Биография Баратынский Евгений Абрамович

— поэт, род. 19 февраля 1800 г., в селе Вяжле, Кирсановского уезда Тамбовской губернии, в поместье своего отца, генерал-адъютанта Абрама Андреевича Баратынского, ум. 29 июня (11 июля) 1844 г., в Неаполе.
Первоначальное воспитание он получил дома под руководством матери.
Первым дядькой его был итальянец Боргез, который умер, приняв православие, и похоронен в церковной ограде села Вяжли. К нему относится послание: «К дядьке-италиянцу», написанное поэтом за две недели до кончины и Неаполе.
В 1811 г. Баратынский был отправлен и Петербург, где сперва учился в немецком пансионе, а затем через полгода поступил в пажеский корпус.
Здесь Баратынский пробыл с 1812 по 1816 г. В феврале 1816 г. Баратынский был по Высочайшему повелению исключен из корпуса вместе с другим пажом X., с воспрещением когда-либо поступать на военную службу.
В письме к Жуковскому («Рус. Арх.» 1868 г., стр. 147-156), впоследствии ходатайствовавшему за него, поэт входит в подробности обстоятельств, навлекших на своим свояком Н. В. Путятой и с A. A. Мухановым, которые состояли тогда адъютантами у графа А. А. Закревского, финляндского генерал-губернатора.
Осенью 1824 г., с разрешения генерала Закревского, поэт находился несколько месяцев при корпусном штабе в Гельсингфорсе, где жизнь его сделалась разнообразнее и оживленнее, чем в Кюменских укреплениях; в Гельсингфорсе Баратынский ближе познакомился с Путятой и тесно подружился с ним. Пребывание в Финляндии значительно повлияло на творчество Баратынского.
Оно отразилось в целом ряде его произведений, из которых наибольшей известностью пользуются поэма «Эда» и стихотворение «Финляндия». Угрюмая Финляндия немало содействовала усилению того меланхолического настроения, которое было врожденно натуре поэта. После долгих хлопот, весной 1825 г. Баратынский, наконец, был произведен в офицеры; вскоре после этого он вышел в отставку и переехал в Москву, где 9 июня 1826 г. женился на старшей дочери генерал-майора Л. Н. Энгельгардта, автора известных «Записок», — Настасье Львовне.
Последняя была не только нежной и любящей женой, но и женщиной с тонким литературным вкусом; поэт часто удивлялся верности ее критического взгляда.
Он находил в ней ободряющее сочувствие своим вдохновениям и спешил прочитывать ей все, что только выходило из-под его пера. По словам сына, H. E. Баратынского, поэт был чрезвычайно строг к самому себе: успех не удовлетворял его; с большою легкостью выражаясь стихами и сразу набрасывая свои стихотворения, он переделывал их впоследствии, значительно сокращал и многое вовсе откидывал; поэтому сжатость формы и выражения — одна из отличительных черт его произведений. — После женитьбы, Е. А. поступил в межевую канцелярию, но вскоре вышел в отставку.
В тридцатых годах поэт несколько времени жил в Казани, куда в тоже время приезжал А. С. Пушкин, собиравший материалы для истории пугачевского бунта. В Казани Баратынский получил печальное известие о кончине Дельвига (1831 г.). В Москве Баратынский близко сошелся с кн. Вяземским и Д. В. Давыдовым, вместе с которыми бывал у И. И. Дмитриева.
Одним из первых знакомств поэта в Москве было знакомство с С. А. Соболевским, а затем и с другими московскими литераторами, особенно с И. Киреевским, Языковым, Хомяковым, Павловым.
С Пушкиным же, Жуковским, Плетневым и кн. Вяземским, когда последний переехал в Петербург, Баратынский вел переписку.
С осени 1839 г. по осень 1843 г. поэт с семейством (всех детей у него было 9 человек) жил в деревне: один год в Тамбовской губернии, в с. Вяжле, у своей матери, а остальное время в подмосковном сельце Муранове.
Поэт любил деревню, предпочитая ее городу.
