Биография Блондес Давид Абрамович

— ложно обвиненный в совершении преступления с ритуальной целью. В ночь на 2 марта 1900 г. в Вильне в полицейское управление была доставлена с Татарской улицы, с двумя ранами на шее и на левой руке, поступившая за несколько дней до того на службу к Б. крестьянка Грудзинская; по ее словам, когда она работала на кухне, на нее напали вбежавшие к ней из столовой два человека, лица которых были обвязаны белыми платками с отверстиями для глаз; один из них схватил ее за голову, а другой ножом или бритвой ударил ее по горлу и по левой руке; шум на улице привел нападавших в замешательство; воспользовавшись этим, Грудзинская, как она объяснила, вырвалась, с криком побежала к жившему вблизи нее родственнику Адаму Грудзинскому (дворнику), который рекомендовал ее Блондесу, а затем вскоре вышла от него и стала звать на помощь.
Человек, нанесший ей рану, походил на Б., второго она не узнала.
На крик Грудзинской сбежались люди; Б., лежавший в кровати, был избит Адамом Грудзинским и другими дворниками, и его белье омочилось кровью; вслед за тем он был арестован.
Грудзинская заявила приставу, что она не знает, что хотели с ней сделать евреи, но она слыхала, как другие говорили, что евреи хотели ее зарезать, «чтобы добыть крови для мацы»… С этого момента происшествию на Татарской улице был придан характер преступления, совершенного с ритуальной целью. — 2 марта к расследованию события приступил судебный по важнейшим делам следователь виленского окружного суда. Назначение этого должностного лица к маловажному, в сущности, делу (неудавшееся покушение) могло быть вызвано или желанием успокоить население, взволнованное вестью о ритуальном преступлении, или же уверенностью, что действительно в квартире Б. евреи пытались добыть христианскую кровь. Но факт тот, что судебный следователь в своем постановлении от 2 марта о привлечении Б. к следствию указал, что «внушающее к себе полное доверие заявление потерпевшей и ее недоумение о причине нанесенных ей Блондесом ран не исключают предположения выраженного собравшейся около парикмахерской толпой, что евреи хотели зарезать ее для получения крови на мацу». О ритуальном характере преступления, как письменно заявила жена обвиняемого, говорил в ее присутствии не только следователь, но и прокурор, а в обвинительном акте было высказано предположение, что еще до 2 марта евреи хотели зарезать Грудзинскую по дороге и поэтому вызвали ее в соседнюю местность.
Незадолго до события в Вильне в некоторых польских кругах созрело решение повести против евреев экономическую борьбу (стали учреждаться пекарни, лавки и пр.), и в еврейском обществе утвердилась мысль, что дело Блондеса связано с этим течением, что оно было создано невидимой рукой в расчете, что оно вызовет погромы.
Действительно, слух о виленском ироисшествии быстро распространился по окрестностям в среде католического крестьянства, однако вслед за этим стало также известно, что виленский губернатор кн. Грузинский принимает строгие предупредительные меры — и тогда движение против евреев не приняло сколько-нибудь заметной формы. Была, между прочим, сделана попытка вызвать волнение в Лукниках Ковенской губернии слухом, будто одна местная девушка зарезана в Вильне евреям, но губернская администрация доставила ее отцу удостоверение, что она жива. — О насилии над Грудзинской, как о ритуальном преступлении, заговорили и некоторые реакционные газеты.
Ввиду всех этих условий дело Б. было поставлено общественным мнением в ряду так называемых ритуальных процессов; обвинительным же актом оно было квалифицировано, как покушение на убийство в сообществе с необнаруженным лицом. — Дело рассматривалось в виленском окружном суде, при закрытых дверях, с 15 по 21 декабря 1900 г. с участием присяжных заседателей.
Тревожную атмосферу вокруг процесса еще более сгустило на первых порах то обстоятельство, что гражданским истцом со стороны Грудзинской выступил видный местный польский адвокат Врублевский: создавалось представление, будто Блондес и Грудзинская являют собой еврейский и польский народы.
Поэтому особое значение должно было получить то, что, наряду с русским П. Г. Мироновым и евреем О. О. Грузенбергом (см.), на защиту Б. выступил известный юрист В. Д. Спасович, пользовавшийся большим авторитетом как в русском, так и в польском обществе.
Присяжным заседателям были поставлены вопросы: 1) о покушении на предумышленное убийство, согласно выводам обвинительного акта — «по предварительному соглашению с другим, следствием не обнаруженным лицом и вместе с ним, нанес ей острым режущим орудием раны на шее и левой руке, но привести означенного намерения в исполнение не мог по обстоятельствам, от него не зависевшим, так как был испуган раздавшимся на улице стуком и вследствие этого оставил Грудзинскую», 2) о нанесении легких ран в состоянии запальчивости и раздражения.
