Биография Феодор Борисович Годунов

(род. в 1589 г., † 10 июня 1605 г.) — сын Бориса Феодоровича Годунова и жены его, Марьи Григорьевны, урожденной Скуратовой; царь московский с 13 апреля до 1 июня 1605 г. Положение, которое занимал Борис Феодорович Годунов при царе Феодоре Иоанновиче как его шурин и ближайший советник, с самого малолетства поставило Ф. Б. в исключительные условия.
Эти исключительные условия, а равно известная склонность Бориса к иноземцам и западноевропейскому просвещению и последующая роль Ф. Б., когда отец его стал царем, дают несомненные основания для заключения, что Борис дал ему хорошее образование и тщательное воспитание.
Доказательством того, между прочим, могут служить известия об основательном знакомстве царевича Феодора с географией Московского государства.
По всему вероятию, книга Большого Чертежа, начатая при Иоанне IV, была дополнена в царствование Бориса Годунова как руководство для царевича.
Кроме того, любопытным памятником географических сведений Феодора осталась ландкарта России, изданная под его именем в 1614 г. немцем Герардом.
В конце мая 1597 г. приехал в Москву посол императора немецкого Рудольфа II, Авраам бургграф Донау; 22 мая он представлялся царю, а 25 заявил, что у него есть грамота императора к Борису Годунову.
По докладу Бориса царь велел ему принять посла у него на дворе. 27 мая прием был устроен по посольскому чину: до сеней четыре встречи дворянами Годунова, среди сеней встретил посла Феодор (ему было 8 лет), подал послу руку и шел с ним в горницу; среди передней избы встретил уже сам Борис; проводы совершались так же, т. e. Борис довел посла до дверей передней горницы, а Феодор проводил в сени. Бургграф Донау привез дары не только Борису, но и сыну его, Феодору.
Желая потешить мальчика, он подарил ему двух обезьян, четырех попугаев и «часы стоячие боевые, а приделан на них медведь». Принято было отдаривать; вследствие этого после царского отпуска посланы были дары от Бориса и от Феодора; от имени сына Борис подарил: серого кречета, сорок соболей, черную лисицу и двух живых соболей.
Со всем этим ездил к послу дворянин Годунова, Михайло Косов. После кончины в 1598 г. царя Феодора Иоанновича и добровольного пострижения в Новодевичьем монастыре его вдовы Ирины, с именем Александры, патриарх Иов от себя и от всего народа долгое время тщетно умолял Бориса принять московский престол.
Наконец он снизошел на мольбы патриарха: 26 февраля, в воскресенье на масленице, Годунов торжественно въехал в Москву со всей семьей (до этого он жил в Новодевичьем монастыре), отстоял молебен в Успенском соборе, после которого было пропето многолетие ему, его жене, сыну Феодору и дочери Ксении, а затем снова вернулся к сестре-инокине в монастырь.
Лишь 30 апреля совершился окончательный переезд его в Москву; после обедни в Успенском соборе и благословения (уже в третий раз) патриархом Годуновы вошли в царские палаты. 2 мая Борис, по «крымским вестям», выехал с войском на «берег», а Феодора оставил в Москве на попечение дядьки, Ив. Ив. Чемоданова, причем для осадного времени были расписаны во всех отдельных частях города воеводы и объездчики для «бережения от огня». 1 августа 1598 г. патриарх Иов созвал всех бояр, дворян, приказных, служилых людей и гостей и обратился к ним с назидательной речью по поводу всенародного избрания на царство Бориса Годунова, а затем предложил написать утвержденную грамоту и приложить к ней руки. Грамоту эту подписали и сам Борис, и царевич Феодор.
