, Чижов, Шевырев, Языков, Погодин, Герцен, Сеченов, и с принадлежавшими к литературным кружкам 40-х годов Галаганом, А. О. Смирновой, графиней Апраксиной и др., с некоторыми из собирателей картин, напр. Солдатенковым, бр. Боткиными и проч., не считая разных других лиц, с которыми ему приходилось сноситься по тем или иным обстоятельствам.
Из одного уже этого перечня имен видно, с какими разнообразными личностями был в сношениях Иванов и сколько у него должно было быть самого разнородного материала для взаимного обмена мыслей.
Немудрено поэтому, что его корреспонденция, поступившая в подлиннике, по завещанию его брата архитектора, в Московский Публичный и Румянцевский музей и изданная в 1880 г. особой книгой, заключает в себе много любопытного не только насчет его собственной личности и его воззрений на все окружающее, но и обо многих тогдашних явлениях из мира художеств, литературы и даже политики и является очень важным историческим материалом для характеристики 30-летнего периода нашей общественной жизни из времени царствования императоров Николая I и Александра II. Посетив некоторые германские города, чтобы ознакомиться с тамошними картинными галереями, Иванов, через Трент, Верону, Мантую, Болонью и Флоренцию, где останавливался на более продолжительное время, прибыл к лету 1831 г. в Рим. Здесь он на первых же порах стал искать какого-либо исторического сюжета для самостоятельной картины, набрасывая разные эскизы: «Аполлона, занимающегося пением и музыкою со своими любимцами Гиацинтом и Кипарисом», «Сусанны с двумя старцами», «Иосифа, нашедшего чашу в мешке Вениамина», «Давида, утешающего Саула игрою на гуслях и пением», «Ахиллеса, укоряющего Париса», «Иосифа, убегающего от жены Пентефрия», и в тоже время копируя в Сикстинской капелле, по назначению Общества, картон Микель Анджело «Сотворение человека». Но как ни одобряли в общем, несмотря на некоторые частные замечания, Торвальдсен и Камуччини его эскиз «Вениамина», Иванов все-таки не остановился на этой картине, а продолжал искать других сюжетов, делая новые эскизы и рисуя части фресок Рафаэля — главным образом головы и драпировки — пока, под влиянием советов Овербека: выбирать сюжетами для больших произведений не отдельные эпизоды, а целые события, не наткнулся на начало евангелия Иоанна, «заключающее в себе как бы сущность всего евангельского учения», по понятию Иванова, и не выбрал предметом своей будущей картины не тронутое еще никем событие, о котором там говорится, а именно — подготовление народа Крестителем к принятию учения Мессии (1833). Однако, прежде чем приступить к окончательной разработке избранного наконец сюжета, Иванов, чтобы увериться в собственных силах, принялся сперва за менее сложную картину — «Явление Христа Магдалине в вертограде по воскресении» (1834), для первой же стал делать один за другим новые эскизы, представляя их на суд прежних своих ценителей и Корнелиуса, и изыскивая средства на путешествие в Палестину для изучения тамошней природы и жизни и писания этюдов к своим будущим картинам.
Тем временем он предпринимал поездки по Северной Италии, причем, после коротких остановок в нескольких менее значительных городах и в Болонье, сделал в Венеции копию с «Ассунты» или «Вознесения Божией Матери на небо» кисти Тициана, а потом через Верону, Милан, Парму, Флоренцию и проч. вернулся опять в Рим для окончания начатых работ. Но он долго мучился с изображением фигуры Христа на своей новой картине, а тут еще прибавились материальные тревоги из-за потери надежды на получение средств для поездки в Палестину и приближения срока заграничному пенсионерству после четырехлетнего пребывания в Италии.
К концу 1835 г. картина «Явление Христа Магдалине» была почти окончена, а весною следующего года, после выставки в римском Капитолии, отправлена с пароходом из Ливорно в Петербург на суд Общества и публики.