Занимаясь хозяйством, постройкой дома в деревне, Баратынский издал в то же время собрание некоторых стихотворений, под заглавием: «Сумерки» (в 1842 г.). Сюда вошли стихотворения, написанные в 1835-1842 гг. Раньше этого, в 1826 г. появились отдельным изданием поэмы «Эда» и «Пиры», в 1827 г. — первое собрание стихотворений, в 1828 г. — поэма «Бал», в 1831 г. — поэма «Наложница» (первоначальное название «Цыганки»), наконец в 1835 г. появилось второе собрание стихотворений, в 2-х частях, с портретом автора.
Осенью 1843 г. Баратынский осуществил давнишнее желание: с женой и старшими детьми он отправился за границу.
Сначала он посетил Берлин, Франкфурт и Дрезден, а зиму 1843-1844 гг. провел в Париже.
Здесь поэт вращался в салонах и познакомился с литераторами Нодье, обоими Тьери, Сент-Бевом, Мериме.
По просьбе некоторых из них он перевел прозою на французский язык около 15-ти из своих стихотворений.
Весною 1844 г. Баратынские поехали через Марсель в Неаполь.
Во время переезда по морю поэтом было написано стихотворение «Пироскаф», напечатанное в 1844 г. в «Современнике», издававшемся в то время Плетневым.
Перед отъездом из Парижа, доктор не советовал поэту ехать и Неаполь, опасаясь вредного влияния знойного Неаполитанского климата.
Эти опасения оправдались: Е. А. был склонен к сильным головным болям. Через месяц по приезде и Неаполь он скоропостижно скончался.
Через год тело Баратынского перевезено в Петербург и 30 августа 1845 г. погребено в Александро-Невской лавре, на Лазаревском кладбище, близ могил Гнедича и Крылова. — В 1869 г. Л. Е. Баратынский, при помощи редактора «Русского Архива», издал «Собрание сочинений» своего отца в одном томе с портретом.
Оно повторено в 1884 г. (Казань) другим сыном поэта Н. Е. Баратынским.
Последнее издание полнее и состоит из семи отделов: 1) лирические стихотворения, элегии, послания, эпиграммы, 2) поэмы, 3) проза, 4) материалы для биографии, 5) письма, 6) библиографические сведения (хронологический список биографических и критических статей об Е. А. Баратынском и его писем, не вошедших в 4-е издание; переводы стихотворений Б. на иностранные языки; для генеалогических справок и библиографический список изданий) и 7) приложения, заключающие в себе варианты к лирическим стихотворениям Баратынского.
Кроме того, в 1883 г. редакция «Рус. Арх.» выпустила миниатюрное издание стихотворений Баратынского, в 32 долю. С. Трубачев.
Художественная индивидуальность Баратынского в достаточной мере выяснена критикою.
Изящество стиха, сжатый и выразительный язык, умение в конкретных, поэтических образах передать самую отвлеченную мысль, безукоризненная отделка формы, — все эти качества дают Баратынскому право на одно из первых мест среди поэтов Пушкинского периода.
Что касается до содержания его произведений, то общение с кружком Веневитинова привило ему шеллингианские воззрения на смысл и на задачи поэтического творчества.
Вместе с нашими идеалистами того времени Баратынский идеалом поэта почитал Гете и в стихотворении на смерть его показал, что именно заставляло его так высоко ставить великого германского поэта. Это тот всеобъемлющий ум и та глубокая впечатлительность, которая дозволяет художнику заметить все существующее в мире, от солнца до последнего червяка, позволяет ему проникнуть и самые глубочайшие тайны человеческого духа и мироздания и в поэтической форме донести эти тайны до сознания всякого человека, не лишенного дара поэтического восприятия.
Поэт — учитель жизни, он лучше всякого другого человека умеет отличать добро от зла и, если только он будет слушаться: единственно голоса святого вдохновения, то произведения его будут всегда нравственны, т. е. что бы ни изображал он, правда добра и красоты всегда ярко будет сиять в его создании (предисловие к «Цыганке»). Но для того, чтобы такая роль была поэту по силам, он должен достигнуть гармонического и полного развития ума и сердца, силы мышления и силы чувствования.
Равновесие между этими двумя силами является непременным условием и для душевного спокойствия всякого человека вообще.
И вот этого-то равновесия Баратынский в своей душе не находит.
Одаренный сильной мыслительной способностью, изощривший свой ум вдумчивым отношением к окружающим его явлениям и к теоретическим вопросам, он скуден сердцем, и сознание этого недостатка служит для него источником постоянной неудовлетворенности, налагает печать грусти и разочарованности на все его произведения.