С этого времени имя царевича встречается рядом с именем царя Б. Ф. во всех грамотах как новых, так и подтверждающих прежние царские грамоты, например тарханные грамоты разным монастырям и жалованную грамоту патриарху Иову. Для примера приведем подтвердительную надпись на обороте грамоты царя Феодора Иоанновича, данной им вдове старшего его брата, Иоанна Иоанновича, старице Александре, на дворцовое село Бережок с деревнями и угодьями, в Суздальском уезде. «Божией милостию мы Великий Государь Царь и Великий Князь Борис Феодорович, всеа Русии Самодержец, и сын наш Царевич Князь Феодор Борисович всеа Русии, по сей грамоте царицу старицу Александру пожаловали, сее у нее грамоты рудити не велели никому ничем, а велели ходити по тому, как в сей грамоте писано». 25 июня 1599 г. Борис «для своего царского венца и многолетнего здравия, и для сына своего царевича кн. Феодора Борисовича всеа Русии многолетнего здравия» освободил всех живущих в Сибири ясачных людей от взимаемой с них подати мягкой рухлядью.
Царь Борис не только сам нежно любил сына, но желал, чтобы все как русские подданные, так и приезжие иностранцы его любили, а потому, по выражению Карамзина, «в делах внутренних и внешних давал ему право ходатая, заступника, умирителя; ждал его слова, чтобы оказать милость и снисхождение». У Бориса были сношения с империей Немецкой (теперешней Австрией), с Польшей, Швецией, Англией, Шотландией, Грузией и Крымом.
Мы не станем останавливаться на этих сношениях подробно, так как о них уместно говорить в биографии Бориса Годунова.
Упомянем лишь о том, что относится непосредственно к Феодору Борисовичу. 1) Сношения с немецким императором.
В 1599 г. отправлен был к немецкому императору думный дьяк Афанасий Власьев с грамотой о воцарении Бориса.
Власьеву оказали хороший прием, и эрцгерцог Максимилиан позвал его к себе однажды на обед; чашу за здоровье Бориса и императора Рудольфа эрцгерцог выпил стоя, а затем сел и, налив другую чашу, сказал: «Дай Господи, здоров был и счастлив царевич кн. Феодор Борисович на многие лета, а с нами б был в ссылке и в любви». В 1601 г. приезжал в Москву посланник немецкого императора Шель; встречал его за Тверскими воротами и приветствовал от царя и царевича дворянин Петр Владимирович Благово. 21 мая Шель был на отпуске у Бориса; в этот день, вследствие приема грузинских послов, царь и царевич Феодор сидели в Грановитой палате в царском платье и в диадиме.
Мих. Глеб. Салтыков «явил» Шеля им обоим. В 1604 г., в ожидании приезда гонца от императора Рудольфа, Борис с сыном поехал 23 мая молиться в Троице-Сергиев монастырь, о чем и велел сказать гонцу. По возвращении в Москву царь и царевич приняли гонца в Золотой палате: они сидели на своих царских местах (следовательно, было два престола) в «смирных», т. е. по-теперешнему траурных бархатных гладких шубах и в черных шапках, для выражения скорби по случаю кончины сестры Бориса, вдовы царя Феодора Иоанновича царицы Ирины, в пострижении инокини Александры.
Каждый из них спросил гонца про здоровье императора и пожаловал ему по сороку соболей; что касается кубков, которыми гонец им ударил челом, то они, по государеву приказу, отвезены были ему назад. 2) Сношения с Польшей. 16 октября 1600 г. торжественно въехало в Москву польское посольство, во главе которого находился литовский канцлер Лев Сапега, уже ранее бывавший в России.
Под предлогом болезни царь долго не принимал послов; их представили наконец 26 ноября, и возле Бориса сидел царевич Феодор.
После представления все еще медлили с переговорами. 3 декабря послы явились во дворец, но на царском месте нашли не Бориса, а сына его, окруженного боярами и думными людьми, который и объявил послам, что отец его приказал своим боярам вести с ними переговоры.