Выставленная осенью 1836 г. в Академии Художеств картина эта возбудила всеобщие восторги и доставила художнику звание академика, к его, впрочем, великому прискорбию, так как у него с самого начала было намерение никогда не иметь никакого чина; затем, в день Тезоименитства Императора, поднесена Обществом Его Величеству, как своему непосредственному покровителю, поставлена по Высочайшему повелению в русскую галерею Императорского Эрмитажа и доставила художнику продолжение пенсионерского содержания еще на два года. Отправив картину в Петербург, Иванов продолжал обрабатывать свое новое создание — «Явление Мессии народу», для которого еще в начале 1834 г. у него было сделано 5 разных эскизов, а в 1836 г. стал писать и самую картину с фигурами в 1/3 натуральной величины, по совершенно конченному эскизу масляными красками (находится теперь у Боткина), исполнив для нее, кроме того, и вполне оконченный рисунок; но, извещенный о продолжении пенсионерского содержания, заказал новый холст в 7? арш. вышиною и 10? шириною, сделал на нем подмалевок и послал с него рисунок в Общество (1838). Благодаря этому эскизу, пенсион был продолжен ему еще на один год, теперь уже в последний раз, Иванов же полагал на окончание своей работы не менее 4-х лет и потому, воспользовавшись прибытием в Рим, в декабре 1838 г., Наследника Цесаревича, впоследствии императора Александра Николаевича, испросил себе, чрез посредство В. А. Жуковского, содержание еще на три года. В то же время ему, участвовавшему акварельным рисунком с изображением «Ave Maria» в альбоме, поднесенном Цесаревичу русскими художниками в Риме, было поручено Жуковским наблюдение за работами, заказанными Его Высочеством в «вечном городе». К этой же эпохе принадлежат и другие его жанровые сцены из итальянской жизни, в том числе изображающие октябрьские праздники и исполненные акварелью для разных альбомов. — Насколько серьезно относился обыкновенно к своему делу Иванов, видно из того, что, потеряв надежду на путешествие в Палестину для этюдов к своей большой картине, он ездил по крайней мере по Италии (1838-39) в Ассизи, Орвието, Флоренцию, Ливорно и другие местности Тосканы: для ознакомления с мастерами XIV века и сравнения их творений с сохранившимися там живыми типами, в окрестности Неаполя, в Субиако, на берега рек для писания этюдов диких гор и купающихся людей, в Милан и Венецию для изучения древних колористов; отовсюду он привозил массу набросков и рисунков, так что в короткое время у него накопилось свыше 240 писанных и рисованных групп, голов, фигур, ландшафтов, наконец целых эскизов для картины; не считая сделанных для нее же копий частями с Рафаэлева «Преображения», Тицианова «Мучения св. Петра» и других великих мастеров.
В искании новых материалов для картины и постоянных переменах в ней незаметно прошли три года, а картина не была кончена и потому Иванов снова начал хлопотать перед Цесаревичем, через посредство Жуковского и Общества поощрения художников, о продлении ему пенсиона еще на такой же срок. Но, вместо постоянного содержания, он получил на этот раз из Кабинета Его Величества лишь единовременное пособие в 1500 руб. ассигнациями, да, благодаря старанию тогдашнего инспектора над русскими художниками в Риме Кривцова — 2800 руб. (1842), отчасти в виде платы за прежнюю картину «Явление Христа Магдалине», за которую он еще ничего не получал.
Однако и с этими деньгами трудно было окончить картину в назначенный срок, особенно при чрезмерной добросовестности Иванова, ни за что не хотевшего в то же время променять свое тогдашнее положение независимого художника на профессорство или исполнение заказов для церквей.
К материальным невзгодам прибавилась еще болезнь глаз, из-за которой художнику пришлось потерять почти два года времени; но, благодаря стараниям доктора Циммермана в Неаполе, слабевшее зрение было вновь восстановлено и Иванов опять горячо принялся за работу, по-прежнему писал этюды в окрестностях Рима, в Альбано, а вместе с тем снова стал хлопотать о денежных средствах для окончания заботившей его картины — на этот раз, главным образом, через посредство А. О. Смирновой (урожденной Россет), как очень влиятельной в то время личности и лучшего друга Гоголя, Жуковского и других тогдашних знаменитостей.
Стесненный в денежных средствах Иванов решился даже добровольно отвлечься на некоторое время от своей главной работы и в 1844 г. занялся, по предложению архитектора К. А. Тона, сочинением запрестольного образа «Воскресения Христова» для строившегося тогда храма Спасителя в Москве.
Со своей всегдашней добросовестностью он в течение нескольких месяцев подготовлялся к этой работе, перечитывал все относящееся к означенному событию, обдумывал сюжет до мельчайших подробностей, делал массу эскизов, разыскивал древнейшие церковные изображения этого момента и старался узнать взгляды наших православных иерархов.
Но каково же было разочарование художника, когда приехавший в Рим в 1845 г. Тон объявил Иванову, что ему поручается написать четырех евангелистов в парусах, а образ «Воскресения» отдан К. Брюллову.