Счастье любви чуждо его «разочарованной», холодной душе («Не искушай меня без нужды»). Правда, причиной этого поэт выставляет тяжелый жизненный опыт, обманы, испытанные в молодости, но он неверно мотивирует свою холодность: в самых юных его произведениях сказывается та же неспособность к сильному чувству.
На двадцатом году жизни его грудь уже «восторгом ожиданья не трепещет», он сознается, что «с тоской на радость я гляжу», что «судьбы ласкающей улыбкой я наслаждаюсь не вполне» («Он близок, близок день свиданья»). Значить, холодность есть черта его натуры, прирожденное качество, а не результат тяжелой жизни. Чувство никогда не заполняет его души, он не умеет целостно переживать данный момент, всем сердцем отдаться данному настроению.
Как бы ни было сильно впечатление минуты, оно все-таки оставляет в его душе место для рассудочного рефлекса, для разъедающего самоанализа, который окончательно убивает цельность настроения и внутренний мир. Правда, порой он пытается убедить себя, что он способен любить жизнь для жизни, что «мгновенье мне принадлежит, как я принадлежу мгновенью». Но это является: у него не как чувство, а как сознательная мысль, которую он жаждет усвоить, и потому она, не успев наполнить его души, никнет перед другой мыслью: «Что нашли подвиги, что слава наших дней, что наше ветреное племя? О, все своей чредой исчезнет в бездне лет»! Для всех один закон — закон уничтоженья!» («Финляндия»). Беспощадный анализ разрушает все утехи жизни: ими могут наслаждаться только «юноши кипящие», но «знанье бытия приявшие» ясно видят всю их призрачность и гонят «прочь их рой прельстительный». В удел этих опытных людей остается «хлад бездейственной души», они должны покинуть мечту о счастии и доживать жизнь в скорбной грусти («Две доли»). Так Баратынский истинным взглядом на жизнь признает полную безнадежность.
Чем ближе подходит человек к познанию истины, тем больше сгущается вокруг него мрак, тем менее находит он оправдания для светлых упований.
Это наводит на него такой ужас, что он гонит от себя правду и предпочитает самообман прямому взгляду на безотрадную действительность («Истина»). Иногда, становясь в противоречие с таким мрачным взглядом, поэт в наших порывах к счастью, в неудовлетворенности земной жизнью, видит залог вечного блаженства: «сердцем постигнув блаженнейший мир, томимся мы жаждою счастья» («Дельвигу»). Но эта мысль как бы выхваченная из поэзии Жуковского, находится в противоречии с полным скептицизмом Баратынского, который видит в человеке несчастное, несовершенное существо, поднявшееся над земным прахом, но абсолютно неспособное сродниться с небесами («Недоносок»). Самое существование нашей души за гробом представляется ему проблематическим («На смерть Гете»: «и ежели жизнью земною Творец ограничил летучий наш век, и нас за могильной доскою, за миром явлений не ждет ничего — Творца оправдает могила его»; в французском переводе, сделанном самим Баратынским, вопрос поставлен еще радикальнее: «Et si notre existence est bornee a celle de la terre, si rien ne nous attend au dela des fugitives visions de ce monde: voyez sa tombe, et dites, si jamais Pharaon d Egypte а eleve plus haute pyramide a sa memoire» — тут уже нет речи ни о чем, переходящем за пределы земных условий и понятий этого мира). Иногда поэт в самой смерти, в факте уничтожения видит исход для людских страданий, и тогда смерть рисуется ему как великая и благая сила, смирительница всех страстей, разрешающая противоречия жизни и восстановляющая попранную жизнью справедливость («Смерть»). Но и идеализация смерти не может быть устойчивою; момент прошел, и естественный ужас перед уничтожением вызывает перед поэтом другую картину, плохо мирящуюся с благостью смерти («Последняя смерть»). Во всяком случае никакие подобные настроения не облегчают поэту острую боль, которая постоянно терзает его вследствие того, что он никак не может ощутить полноты жизни, снедаемый рефлексией и подтачиваемый холодностью.
Жажда глубокого и искреннего чувства в нем велика, а сердце на такое чувство неспособно.