Присяжные заседатели ответили на первый вопрос: «Да, виновен, но без намерения лишить жизни», и суд определил подвергнуть Б. лишению всех особых прав и преимуществ и заключению в тюрьме на 1 год и 4 месяца.
На этот приговор были поданы прокурором протест, а защитником кассационная жалоба.
Подача кассационной жалобы явилась самым трагическим моментом в истории дела Б. Приговор давал широкий простор для общественной фантазии, окрыленной предрассудками.
Вина Б. сводилась к тому, что он, не будучи в раздражении или запальчивости, нанес раны без намерения лишить жизни; следовательно, нанесение раны было самоцелью — если не жизнь Грудзинской, то ее раны нужны были евреям.
При таких условиях общественная мысль нееврейского населения не могла не придти к уверенности, что преступление совершено во имя кровавых религиозных потребностей.
Это обстоятельство придавало делу Б. значение первостепенной важности: обвинительный приговор был страшен не столько Б., сколько всему еврейскому населению.
В этих видах кассационная жалоба должна была стремиться не к смягчению юридической квалификации, а к полной отмене приговора и новому рассмотрению дела, хотя бы, таким образом, Блондесу и угрожала, в случае обвинения, большая кара. Среди виленского еврейского общества, нравственно измученного процессом, раздались голоса, что лучше удовлетвориться сравнительно мягким наказанием, нежели продолжать дело, столь волнующее умы и которое, в условиях дня, не может быть завершено вполне успешно.
Спасович, со своей стороны, также счел нужным сложить оружие и не отягощать судьбы Б., ибо не верил, чтобы в тогдашней общественной атмосфере, насыщенной злобой и предрассудками, нашелся состав присяжных, который оправдал бы Б., но Грузенберг решил продолжать дело защиты.
Сам Б. согласился на подачу кассационной жалобы, так как знал, что его дело — еврейское дело. «Неужели мне придется страдать из-за такого ложного обвинения, из-за того, что я родился евреем?» — писал он из тюрьмы Грузенбергу и выражал надежду, что дело кончится торжеством евреев над происками врагов.
В жалобе защитника указывалось, между прочим, что Б. было отказано в вызове свидетелей, которые разъяснили бы, был ли какой-либо шум у него в злополучную ночь и при каких обстоятельствах он был арестован, а также в вызове экспертов из Петербурга, среди них известного хирурга, проф. Павлова, а между тем их экспертиза была тем необходимее, что медицинский департамент не согласился с виленскими экспертами, будто рана на шее могла быть нанесена только чужой рукой; жалоба констатировала также, что прокурор допустил в своей речи такие выражения, как, напр.: «Блондесу помогал легион евреев», «оправдательный его (Блондеса) приговор встретят евреи с овациями», присяжные заседатели не дадут «торжествовать среде, из которой он (Б.) вышел», каковые выражения были обращены к страстям и предрассудкам судей, как частных лиц. Поддерживая жалобу в Сенате, Грузенберг обращал внимание на свидетельские показания, устанавливавшие, что Грудзинская, вопреки ее утверждению, спокойно вышла из парикмахерской и, направляясь к Ад. Грудзинскому, никому не жаловалась на нападение евреев, хотя по пути она встретила нескольких дворников и извозчиков.
Впервые она заговорила о Блондесе тогда, когда вышла от Грудзинского.
Даже ее поверенный нашел такое поведение странным и ходатайствовал о ее психическом исследовании.
Там, где «резали» Грудзинскую, не оказалось крови; ее не нашли и на пиджаке, в котором Б., по словам обвинительницы, был во время нападения; в крови было только белье Б. и та комната, в которой его били. Сенат, согласно жалобе защитника и протесту прокурора, постановил 13 апр. 1901 года передать дело на новое рассмотрение тому же суду в другом составе присутствия. — С 28 янв. по 1 февр. 1902 г. дело вторично разбиралось в суде. Петербургские эксперты, профессора Павлов и Ивановский, признали, что раны, и даже не раны, а «кожные поранения», могли быть причинены и вернее всего были причинены собственной рукой; при этом они отметили, что поранения были проведены осторожно, «жалеючи». Защита поставила ребром вопрос о ритуальном характере преступления; отвергнув мысль об участии польского общества, она указала, что дело могло быть создано группой темных лиц из желания вызвать погром и поживиться, а также с целью шантажа, на что указывают некоторые данные; а чтобы рассеять представление, будто Б. мог действовать, надеясь на поддержку со стороны единоверцев, Грузенберг показал, как одинок был Б. в своем несчастии.
Присяжные заседатели признали Б. невиновным, вследствие чего суд оправдал его. — Ср.: «Новое время», 14 апр. 1901; «Будущность», 1902, №№ 5, 6; «Восход», 1902, № 6; «Отчет совета прис. поверенных при СПб. судебн. палате за 37-й г.», 126-135. Ю. Г. {Евр. энц.}