Разочарованный вконец художник тотчас же бросил всякую идею о каких-либо других работах и опять отдался своей любимой картине.
Приезд императора Николая в Рим в декабре 1845 г. несколько оживил надежды Иванова, как и других художников, о которых, ввиду порученных им различных заказов, было сделано целое представление бывшего также в то время в Италии вице-президента Академии Художеств, профессора гр. Ф. П. Толстого.
Однако, и в 1846 г., как и за год перед тем, Иванову было выдано по Высочайшему повелению лишь единовременное пособие в 1500 руб., притом с обязательством окончить картину непременно в течение годичного срока. Как ни тяжелы казались подобные условия художнику, он был рад хоть в том отношении, что, ссылаясь на Высочайшее желание видеть картину оконченною в один год, мог теперь запирать свою мастерскую от всяких докучливых посетителей — не художников, в том числе и от лиц, составлявших в то время инспекцию над русскими пенсионерами в Риме, вроде нового начальника, генерал-майора Киля, считавшего себя художником, и его секретаря Зубкова.
Недовольный вообще тогдашнею постановкою дела инспекции Иванов стал составлять обширный проект ее преобразования; по его предположению, князь?. ?. Волконский, сын Министра Императорского Двора, должен был быть главным руководителем русских художников в Риме, Гоголь — секретарем при нем для составления всеподданнейших отчетов, которые могли бы печататься затем для публики, Чижов — агентом для руководства самообразованием художников в научном отношении и заведования их библиотекою.
Мечтам этим, конечно, не суждено было сбыться, за то друзья Иванова, с поэтом Языковым во главе, образовали в своих кружках подписку на окончание им картины, когда он получил от Академии Художеств в последний раз назначенное ему содержание на? года и от Наследника Цесаревича еще 300 червонцев; в то же время обрадовал Иванова приезд в Италию его брата архитектора пенсионером от Академии.
Но новые тревоги смущали теперь художника: посещая часто дом С. П. Апраксиной (урожденной Толстой) и живя у нее подолгу в Неаполе, особенно во время болезни глаз, он влюбился в ее дочь. Не смея думать о браке ввиду большего неравенства положения, Иванов замкнулся в самом себе, сделался подозрительным, приписывал всякое свое легкое нездоровье отраве, вследствие воображаемых преследований.
В это время он почти разошелся даже с самыми близкими к нему людьми, в том числе и с Гоголем, которому сперва во всем подчинялся, признавая его ум и житейскую мудрость, и только издание великим писателем «Выбранных мест из переписки с друзьями», где была, между прочим, и известная статья о нашем художнике, несколько восстановило между ними прежние отношения.
Развлечениями в невзгодах служили Иванову небольшие путешествия, которые он время от времени предпринимал из Рима по Италии, посещая Флоренцию, Ливорно, Геную, Милан, Пизу и проч. (1847). Эти поездки совпадали с политическими волнениями в Риме и других среднеитальянских городах.
Так прожил Иванов до 1848 г., когда наследство от отца дало братьям снова некоторые средства к дальнейшему существованию за границей.
В это время А. А. Иванов занимался уже не одной своей картиной, а также композициями из Нового и Ветхого Завета, с изображением различных моментов из жизни Христа и их прообразов, для чего старательно изучал Библию по французскому переводу прямо с еврейского.
По этим композициям он думал расписать впоследствии внутри особое здание, Причем понизу стен должны были идти картины собственно с событиями из жизни Христа в более крупных размерах, поверх их — различные, наросшие на эти происшествия со временем, предания или сказания, уже в меньшем размере, и еще выше, как бы в виде карниза или бордюра в самых малых размерах — однородные с ними сюжеты или пророчества о них из ветхозаветного и древнего мира, служившие как бы предзнаменованиями новозаветным.
Для этой цели Иванов перечитывал не только Св. Писание, но и другие книги, относящиеся до жизни Христа, например, известное сочинение Штрауса, во французском переводе Литтре, — и настолько заинтересовался последней книгой, что позднее ездил даже на свидание с ее автором, однако мало извлек для себя пользы из беседы с ним, так как разговор велся с одной стороны по-латыни, с другой — по-итальянски, потому что Штраус не знал французского языка, а Иванов — немецкого.