Такой прием был, конечно, необычен, но послы уже знали, что Борис всюду постоянно выдвигает сына; например, им говорили неоднократно: «Великий государь, царь и великий кн. Борис Феодорович всея Русии самодержец и сын его царевич Феодор Борисович жалуют вас своим обедом». Лишь в августе 1601 г. заключили с Польшей перемирие на двадцать лет; взять с короля Сигизмунда присягу в соблюдении перемирия отправились боярин Мих. Глеб. Салтыков и думный дьяк Афанасий Власьев.
По приказанию Бориса Салтыков сказал панам рада, что перемирие заключается вследствие челобитья царевича.
Пируя в январе 1602 г. в день отпуска в королевском дворце, Салтыков и Власьев видели сына Сигизмунда, Владислава, которому было в то время 7 лет. Они выразили желание поцеловать у него руку; Владислав встал с места, снял шапку, велел кланяться царевичу Феодору и сказать ему, что хочет быть с ним в искренней дружбе. 3) Сношения с Англией и Шотландией. 15-го мая 1600 г. был отправлен в Англию к королеве Елизавете посланник Гр. Ив. Микулин и подьячий Ив. Зиновьев.
Их встретил в Лондоне с великой честью советник королевы, лорд Харберт (William Herbert, earl of Pembroke) и спрашивал про здоровье царя и царевича; королева, когда они ей представлялись в начале своего пребывания, тоже спрашивала про здоровье царя и всех членов его семьи, каждого порознь, а при отпуске послала им поклоны.
В бытность в Англии у Микулина зашла речь с послом шотландского короля Иакова относительно «любительской ссылки» между шотландским королем и царем Борисом Годуновым.
Микулин заявил, что Борис желает соединения всех христианских государей, чтобы стоять заодно против басурман, и прибавил, что к царю и к царевичу Феодору многие государи присылают своих послов и посланников поздравлять и просить, чтобы царь был с ними «в братской любви, и в ссылке, и в крепкой дружбе и в соединенье». По возвращении Микулина в Москву в том же 1600 г. ожидали приезда посла королевы Елизаветы Ричарда Лея через Архангельск.
Велено было приставу Воейкову, отправленному встречать посла, ответить на его вопрос о царевиче: «Дай Господи! государь наш, великий государь царевич князь Феодор Борисович всеа Русии здоров был на многие лета, чтоб ему, государю, жити неисчетные лета; а ныне государь наш царевич, Феодор Борисович всеа Русии одиннадцати лет и Божьею помочью сел на конь». Воейков говорил Лею, что в России мир и внешний, и внутренний, что все с радостью служат царю и царевичу и что раньше никогда не бывало такого благоденствия. 17-го сентября 1601 г. королева Елизавета писала Борису, что хотела предложить в невесты царевичу Феодору одну из дочерей знаменитого лорда Дэрби и с сожалением узнала о неравенстве лет: младшей графине Дэрби уже 18 лет, а потому брак не может состояться.
Елизавета прибавила, что она с радостью отдала бы за Борисова сына не только родственницу, но свою дочь, если бы имела таковую.
Два года спустя королева, предлагая ему руку знатной одиннадцатилетней англичанки, вызывалась немедленно прислать «парсуну» ее и других лондонских красавиц и просила, чтобы царь не искал до того времени невесты для Феодора.
Борис ответил, что желает знать, кто невеста и родня ли королеве, и уверял, что многие великие государи добиваются чести соединить браком своих детей с его семейством.
В 1604 г. к Борису приехал от шотландского короля Иакова посланник Томас Смит. Он подробно описывает свое представление царю и царевичу, причем говорит, что престол царевича не многим уступал в великолепии престолу его отца. Дочь Бориса, Ксения, была старше Феодора, и Борис начал приискивать ей жениха с 1599 г., когда вызвал в Москву шведского принца Густава (сына Эрика XIV), изгнанного из Швеции и жившего в Италии.
После торжественной встречи в Новгороде и Твери Густав был принят в Москве Борисом и поцеловал на приеме руку у него и у царевича.