И он с отчаянием восклицает: «Верь, жалок я.. Душа любви желает, но я любить не буду»… («Признание»). Ясно видя, что корень зла кроется в чрезмерном развитии ума на счет сердца, поэт по временам с ненавистью помышляет о культуре, которую он считает причиною такого переразвития головного мозга. Он с любовью вспоминает первобытные времена, когда «человек естества не пытал весами, горнилом и мерой», жил близко к природе, имел в груди детскую веру, и ребенок умом — был крепок и здоров сердцем («Приметы»). Успехи культуры лишили нас этой цельности, и только исключительные организации, поэтические успели спастись от черствости и бесчувственности цивилизованного общества, но близок час, когда и поэзии не останется места на земле, когда с последним поэтом погибнет и последний теплый луч сердечности («Последний поэт»). Таковы главные моменты лирики Баратынского.
Поэмы его, пользовавшиеся в свое время успехом, формальными своими достоинствами не уступают прочим произведениям поэта, но по содержанию стоят неизмеримо ниже; в них мы не найдем ни одного ценного и ярко очерченного типа, не найдем также ни глубины психологического анализа, ни поэтического отражения современности.
Но и одной лирики достаточно, чтобы признать за Баратынским крупное и оригинальное поэтическое дарование, хотя более рассудочного характера, аналитического, чем истинно художественного, созидающего и синтезирующего.
Что касается до прозы Баратынского, на которую до сих пор исследователи не обращали внимания, то она любопытна для изучения личности и творчества этого писателя, так как в ней мы находим попытки стройно и систематически изложить и аргументировать те самые точки зрения, которые развиваются и в его лирике.
С. Адрианов.
Словари: Старчевского, Березина, Геннади, Венгерова и Андреевского. — Н. В. Гербель, «Русские поэты в биографиях и образцах». — «Материалы для биографии Е. A. Баратынского», помещены на стр. 475-485 четвертого издания (1884 г.) его сочинений. — Для характеристики литературной деятельности Баратынского особенно важны статьи В. Г. Белинского (соч. т. I, стр. 86 и 241-252 и т. VI, стр. 280-324), С. А. Андреевского в его «Литературных чтениях» и отчасти — Венгерова.
Последний, приводит как библиографию статей биографических о Баратынском, так и критических о его произведениях.
Этим библиографическим списком нужно дополнять список, помещенный в 4-м издании сочинений Баратынского. {Половцов} Баратынский, Евгений Абрамович (правильнее Боратынский) — поэт; род. 19 февраля 1800 г. в селе Вяжле, Кирсановского уезда Тамбовской губ.; воспитывался в пажеском корпусе, откуда в 1816 г. был исключен с воспрещением поступать в военную службу.
Три года спустя, после усиленных хлопот, ему было, однако, разрешено поступить рядовым в л.-гв. егерский полк; в 1820 г., произведенный в унтер-офицеры, был переведен в Нейшлотский пехотный полк, стоявший в Финляндии, и пробыл здесь около шести лет до производства в офицеры, после чего вышел в отставку, женился и поселился в Москве.
В 1845 году отправился с семейством за границу, посетил Германию, Францию и Италию, в Неаполе внезапно заболел и † 29 июня 1844 г. Сочинения Б. в стихах и прозе изданы его сыновьями в 1669 и 1884 гг. Б. начал писать стихи еще юношей, живя в Петербурге и готовясь к поступлению в полк; в это время он сблизился с Дельвигом, Пушкиным, Гнедичем, Плетневым и другими молодыми писателями, общество которых имело влияние на развитие и направление его таланта: своими лирическими произведениями он скоро занял видное место в числе поэтов пушкинского кружка, поэтов-«романтиков». Продолжительное пребывание в Финляндии, вдали от интеллигентного общества, среди суровой и дикой природы, с одной стороны, усилило романтический характер поэзии Баратынского, а с другой — сообщило ей то сосредоточенно-элегическое настроение, каким проникнута большая часть его произведений.
Впечатления финляндской жизни, кроме ряда вызванных ими небольших стихотворений, с особенною яркостью отразились в первой поэме Баратынского, «Эда» (1826), которую Пушкин приветствовал как «произведение, замечательное своей оригинальной простотою, прелестью рассказа, живостью красок и очерком характеров, слегка, но мастерски означенных». Вслед за этой поэмой явились «Бал», «Пиры» и «Цыганка», в которых молодой поэт заметно поддался влиянию Пушкина и еще более — влиянию «властителя дум» современного ему поколения — Байрона.