В то же время он заботился постоянно об усовершенствовании и развитии брата своего, Сергея; по смерти Гоголя, которого признавал общим воспитателем и учителем, стал хлопотать об исполнении воли покойного, чтобы его портрет в гравюре был заказан Иордану и начал разыскивать в этих видах написанные им самим со своего друга два портрета, из которых тот подарил один — Жуковскому, другой — Погодину, постоянно заботился о пополнении художественной библиотеки и картинной: галереи известного московского собирателя Солдатенкова, по личной просьбе последнего, и тем самым доставлял заказы своим собратьям-художникам (1852-1855). Мучимый разными сомнениями насчет своих работ, после некоторого ослабления, сравнительно с прежним, религиозного чувства, Иванов отправился осенью 1857 г. в Лондон к Герцену, которого знал еще в Италии, чтобы поговорить по этому поводу с ним и с Мадзини, а по дороге лечился в Интерлакене, советовался с Эггером в Вене и с Греффе в Берлине насчет болезни глаз и, наконец, представлялся императору Александру II и другим членам Царской Семьи в Вильдбаде.
Лишь после вторичной выставки своей главной картины в Риме для великой княгини Елены Павловны и детей великой княгини Марии Николаевны — первый раз она была выставлена для вдовствовавшей императрицы Александры Феодоровны, — Иванов решился в 1858 г. послать ее в Петербург на счет Великой Княгини, а сам — съездить с братом через Грецию в Палестину.
Однако и на этот раз поездке на Восток не удалось осуществиться; в начале мая того же года он окончательно оставил Рим и через Париж и Кельн приехал со своей картиной в Гамбург, где должен был ждать великую княгиню Ольгу Николаевну, обещавшую доставить его на военном пароходе из Киля в Россию.
Но тут y него сделалось такое сильное кровотечение носом, сопровождавшееся к тому же обмороком, что ему пришлось отложить свой отъезд на некоторое время и потом отправиться уже одному, через Берлин, где он должен был советоваться с С. П. Боткиным и другими русскими докторами, и Штеттин — в Петербург.
На родине Иванова встретили новые невзгоды: несмотря на радушный прием со стороны Высочайших Особ, ему сильно не везло в деле представления картины Государю Императору так, как он того бы хотел, и затем приобретения ее Его Величеством.
Немало равнодушия и противодействия видел он в этом случае как раз со стороны своих же собратьев художников, особенно принадлежавших к высшей академической иерархии.
Под влиянием последних появилась даже, по случаю выставки картины в Академии Художеств, после представления ее Государю в Зимнем Дворце, неблагоприятная для Иванова статья художника Толбина в «Сыне Отечества», немало его огорчившая.
Но зато в нем стали принимать близкое участие, кроме остававшихся еще в живых прежних его друзей, Чернышевский, к которому он обращался с просьбой о переводе некоторых немецких текстов, необходимых для его дальнейших работ, Кавелин, Стасов, архитектор Горностаев и др. В хлопотах о дальнейшей участи своей картины Иванов, и так не отличавшийся крепким здоровьем, окончательно истощил свой организм, поэтому малейших холерических припадков в соединении с легкой простудой было достаточно для того, чтобы свести его в могилу.
Он умер после кратковременной болезни 3 июля 1858 г. и, при большом стечении народа, похоронен был на кладбище Воскресенского Новодевичьего монастыря.
Знаменитая картина его приобретена была уже после его смерти за 15000 руб. покойным императором Александром II и пожалована Его Величеством Московскому Публичному и Румянцевскому Музею, куда поступили впоследствии, по завещанию С. А. Иванова, и все альбомы его брата (свыше 50-ти), заключающие в себе его академические рисунки, этюды и эскизы для разных картин, наброски со старых мастеров и, наконец, композиции из Нового и Ветхого Завета (около 330), а также все черновые оригиналы его писем и заметок.
После Московского музея наибольшее количество эскизов и этюдов А. Иванова находится у П. M. Третьякова в Москве (до 70-ти) и у?. ?. Боткина в Петербурге (до 80-ти). Всего же насчитывается его работ свыше 400 масляными красками и свыше 600 рисунков.
Произведения его изданы так, как не изданы произведения ни одного другого нашего художника: различные снимки с его картин разошлись в десятках тысяч экземпляров, оставшиеся после него его эскизы и карандашные наброски, по которым он мечтал расписать особое издание, воспроизведены в точнейших хромолитографиях Германским Археологическим Институтом, на средства, завещанные его братом.