Когда Густав оказался человеком совершенно неподходящим, Борис предложил датскому принцу Иоанну, брату короля Христиана, приехать в Москву, чтобы сделаться его зятем и удельным князем. 28-го сентября Иоанн был на приеме у царя в Золотой палате: Борис и Феодор были в бархатных порфирах, унизанных крупным жемчугом; в их коронах и на груди сияли алмазы и яхонты необыкновенной величины.
Увидев принца, они встали, обняли его, сели с ним рядом и долго беседовали.
Во время обеда в Грановитой палате царь сидел на золотом троне за серебряным столом, под висящей короной с боевыми часами, между Феодором и Иоанном.
Угощение заключилось дарами: Борис и Феодор сняли с себя алмазные цепи и надели на шею Иоанну.
Обручение и свадьбу отложили до зимы. Иоанн остался в Москве, а царь с семьей отправился на богомолье в Троице-Сергиев монастырь;
Феодор ехал верхом, и лошадь его вели под уздцы. Девять дней пробыли они на богомолье; на обратном пути, на стану в Братовщине, 16-го октября царь получил известие о болезни Иоанна. 19-го октября Феодор посетил больного, который, несмотря на старания докторов, умер 28-го октября от горячки.
О тех слухах, которые ходили по случаю кончины датского принца, не распространяемся, потому что они касаются исключительно Бориса. 7-го ноября 1602 г., при приеме гонца крымского хана, царь, царевич, а также весь двор были в одежде «смирной» вследствие кончины Иоанна.
Две недели спустя, 21-го ноября, Борис издал указ, от имени своего и царевича, о дозволении крестьянам мелкопоместных господ переходить только к мелкопоместным, а не к богатым владельцам, которые легко могли сманивать к себе работников. 12-го июня 1604 г. состоялся приговор Бориса с патриархом Иовом, царевичем, со всем освященным собором и царским синклитом о высылке патриарших, митрополичьих, архиерейских и монастырских слуг, годных на службу, против названного царя Дмитрия.
В то время как царские воеводы шли осаждать Кромы, где засели приверженцы Лжедмитрия и донские казаки с атаманом Королой, 13-го апреля 1605 г. скоропостижно умер царь Борис. В тот же день патриарх Иов со всем духовенством, бояре и всяких чинов люди нарекли на царство Ф. Б. Присяга ему дана была такая же, как и его отцу, т. е. не ему одному, а целой семье, и из того обстоятельства, что имя царицы Марьи Григорьевны поставлено впереди, не следует выводить заключения, что Феодор вступил на престол под ее опекой.
После обязательства не хотеть на Московское государство Симеона Бекбулатовича прибавлено: «И к вору, который называется князем Дмитрием Углицким, не приставати, и с ним и с его советники ни с кем не ссылатись ни на какое лихо, и не изменити, и не отъехати, и лиха никакого не учинити, и государства не подъискивати, и не по своей мере ничего не искати, и того вора, что называется князем Дмитрием Углецким, на Московском государстве видети не хотети». В грамотах архиереям о молебствии за нового царя вступление на престол Феодора передается так же, как рассказывалось о вступлении на престол его отца: «По преставлении великого государя нашего, святейший Иов и весь освященный собор и весь царский синклит, гости и торговые люди и всенародное множество Российского государства, вел. госуд. царицу Марью Григорьевну молили со слезами и милости просили, чтоб государыня пожаловала, положила на милость, не оставила нас сирых до конца погибнуть, была на царстве по прежнему, а благородного сына своего благословила быть царем и самодержцем; также и государю царевичу били челом, чтоб пожаловал, по благословению и приказу отца своего, был на Российском государстве царем и самодержцем.