Отличаясь замечательным мастерством формы и выразительностью изящного стиха, нередко не уступающего пушкинскому, эти поэмы по своему содержанию и литературному значению стоят, однако, гораздо ниже лирических стихотворений Баратынского, из которых многие и до сих пор не утратили своей прелести.
Общий характер лирики Б. — грустно-задумчивый; непосредственное поэтическое чувство в его произведениях почти всегда подчиняется рефлектирующей мысли, и творческое одушевление уступает место холодной «игре ума». Сосредоточиваясь на том или ином вопросе общефилософского характера, поэт тревожно ищет выхода среди являющихся ему противоречий — ищет разрешения мучительных сомнений — и не находит, или если и находит, то только на время, ненадолго, — чтобы затем снова вернуться к «загадкам бытия», которые представляются ему неразрешимыми.
Как поэт, он почти совсем не поддается вдохновенному порыву творчества; как мыслитель, он лишен определенного, вполне и прочно сложившегося миросозерцания; в этих свойствах его поэзии и заключается причина, в силу которой она не производит сильного впечатления, несмотря на несомненные достоинства внешней формы и нередко — глубину содержания.
Лучшие из его лирических стихотворений: «На смерть Гете», «Финляндия», «Последний поэт», «Череп», «Последняя смерть». Собрание стихотворений Б. в первый раз издано в 1827 г. (2 изд., Москва, 1835; 3-е — 1869 и 4-е — 1884, Казань).
Стихотворения Б. много раз переводились на немецк. и французск. языки. Ср. «Рус. ст.» (1870 г., т. II, стр. 638-45), «Рус. арх.» (1868, стр. 141-47 и 866-72), В. П. Гаевский в «Соврем.» (1853, № 5, в статье о Дельвиге), Koenig, «Litterarische Buder aus Russland» (есть в рус. переводе), Плетнев, «Сочинения» (т. 4), Пушкин (в журнальных статьях), Белинский (т. I и II), Галахов в «Отеч. зап.» (1844 г., т. 37), Лонгинов в «Русск. арх.»(1864), С. А. Андреевский «Литер. чтения» (СПб., 1891), Венгеров, «Крит. биогр. словарь» (т. 2). {Брокгауз} Баратынский, Евгений Абрамович друг Пушкина, поэт; офицер; р. 1800, † 1844 г. Дополнение: Баратынский, Евгений Абрамович, поэт; р. 19 февр. 1800 г., † 30 авг. 1844 г. {Половцов} Баратынский, Евгений Абрамович (правильнее — Боратынский; 1800-1844) — поэт. Из богатых дворян Тамбовской губ. С 1819 стихи Б. уже появляются в печати, С 20-х гг. Б. был в личном общении с Дельвигом, Пушкиным, Языковым, московскими славянофилами, потом с Лермонтовым.
И личные связи и поэзия Б. включают его в пушкинскую плеяду поэтов 30-х гг. Формы поэзии Б. не разнообразны, это — лирика, антология и поэма. Опыты в других родах литературы — случайны и немногочисленны.
В поэзии Б. много пережитков классицизма; они держатся у него и в 30-х и в 40-х гг., когда Пушкин и «плеяда» уже от них освободились.
Б. вообще стоит несколько в стороне от общего литературного движения: он, напр., не пережил байронизма, как Пушкин.
В языке Б. много славянизмов и новообразований в архаическом духе. Но язык при лаконичности — меток, точен, энергичен, богат оригинальными эпитетами.
Б. силен в описаниях (пейзажи, особенно финляндские).
В «плеяде» Б., по справедливости, считается первым поэтом после Пушкина. — Б. славился, гл. обр., как «поэт мысли». «Жизнь, как добыча смерти, разум, как враг чувства, истина, как губитель счастья, — вот откуда проистекает элегический тон поэзии Б.» (Белинский).
Этим Б. заметно выделяется из «плеяды», где господствовал оптимистический, гедонистический тон. Но этим нисколько не ослабляется зависимость поэзии Б. от его социальной среды. Изжив в молодости «буйные радости пиров и любви», Б. пришел потом к выводу, что в жизни нет «блаженства прямого», что приходится выбирать «или надежду и волненье, иль безнадежность и покой». Б. выбрал покой, — конечно, в пределах такого социального строя, который может оградить этот покой. Таким строем для Б. была дворянская монархия.