Много сделали для оценки Иванова Стасов и Крамской; о нем писали и ранее — Гоголь, Шевырев, Чижов, Герцен, Чернышевский и др. — Но русское общество еще не оценило вполне по заслугам этого великого художника, которого можно поставить наряду с самыми выдающимися художественными деятелями последнего столетия.
Иванов испытал участь общую всем истинным реформаторам и остался непонятым современниками и даже ближайшим потомством.
Быть может, наслышавшись слишком много о картине Иванова, ждали от него больше, чем дало его произведение, глубоко задуманное и прекрасно исполненное, но не блестевшее колоритом, который часто всего более действует на публику; может быть и самые требования становились уже другими — но этому и способствовал всего более сам A. A. Иванов, который всю свою деятельность посвятил на освобождение русского искусства от рутинных приемов и постоянно пробивал дорогу к новым горизонтам.
Это и было главное достоинство созданий Иванова — именно стремление освободить искусство от условных форм и приблизить его к истинной природе передачею изображаемых событий со всею возможною правдивостию, при действительной обстановке и настоящем движении действующих лиц. Главный недостаток его картин — некоторое отсутствие колорита в общем, при сравнительно изящном письме частями.
Иванов думал, что идеи современной цивилизации можно соединить с техникой итальянских мастеров ХVI века, с Рафаэлем во главе, и, понятно, несколько ошибался в этом. Оттого акварельные и карандашные композиций его из Священного Писания, где нет уже этого недостатка известной пестроты, могут быть поставлены во всех отношениях выше его работ масляными красками, превосходя последние даже и в исторической верности.
Что касается взглядов Иванова на окружающее, то решительный переворот в нем произвел 1848 г. (но не в том смысле, как объяснял Тургенев в своих воспоминаниях о нашем художнике), хотя еще задолго до того он высказывал в письмах и заметках немало передовых по тому времени суждений по всевозможным вопросам, особенно же по художественной части. Он первый, напр., указывал на важность построить особое помещение с верхним светом, чего еще тогда нигде не было, для произведений отечественного искусства, причем, по его проекту, оно должно было служить и для всяких других художественных целей (1833); он едва ли не первый поднял голос об устарелости устава Академии Художеств, о необходимости полной независимости для художника и вреде всяких внешних отличий для него (1836), о превращении содержимых на жалованье преподавателей художеств в простых чиновников, наконец, о важности изучения для русского искусства его предшественников в славянских землях (1846) и т. п. В одном только Иванов оказывался не выше окружавших его — это в деле почти полного отрицания современного жанра; но последнее может быть объяснено влиянием полученного им строго классического художественного образования. «А. А. Иванов, его жизнь и переписка» 1806-1858, изд. М. Боткина, СПб. 1880, 8°, ХХХІХ + 477 + ХІ стр., с 12 фототипиями и гравюрами с произведений Иванова и его портретом под редакцией и с примечаниями Н. Собко и с биографией, написанной М. Боткиным; тут указана и вся предшествовавшая литература об Иванове, «Н. В. Гоголь и А. А. Иванов, их взаимные отношения», Е. Некрасовой, («Вестник Европы», 1883, декабрь, 611-657). «Собр. соч. В. В. Стасова», СПб. 1892: «Живописец А. А. Иванов», биографический очерк, «25 лет русск. искусства», «Еврейское племя в созданиях искусства», гл. IV и VIII, «Письма из чужих краев», — об эскизах Иванова; «Русские иллюстрации к Библии и Евангелию», его же («Сев. Вест.» 1888, кн. 8). «И. Н. Крамской, его жизнь, переписка и художественно-критические статьи 1837-1887», изд. А. Суворина, СПб. 1888, стр. 647-666; «Рус. Худож. Арх.», 1892, вып. I — IV, «Письма А. И. Иванова к сыну» — весьма важный материал, показывающий, какое громадное влияние имел отец на А. А. Иванова.
Н. Собко. {Половцов} Иванов, Александр Андреевич — знаменитый исторический живописец, род. в СПб., 16 июля 1806 г., одиннадцати лет от роду поступил «посторонним» учеником в Имп. академию худож. и воспитывался в ней с поддержкой от общества поощрения худож., под главным руководством своего отца, профессора живописи А. И. Иванова.