И великая государыня слез и молений не презрела, сына своего благословила, да и государь царевич, по благословению и по приказу отца своего, по повелению матери своей, нас пожаловал, на Московском государстве сел». Опасаясь, что в областях произойдет какое-нибудь смятение по случаю присяги, в грамотах, разосланных воеводам, было прибавлено: «Берегли бы накрепко, чтоб у вас всякие люди нам крест целовали, и не было б ни одного человека, который бы нам креста не целовал». Новое правительство отозвало из-под Кром кн. Мстиславского и князей Шуйских, оставило там двух князей Голицыных (Василия и Ивана Васильевичей), Мих. Глеб. Салтыкова и Ив. Ив. Годунова и послало в качестве главного воеводы кн. Мих. Петр. Катырева-Ростовского, а вторым воеводой большого полка назначило Петра Феодор.
Басманова.
Вместе с кн. Катыревым-Ростовским и Басмановым был отправлен новгородский митрополит Исидор, чтобы войско в его присутствии целовало крест Феодору.
Прощаясь с Басмановым, Ф. Б. выразил надежду, что он будет служить ему так же усердно, как служил его отцу. Басманов клялся в верности.
Прибыв в стан под Кромы 17-го апреля, он созвал войско, объявил о смерти Бориса и воцарении Феодора и обещал от его имени награды после Борисовых «сорочин». Митрополит Исидор возвратился в Москву с известием о присяге войска, но вскоре в его рядах обнаружился поворот в пользу Лжедмитрия, и Басманов, вместо того чтобы держать сторону Ф. Б., обратился к войску с речью о правах на престол того самого Дмитрия, против которого они сражались.
Полки присягнули мнимому Дмитрию;
Басманов, Салтыков, кн. Вас. Вас. Голицын и некоторые другие воеводы поехали к нему навстречу.
Только немногие не захотели нарушить присягу Феодору и бежали в Москву с воеводами, князьями Катыревым-Ростовским и Телятевским.
В разных местностях Московского государства стали распространяться слухи о намерении Лжедимитрия идти к Москве; например, Углицкий воевода прислал отписку царице Марье Григорьевне и царю Ф. Б., что черный поп Антоний распускает слухи, будто бы Лжедмитрий пишет в грамотах: «а яз де буду к Москве как станет на дереве лист разметыватца». Если бы Ф. Б. сознавал ту опасность, которая на него надвигается, то должен бы был стать во главе войска, оставшегося ему верным, и идти против Лжедмитрия.
Московское правительство не принимало, однако, никаких мер для охраны юного царя и столицы и ограничивалось тем, что перехватывало гонцов, присылаемых Лжедмитрием в Москву с грамотами, в которых он убеждал покориться ему как истинному государю и истребить его врагов Годуновых. 1-го июня два смельчака, Плещеев и Пушкин, явились в подмосковное Красное село, а оттуда, в сопровождении многочисленной толпы, отправились в Москву и с Лобного места во всеуслышание прочитали грамоту Лжедмитрия, в которой межцу прочим сказано было следующее: «А изменники наши Марья Борисова жена Годунова, да сын его Феодор о нашей земле не жалеют, да и жалети им было нечего, потому что чужим владели, и отчину нашу Сиверскую землю и иные многие городы и уезды разориша и православных християн не в вине побили». Грамота Лжедмитрия подействовала на толпу зажигающим образом: решили принести ему повинную, а Годуновых взять под стражу.
Некоторые бояре по совету патриарха вышли на Лобное место с увещаниями, но ничего не достигли.
Мятежники вломились во дворец и стащили Феодора с престола; в хронографе сказано: «Возшумеша, аки лютая буря, и предобраго царя, Феодора Борисовича, аки не возрастшего и присно цветущего финика немилосердыма рукама от престола Царьского отторгнуша.
Мати же его терзаше власы главы своея и умильно народу моляшеся о сыну своем, дабы пощадили, не предали смерти». Может быть, мольбы матери подействовали: мятежники пощадили жизнь Годуновых, но вывели их из дворца в Кремлевский дом Бориса и приставили стражу.
Всех родственников Годуновых заключили в тюрьму, имущество расхитили, дома сломали.