Придя к убеждению, что «в свете нет ничего дельнее поэзии», он надеялся в помещичьей усадьбе создать ей убежище: из всех поэтов плеяды это был наиболее «усадебный», настойчиво избегавший городской жизни. Но замечательно, что и в своем уединении Б. чувствовал угрозу всему традиционному укладу жизни. «Век шествует путем своим железным», «поколенья промышленным заботам преданы», поэту, как он, чуждому новому миру, остается бежать, погибнуть в морских волнах («Последний поэт»). Страстный по натуре, испытавший отчаяние до грани самоубийства, Б. понимал «дикий смысл порока», и «две области — сияния и тьмы — исследовать равно стремился». Его философская лирика глубже, чем у «плеяды». Однако, у него не найдем ни философских максим «Фауста», ни богоборчества байроновского «Каина». Наоборот, уверившись, что не для человека «ни мудрость, ни всезнание», Б. пришел к «оправданию Промысла»: в конце жизни он пишет «царю небес» «Молитву» (1844). Это обращение к религии было исторически совершенно закономерным для поэта, всю жизнь вращавшегося в религиозно-консервативной среде. Лучшим изданием сочинений Б. является академическое, под редакцией М. Гофмана, СПб, 2 тт., 1914-15. Лит.: ст. М. Гофмана, в «Русской Старине» («Лирика Б.»), №№ 4, 5, 6, 1914; ст. В. Я. Бpюсова в «Русском Архиве», 1901-03; Филиппович, П. П., Жизнь и творчество Баратынского, Киев, 1917; Пиксанов, Н., Два века рус. лит., 2-е изд., М., 1924. Н. Пиксанов.
Баратынский, Евгений Абрамович (правильнее Боратынский) [1800-1844] — поэт, крупнейший представитель пушкинской плеяды.
Из старинного, но захудалого польского рода, выселившегося в XVII в. в Россию.
Воспитание получил сперва в деревне, под наблюдением дядьки-итальянца, затем в петербургском французском пансионе и пажеском корпусе.
В результате серьезной провинности — кражи довольно крупной суммы денег у отца товарища — был исключен из корпуса с запрещением навсегда поступать на службу.
Эта кара сильно потрясла Б. (он заболел тяжким нервным расстройством и был близок к самоубийству) и наложила отпечаток на его характер и последующую судьбу.
С целью снять тяготевшее клеймо, Б., после долгих хлопот друзей, поступил рядовым в один из петербургских полков.
Нижним чином Б. прослужил семь лет (из них пять лет в Финляндии) и только в 1825 был произведен в офицеры.
После производства вышел в отставку, последующие годы он жил то в Москве, то в своих имениях.
Умер во время заграничного путешествия, в Неаполе, 44 лет от роду. Первое стихотворение Баратынского было напечатано в 1819. Около этого же времени он сблизился с Дельвигом (см.), высоко оценившим его Пушкиным (см.) и столичными литераторами.
Печатался в многих журналах и альманахах; выпустил отдельными изданиями три поэмы (из них «Бал» выпущен в одной книжке с «Графом Нулиным» Пушкина) и три сборника стихов (в 1827, 1835 и 1842). Б. родился в «век элегий» — принадлежал к литературному поколению, возглавляемому Пушкиным, которое явилось выразителем, настроений деклассирующегося дворянства первых десятилетий XIX в. Однако деклас-сированность Б. носила особый оттенок.
Для Пушкина его классовый упадок был общей бедой, он делил ее с целым слоем родовитого, но обнищавшего дворянства, к которому принадлежал по рождению.
Деклассированность Б. была не только связана с общими процессами жизни его класса, но и явилась в значительной степени результатом индивидуального несчастья — той «суровой», «враждебной», «опальной» личной судьбы, о которой он так часто упоминает в своих стихах.
В своей классовой ущербленности Б. ощущал себя вполне одиноким, каким-то социальным выброском, не принадлежащим ни к одному состоянию, вынужденным завидовать своим крепостным.
Через несколько лет солдатской службы он писал в одном из писем: «не служба моя, к которой я привык, меня угнетает.