Получив за успехи в рисовании две серебр. медали, был награжден, в 1824 г., мал. золот. медалью за написанную по программе картину: «Приам испрашивает у Ахиллеса труп Гектора» (наход. у К. Т. Солдатенкова, в М.), а в 1827 г. — больш. такой же медалью и званием художника XIV кл., за исполнение другой программы: «Иосиф в темнице истолковывает сны царедворцам фараона». Покровительствовавшее Иванову общество решило послать его на свой счет за границу, для дальнейшего усовершенствования, но предварительно потребовало, чтобы он написал еще картину, а именно на тему: «Белерофонт отправляется в поход против Химеры». Удовлетворив этому требованию (картина наход. у М. П. Боткина, в СПб.), И. пустился в путь, в 1830 г., и чрез Германию, с остановкой на некоторое время в Дрездене, прибыл в Рим. Здесь первые его работы состояли в рисовании с микеланджеловского «Сотворения человека», в Сикстинской капелле, и в сочинении эскизов на разные библейские сюжеты.
Усердно изучая Священное писание, в особенности Новый Завет, он все более и более увлекался мыслью изобразить в обширной и сложной картине первое явление Мессии народу, но прежде чем приступить к этой трудной задаче, хотел испробовать свои силы над менее значительным, хотя также крупным произведением, и с этой целью написал, в 1834 г., «Явление воскресшего Христа Марии Магдалине» (наход. в Имп. Эрмитаже) — картину, превосходную по красоте композиции, благородству стиля, рисунку, краскам и экспрессии мироносицы, но исполненную еще совершенно в академическом духе. Она имела большой успех как в Риме, так и в СПб., где художник был признан за нее, в 1836 г., академиком.
Ободренный успехом, И. принялся за «Явление Мессии», глубоко вдумывался в сюжет, изучал все, что касалось его хоть сколько-нибудь, делал множество этюдов, советовался с знаменитыми иностранными художниками, жившими в Риме, постоянно переменял первоначальную композицию и ее подробности.
Процесс столь добросовестного творчества шел медленно, и годы летели один за другим в заботах художника о получении средств для довершения его капитального предприятия, в его сомнениях и колебаниях.
Начав работу с полною верой в божественность избранной темы, он подвергся впоследствии сомнению благодаря в особенности чтению книги Штрауса о Христе, и уже не мог трудиться с прежним увлечением; кроме того, в последнюю пору его пребывания в Италии болезнь глаз мешала ему заниматься с желаемой усидчивостью.
Таким образом, исполнение картины тянулось слишком двадцать лет, (1836-57), и только в 1858 г. И. решился отправить ее в СПб. и явиться туда вместе с нею. Выставка ее и всех относящихся к ней эскизов и этюдов в одной из зал академии худ. составила событие в русском художестве, небывалое со времен К. Брюллова.
В печати она была встречена противоположными суждениями: одни восторгались картиной беспредельно; другие находили, что ее автор, при всем своем усердии, взялся за задачу не по силам, не разрешил ее удовлетворительно, видели в ней лишь собрание более или менее интересных этюдов, недостаточно связанных одним общим движением и, в особенности, одним общим колоритным тоном. Но для большинства истинно-художественных людей она была явлением в высшей степени замечательным.
Серьезное, вдумчивое отношение И. к предмету, полное отречение его от рутинных, академических взглядов и приемов, его приверженность к натуре, искание красоты не внешней и случайной, а обусловливаемой соответствием формы индивидуальному характеру и значению изображенных лиц, — все это завоевало творцу «Явления Мессии» горячее сочувствие преимущественно молодых художников, было для них настоящим откровением и оказала решительное влияние на многих из их числа. Однако И. не суждено было увидеть плоды своего почтенного труда: еще продолжалась его выставка, и участь его картины еще не была решена, как он сошел в могилу, пораженный холерой, 3 июля 1858 г. После его кончины, «Явление Мессии» было приобретено императором Александром II и пожаловано московскому публичному музею, в котором красуется и поныне.
Кроме этой картины, составляющей один из драгоценных памятников русской живописи, крайне любопытны многочисленные наброски (пером, карандашом и акварелью) на темы Ветхого и Нового Заветов, которыми И. занимался в Риме, отрываясь по временам от своего главного труда. Они изданы в точных факсимиле Немецким археологическим институтом на счет капитала, завещанного ему с этой целью братом живописца, архитектором С. Ивановым.
Ср. М. П. Боткина, «А. А. И., его жизнь и переписка» (СПб. 1880) и в биографич. библиотеке Ф. Павленкова.
А. С-в {Брокгауз} Иванов, Александр Андреевич проф. исторической живописи, р. 16 июля 1806 г., † 3 июля 1858 г. {Половцов}