По свидетельству Мартина Бера (лютеранского пастора в Москве в 1600-1612 гг.), чернь намерена была разграбить царские погреба, но до этого не допустил их Богдан Бельский, возвращенный из ссылки Ф. Б. Он направил чернь против немцев, главным образом врачей, внушив, что иноземные врачи были душою и советниками Бориса, получали от него несметные богатства и наполнили погреба всякими винами.
Чернь набросилась не только на вина, но и на имущество немцев, причем пограблены были многие лица, которые спрятали в докторских домах свои вещи, полагая, что они будут там сохраннее.
Бельским руководило чувство злобы: он пострадал при царе Борисе от руки его врача, капитана Габриеля, который по царскому приказанию выщипал ему бороду.
Бориса и Габриеля не было в живых, и он выместил свою обиду на ни в чем не повинных людях. По свидетельству того же Бера, московские жители послали 3 июня Лжедмитрию повинную грамоту.
Через неделю последовал ответ, что он вступит в Москву только тогда, когда не останется в живых никого из царской семьи. В тот же день, 10 июня, князья Голицыны и Мосальский, Молчанов и Шерефединов, взяв с собой трех стрельцов, пошли в дом Бориса Годунова.
Они развели Феодора, его мать и сестру по разным комнатам и велели стрельцам покончить с бывшим царем и его матерью.
Марью Григорьевну они тотчас удавили, а Феодор, как обладавший необыкновенной силой, долго боролся с убийцами, которые едва одолели его. Москве объявили, что они сами отравились.
Царевну Ксению по приказанию Лжедмитрия поместили к кн. Мосальскому.
О кончине Феодора читаем в хронографе: «Феодор же вмале после отца своего царския державы насладися, и тако, аки тих овен, на ничто же злобу имуще, скончася; о нем же мнози от народа тайно в сердцах своих возрыдаша за непорочное его житие». Феодора и его мать похоронили на Сретенке в девичьем монастыре св. Варсонофия; туда же перенесли и тело Бориса, погребенного в Архангельском соборе, причем предварительно переложили в простой деревянный гроб. Бер пишет, что через 1 год и 3 месяца, в царствование Василия Ивановича Шуйского, Годуновых торжественно перенесли в Троице-Сергиев монастырь.
Гроб Бориса, принявшего перед смертью монашество с именем Боголепа, несли 20 монахов; гробы Феодора и Марьи Григорьевны — 40 бояр. За ними следовали в печальном шествии матери-монахини, священники и бояре до Троицких ворот; там бояре сели на лошадей, а тела положили на сани. «Во времена же его (пишет кн. Хворостинин о Феодоре) и пред смертию отца его быша знамения многа комитнаго указания: овогда копейным образом; овогда две луны, и едина едину побораше; овогда на царственном дворе его в нощи коегождо часа от храма боголепного Преображения Спасова и от двора его исхождаше свет, взимашеся на высоту.
И тако разумехом, яко присещение Божие отъяся от них, и власть милости Божия отъиде от дому их». У современников сложилось убеждение, что Ф. Б. и мать его, Марья Григорьевна, погибли за грехи Бориса и что «праведная кровь царевича Дмитрия» требовала такой же «чистой крови», а потому в смерти Феодора видели Божественную кару. В заключение приведем отзывы о Ф. Б. кн. Ив. Андр. Хворостинина, кн. Ив. Мих. Катырева-Ростовского и одного хронографа.
Кн. Хворостинин в своих «Словесах дней царей и святителей Московских» отдает должное по их заслугам и Борису Годунову, и его сыну Феодору, о котором говорит следующее: «Благородный, светлейший юноша образом же, и саном, и словесем, и отеческим наказанием, и книжным почитанием искусен быв». Отзыв кн. Хворостинина любопытен как отзыв человека, принадлежавшего, по нашей теперешней терминологии, к «западникам». Он увлекался польскими порядками и римским католичеством, а русских людей называл «дураками», невеждами и недобросовестными, утверждал, что они «сеют землю рожью, а живут ложью», и составлял в этом смысле укоризненные вирши. В «Повести» кн. Катырева-Ростовского читаем: «Царевич Феодор отроча зело чудно, благолепием цветущи, яко цвет дивной на селе, от Бога преукрашен, яко крин в поле цветущ; очи имея велики черны, лице же ему бело, млечною белостию блистаяся; возрастом средний, телом изобилен.