Меня мучит противоречение моего положения.
Я не принадлежу ни к какому сословию, хотя имею какое-то звание.
Ничьи надежды, ничьи наслаждения мне не приличны». Трещина, образовавшаяся в годы солдатчины между Б. и его классом, так и не заполнилась до конца жизни. И позднее, в Москве, Б. чувствовал себя в рамках своего дворянства особняком, чуждался «света», образом жизни резко отличался от жизни схожего с ним по положению и достатку московского барства; наконец, — о чем так тщетно мечтал в последние годы Пушкин, — устроил «приют от светских посещений, надежной дверью запертой» в подмосковном имении, куда навсегда переселился с семьей.
Однако, переживая свою деклассированность острее Пушкина, Б. в то же время, будучи сыном богатых помещиков, взяв большое приданое за женой, гораздо прочнее связан с экономическими корнями дворянства.
Сходством социального положения Б. и Пушкина объясняется параллельность основных линий их творчества: оба начали подражанием господствующим образцам начала века — эротико-элегической поэзии Батюшкова (см.), элегиям Жуковского (см.); оба прошли стадию романтической поэмы; наконец, последний период в творчестве обоих окрашен отчетливой реалистической струей.
Но при сходстве основных линий поэтический стиль Б. отличается замечательным своеобразием — «оригинальностью», к-рую тот же Пушкин в нем так отмечал и ценил («никогда не тащился он по пятам свой век увлекающего гения, подбирая им оброненные колосья: он шел своею дорогою один и независим»). Социальная изолированность Б. отозвалась в его творчестве резким индивидуализмом, сосредоточенным одиночеством, замкнутостью в себе, в своем внутреннем мире, мире «сухой скорби» — безнадежных раздумий над человеком и его природой, человечеством и его судьбами, по преимуществу.
Острое переживание ущерба, «истощения» бытия, завершающееся зловещим «видением» вырождения и гибели всего человечества («Последняя смерть»); настойчивое ощущение никчемности, «напрасности» жизни — «бессмысленной вечности», «бессмысленного», «бесплодного», «пустого» коловращенья дней («Осень», «На что вы дни», «Недоносок» и др.), восторженное приятие смерти — исцелительницы от «недуга бытия», в качестве единственного «разрешенья всех загадок и всех цепей» мира («Смерть») — таковы наиболее характерные темы философической лирики Б. Внешний мир, природа для этой лирики — только «пейзажи души», способ символизации внутренних состояний.
Все эти черты выводят Б. за круг поэтов пушкинской плеяды, делают его творчество близким и родственным поэзии символистов.
В то же время, в силу сохранения экономической связи с дворянством, Б., как никто из поэтов плеяды, ощущает свою близость с «благодатным» XVIII веком, — «мощными годами», — периодом высшего классового расцвета дворянства; он сильно ненавидит надвигающуюся буржуазно-капиталистическую культуру («Последний поэт»). Из всех поэтов плеяды он наиболее «маркиз», наиболее верен «классицизму», правила которого, по отзывам друзей, «всосал с материнским молоком». Наряду с элегиями, излюбленными жанрами Б. являются характерные «малые жанры» XVШ в.: мадригал, альбомная надпись, эпиграмма.
Самые задушевные стихи Б. зачастую завершаются неожиданным росчерком — столь типичным для поэтики XVIII века, блестящим pointe ом, где на место глубокой мысли становится острое словцо, на место чувства — мастерски отшлифованный, но холодный мадригальный комплимент.
Язык Б. отличается «высоким» словарем, загроможденным не только архаическими словами и оборотами, но и характерными неологизмами на архаический лад; торжественно-затрудненным, причудливо-запутанным синтаксисом.
Наконец, Б. крепко связан с XVIII в. не только по яз. и формам своей поэзии, но и по тому основному рассудочному тону, который составляет такое отличительное, бросающееся в глаза его свойство, заставившее критиков издавна присвоить ему название «поэта мысли». «Нагим мечом» мысли, перед которым, по собственным словам Б., «бледнеет жизнь земная», иссечен и самый стиль его стихов.