Научен же бе от отца своего книжному почитанию, во ответех дивен и сладкоречив велми; пустошное же и гнило слово никогда же изо уст его исхождаше; о вере же и о поучении книжном со усердием прилежаше». Кн. Катырев-Ростовский принад лежал к высшей московской знати XVI — XVII вв., а по жене (Татьяне Феодоровне Романовой, † в 1611 г.) — к видной и влиятельной в конце XVI и начале XVII в. партии Романовых.
Несмотря на это, он отличается большой объективностью в своем «Сказании о смутном времени», указывая на достоинства Бориса Годунова и его сына Ф. Б. и отмечая недочеты в характере своего тестя, Феодора Никитича Романова (впоследствии патриарха Филарета).
В Хронографе о Ф. Б. сказано: «Тогда ему сущу 16-ти лет. Аще убо и юн сый летными числы, но смыслом и разумом многих превзыде сединами совершенных: бе бо зело изучен премудрости и всякого философского естественнословия, и о благочестии присно упражняшеся; злобы жь и мерзости и всякого нечестия отнюдь ненавистен бысть; телесною же добротою возраста и зрака благолепною красотою аки крин в тернии паче всех блисташеся.
Аще бы не тартарный мраз цвет благородия его раздробил, то мнел бы убо быти того плоду чудесну в добре всячественном». Более полутора лет прошло после смерти Ф. Б. и его матери, когда царь Василий Иванович Шуйский, с общего совета, определил звать в Москву бывшего патриарха Иова для великого земского дела. 20 февраля Иов явился из своего заточения в Старицком монастыре, куда был отправлен мятежниками в 1605 г., перед убиением Ф. Б. В Успенский Собор прибыли царь, все духовные и светские власти и несметное множество народа.
Иову была поднесена бумага от имени народа, в которой народ винил себя во многих бедствиях, ниспосланных Богом на Россию, и просил святителя отпустить ему, именем Божиим, все грехи. В одном только оправдывался народ — в убиении Ф. Б. «И того мы своего государя Феодора Борисовича и матерь его царицу Марью и царевну Ксенью… Гришке Отрепьеву выдали, и вор Гришка нада ними мучительски творил, как хотел: Государя нашего Феодора с матерью его смерти предал». «Летопись о многих мятежах». Изд. 2-е., М., 1788 г., стр. 87-94, 191-192, 313- 314. — «С. Г. Г. и Д.», т. II, стр. 151-157, 164, 187-190, 192, 341, 346. — «Акты Исторические», тт. І, II и IV. — «Р. Ист. Библ.», т. XIII. — «Изборник слав. и рус. сочинений и статей, внесенных в хронографы рус. редакции». Собр. и изд. А. Попов, M., 1869 г., стр. 290-292. — Федотов-Чеховский, «Акты, относящиеся до гражданской расправы в древней России», Киев, 1860 г., т. І, стр. 222, 300, 315. — «Памятники дипломатических сношений с Римской империей», СПб., 1852 г., т. II. — «Сборн. Имп. Рус. Ист. Общ.», т. 38. — «Сказания современников о Димитрии Самозванце», СПб., 1837 г., ч. І. — Бер, ч. III. Маржерет, Джон Мильтон (знаменитый автор «Потерянного и Возвращенного рая»). Московия.
Перевод с английского, помещ. в «Чтен. Моск. Общ. Ист. и Древн. Pос.», 1874 г., кн. 3. — Карамзин, «История Государства Российского», тт. X-XII. — Соловьев, «История России», т. VIII. — С. Ф. Платонов, «Древнерусские сказания и повести о смутном времени XVII в. как исторический источник», СПб., 1888 г. В. Корсакова. {Половцов}