Предельный лаконизм, стремление к кристаллически четким словесным формулировкам; при исключительной меткости и яркости языка — почти безобразность, отвлеченность; почти полное отсутствие красок, цветов (излюбленный пейзаж Б. — зима с ее «пристойной белизной», «заменяющей» «невоздержную пестроту» «беспокойной жизни») — таковы основные черты этого стиля. В своих теоретических построениях Б. идет еще дальше, прямо уподобляя поэзию науке, «подобной другим наукам», источнику «сведений» о «добродетелях и пороках, злых и добрых побуждениях, управляющих человеческими действиями». Но будучи типичным вскормленником рационалистической культуры XVIII в., Б. вместе с тем явно тяготится ею, считает себя не только «жрецом мысли», но и ее жертвой; в чрезмерном развитии в человечестве «умственной природы», в том, что оно «доверясь уму, вдалось в тщету изысканий», Б. усматривает причины вырождения и неизбежной грядущей гибели («Все мысль, да мысль…», «Последний поэт», «Пока человек естества не пытал…», «Весна, весна» и мн. др.). Такова диалектика поэта, еще принадлежащего XVIII в. и уже вышедшего за его пределы.
Закономерно, с точки зрения этой диалектики, появление в последнем периоде творчества Б. религиозных настроений, нарастающее стремление противопоставить «изысканиям ума» «смиренье веры» («Вера и неверие», «Ахилл», «Царь небес, успокой» и др.). Рационалист, ищущий преодоления своего рационализма, «декадент» по темам и специфическому их заострению, символист некоторыми своими приемами, архаист по языку, по общему характеру стиля — из таких сложных, противоречивых элементов складывается цельный и в высшей степени своеобразный поэтический облик Б., «необщее выраженье» которого сам поэт справедливо признавал своим основным достоинством.
Несколько особняком от лирики Б. стоят его поэмы, заслоненные от современников творчеством Пушкина, несмотря на то, что Б. сознательно отталкивался от последнего, стремясь противопоставить «романтической поэме» Пушкина свою реалистическую «повесть в стихах», рассказывающую о происшествиях, «совершенно простых» и «обыкновенных». Ни в этом отталкивании, ни в своем реализме Б. не удалось пойти слишком далеко, тем не менее его поэмы отмечены несколькими характерными особенностями (сильный «демонический» женский характер, выдвигаемый в центр повествования; преимущественное внимание поэта к миру преступной, порочной, «падшей» души.) После шумных успехов, выпавших на долю первых подражательных опытов Б. в условно-элегическом роде, последующее его творчество встречало все меньше внимания и сочувствия.
Суровый приговор Белинского (см.), бесповоротно осудившего поэта за его отрицательные воззрения на «разум» и «науку», предопределил отношение к Б. ближайших поколений.
Глубоко-своеобразная поэзия Б. была забыта в течение всего столетия и только в самом его конце символисты, нашедшие в ней столь много родственных себе элементов, возобновили интерес к творчеству Б., провозгласив его одним из трех величайших русских поэтов, наряду с Пушкиным и Тютчевым (см.). Библиография: I. Наиболее полным изданием сочин. Б. является двухтомное академическое, под ред. Гофмана, СПб., 1915. Однако положенный в его основу неправильный принцип печатанья в основном тексте первых редакций делает его наименее пригодным для читателя.
Лучше пользоваться одним из старых изданий, преимущественно казанским, 1884, где собраны и отсутствующие в академическом изд. письма Б. Дополнительно письма Б.: «Татевский сборник», СПб., 1899 (письма к И. Киреевскому); сб. «Старина и новизна», кн. III и V, СПб., 1900 и 1902 (письма к кн. П. А. Вяземскому);
Верховский Ю., В. А. Б., Материалы к его биографии, П., 1916 (письма к родным).
И. Бpюсов В. Я., Ст. в «Русском архиве», 1899-1903; Андреевский С., Лит-ые чтения, СПб., 1902; Бpюсов В. Я., Далекие и близкие, М., 1912; Гофман М., Поэзия Б., П., 1915; Филиппович П. П., Жизнь и творчество Е. А. Б., Киев, 1917; О восприятии Б. критикой — в статье М. Гофмана.
Отзывы о Б. при II т. академического изд.; Владиславлев И. В., Русские писатели, изд. 4-е, М. — Л., 1924. Под Москвой, в сельце Муранове находится музей Б. и Тютчева [Благой Д., Мураново (литературная экскурсия), М., 1925). Д. Благой. {Лит. энц.}